вот отделался тремя зайцами. Впрочем, может, для ее голодных детей это
и было тогда самым прекрасным...
Вот какие встречи бывают иногда в жизни...
Вскоре мы перебазировались на другой аэродром, и я ее больше никогда не
видел.
Сердце
В верхнем ярусе ресторана "Амра" сейчас не только пьют кофе,
закусывают, потягивают вино, но и довольно много играют в шахматы.
Блестящие успехи Ноны Гаприндашвили, а за ней и целого созвездия
грузинских шахматисток, вызвали у мужчин, жителей Грузии и Абхазии,
обостренный интерес к этой древней игре.
Во всяком случае, добрая часть времени, которую они раньше тратили на
застолья и нарды, теперь перепадает шахматам. Возможно, это некоторым
образом попытка, впрочем, достаточно обреченная, догнать женщин и
поставить их на место. Если не на место вообще, то хотя бы на прежнее
место. Тем не менее догнать женщин в этом деле мужчинам пока не удается
и, судя по всему, навряд ли удастся. Я не хочу оказать, что слишком
много выпито за прошедшие века, я просто хочу напомнить, что нет
обнадеживающих фактов. Однако мужчины стараются. В шахматы сейчас
играют много и шумно, в том числе и в верхнем ярусе ресторана "Амра".
Здесь и мы с Виктором Максимовичем иногда усаживались за столик с
освобожденной шахматной доской. Играли мы примерно на одном уровне.
Виктор Максимович в отличие от некоторых любителей и даже, к сожалению,
великих гроссмейстеров (вот тема трагикомического разрыва между
изощренностью интеллекта и вандализмом этического состояния человека),
так вот, Виктор Максимович в отличие от них был в игре абсолютно
корректен. Это тем более надо ценить, потому что он ужасно, просто
по-мальчишески, не любил проигрывать.
Однажды во время игры над его королем нависла матовая сеть. Я уютно
задумался, чтобы в этих условиях не поспешить, не сделать глупого хода
и не дать ему выскочить из этой сети. Но Виктор Максимович до того не
любил проигрывать, что во время моей затянувшейся паузы нервы у него не
выдержали, он схватил мою фигуру и, сделав несколько взаимных ходов,
провозгласил:
-- Мат!
Таким образом, поставив мат самому себе, но сделав это своими руками,
он как бы отчасти поставил его мне. Вот до чего он не любил
проигрывать!
Но на этот раз дело шло к его выигрышу. Был жаркий солнечный день, мы
сидели за столиком под тентом, с моря навевал легкий бриз, и
предстоящий проигрыш не казался мне катастрофой.
Рядом за соседним столиком столпились наиболее заядлые шахматисты.
Играли на высадку, и те, что дожидались своей очереди, иронизировали
над ходами тех, что играли, давали советы, острили, смеялись. Среди них
выделялся самый азартный игрок с нехитрым прозвищем Турок, потому что
он и на самом деле был турком.
Виктор Максимович довел партию до победного конца, я не настаивал на
возобновлении игры, и он, откинувшись на стуле, вознаградил меня таким
рассказом:
-- Мне в жизни нередко приходилось попадать в условия, когда страх
смерти заполнял мое существо, и мне всегда или почти всегда удавалось
его преодолеть, потому что я был подготовлен к нему. С самой юности я
закалял себя в этом, я заставлял себя привыкать к мысли, что в
известных обстоятельствах необходимо принимать вариант смерти, и это
многое определяло. Великой максимой моей юности было: не дать себя
унизить ни перед кем и не дать никого унизить в моем присутствии.
И все-таки настоящий, всепоглощающий страх я испытал не на фронте, не в
тюрьме, а здесь, в мирной жизни. Лет десять назад я, как и многие,
увлекся подводной охотой. Я сделал себе ружье с таким мощным боем,
какого я не видел не только у ружей нашего отечественного, но и
иностранного производства. У меня было отличное дыхание, что
неудивительно: я вырос у моря, с детства много нырял, позже занимался
боксом, легкой атлетикой. Три-четыре минуты я свободно мог провести под
водой. Было большой редкостью, чтобы я вернулся с охоты без рыбы.
Однажды, нырнув возле подводной скалы, я заметил великолепного лобана.
Пошевеливая плавниками, он стоял в нескольких сантиметрах от нее. Я
осторожно подплыл поближе, прицелился и нажал на спусковой крючок.
Обычно после выстрела ныряльщик выплывает на поверхность воды, и, если
стрела пронзила рыбу, он подтягивает ее за шнур, на котором она висит,
сдергивает ее, подвешивает к поясу и перезаряжает ружье. Если ныряльщик
не попал в рыбу или она каким-то образом сошла со стрелы, он снова
заряжает ружье и ныряет. Стрела на крепком капроновом шнуре привязана к
поясу.
На этот раз я не попал в лобана и стал выныривать. До поверхности воды
оставалось примерно полметра, когда я вдруг почувствовал, что шнур, к
которому была привязана стрела, натянулся и не пускает меня дальше. Я
понял, что стрела плотно вклинилась в расщелину скалы и не выходит
оттуда. Я попытался нащупать на поясе нож и вспомнил, что забыл его
дома. Страх стал овладевать мной. Я попытался оторвать шнур от пояса,
но он не поддавался. Шнур был очень крепким, и в воде без точки опоры
его невозможно было разорвать.
И тут я почувствовал ужас. Через несколько секунд я потеряю сознание, а
еще через несколько минут мой труп будет колыхаться в полуметре от
поверхности воды. И, разумеется, никто не узнает, куда я делся. Я
взглянул наверх и увидел сквозь небольшую толщину воды ослепительно
расплывающееся золото солнечного диска. Инстинктивно вытянул руку над
водой, словно пытаясь ею зацепиться за воздух и вытащить себя. Но это
было невозможно.
И тут, уже почти теряя сознание, я попытался использовать последний
шанс. Надо донырнуть до скалы, упереться в нее ногами и изо всех сил
дернуть шнур. Если он оборвется, я спасен, если нет -- каюк. Легко
сказать! Я уже почти задыхаюсь и все-таки ныряю с единственной мыслью
не потерять сознание, пока не упрусь ногами в скалу. Только держась на
этой мысли и только на ней, я, перебирая в руках шнур, дошел до скалы,
уперся в нее ногами, изо всех сил дернул шнур и потерял сознание.
Не знаю, через сколько секунд или минут я пришел в себя на поверхности
воды. Состояние было такое, какое бывает, когда просыпаешься утром
после тяжелого приступа малярии: тело раздавлено. До берега было метров
пятьсот. Кое-как доплыл. И впервые в жизни, плывя к берегу, я боялся
утонуть от слабости, и море, любимое с детства море, впервые внушало
мне отвращение, словно я плыл в теплом, грязном болоте.
На берегу я выкашлял из легких воду и вытравил ее из желудка. Отлежался
и поплелся домой. Охотился я у себя в заливе напротив дома.
Дней десять я чувствовал себя все еще плохо, а потом оклемался. Однажды
вхожу в море и плыву. Отплыв от берега метров на пятнадцать --
двадцать, вдруг чувствую: сердце делает какой-то сдвоенный удар и
останавливается. Может, на две-три секунды -- не знаю. Но ощущение
очень неприятное.
Тут я вспомнил, что накануне выпил, и решил, что дело в этом. Никогда
раньше я не знал никаких сердечных явлений, это было впервые. Я снова
поплыл. И вдруг опять сдвоенный удар и ощущение, что сердце
остановилось и я сейчас захлебнусь. Боясь потревожить его, я осторожно
поплыл к берегу.
Утром на следующий день лезу в воду, прислушиваясь к работе своего
сердца. Вроде все в порядке. Да, думаю, возраст дает о себе знать, и
уже сердце после выпивки начинает барахлить. Только я это подумал --
и снова повторение вчерашнего. Я страшно разозлился на свое сердце и
решил, ни на что не обращая внимания, плыть и плыть. И снова то же
самое. Я плыву. И опять то же самое! И тут я не выдержал. Главное,
ощущение такое, что сердце только случайно остановилось на эти две-три
секунды, а может остановиться и на больший срок. И тогда конец.
И все-таки я не так быстро сдался. Я обратил внимание, что эти перебои
в сердце настигают меня, когда я отплыву от берега уже метров на
двадцать -- тридцать. Может, это какой-то неосознанный страх глубины?
Я нарочно выхожу в море на лодке, прыгаю за борт, плаваю, чтобы
преодолеть страх глубины, если это именно он. Но и там меня каждый раз
настигает это странное явление. Последний раз я с трудом влез в лодку,
так меня напугали эти перебои и остановки сердца.
Одним словом, иду к врачу. Терапевт выслушивает меня, отправляет на
электрокардиограмму и в конце концов говорит мне:
-- Сердце у вас, как у двадцатилетнего юноши. Я ничего не понимаю, вам
надо обратиться к психиатру.
Меня знакомят с самым модным в Мухусе психиатром. Во время беседы он
выслушивает меня, наклонив голову сердитым петушком, и, что я ни скажу,
все ему не так.
Перебивая меня, сыплет какими-то непонятными терминами, а что со мной
случилось, объяснить не может. Выслушав все, что я рассказал про
подводную охоту и про плавание, он, словно разоблачив меня в сокрытии
самого главного, переводит разговор на мой махолет.
Кто-то ему, видимо, сказал, что я занимаюсь сооружением летательного
аппарата, движущегося на мускульной силе пилота. Спрашивает, сколько
времени я им занимаюсь, рекомендует вспомнить, не явился ли мне образ
махолета после фронтовой контузии, какие сверхцели я себе ставлю, какие
травмы получал во время падения и так далее. Я спокойно пытаюсь ему
объяснить, что махолетом я занимаюсь давно и никакого отношения он не
имеет к тому, что случилось со мной в море.
-- Мне лучше знать, -- обрывает он меня, -- что к чему имеет
отношение.
И опять, петушком наклонив голову, как-то очень лично сердится на меня
и предупреждает, что если я не перестану заниматься махолетом, во мне
будет неуклонно возрастать ощущение дискомфортности сначала в море (уже
начинается), потом на суше, а потом, видимо, окончательно рехнувшись, я
провозглашу воздух единственной средой обитания.
Я, может, слегка утрирую, но, честное слово, передо мной был полный
псих. Когда же я, отвечая на его полувопрос-полуутверждение, сказал,
что у меня в родне не было ненормальных людей, он просто взвился.
-- Да вы что, лечиться ко мне пришли или все отрицать! -- воскликнул
он.
Одним словом, я еле унес ноги от этого поврежденного то ли наукой, то
ли пациентами человека. Но что делать? Я еще несколько раз пытался
плавать, но все повторялось. И тогда я пришел к печальному выводу, что
придется отказаться от плавания и подводной охоты. Это шаги старости,
пытался я себя утешить, к разным людям она приходит по-разному.
С морем меня еще все-таки связывала лодка. Я мог в свободное время
рыбачить с лодки, что я и делал. Прошло с тех пор около года. В море я
больше не купался, ружье для подводной охоты подарил одному любителю.
Однажды в апреле, примерно за километр от берега, рыбачу с одним
соседским мальчишкой. Это был очаровательный десятилетний мальчуган с
хитренькими черными глазками, до смешного похожий на своего деда,
дружившего с моим отцом. Он жил с дедом и с матерью, без отца. Отец
ушел из семьи. Отчасти, может, поэтому мальчик хаживал ко мне, часами
любуясь, как я вожусь со своим махолетом, иногда я его брал на рыбалку.
Мы ловим на самодуры ставриду. Рыба хорошо идет, но работает течение, и
то и дело нас относит от стаи. Приходится время от времени подгребать.
Вдруг раздается тарахтенье моторной лодки все ближе и ближе, и вот
совсем рядом с нами она проносится, обдав нас брызгами и раскачав лодку
крупной волной. Я посмотрел вслед и увидел хохочущее лицо рыбака,
рулившего на корме. На средней банке сидел второй. Ясно было, что они
под газом. Они резко развернулись, и я подумал, что их может
перевернуть. На лодке был очень сильный мотор.
Рыба хорошо шла. Мы опять увлеклись ловлей, и я забыл об этих пьяных
рыбаках. Примерно через полчаса опять завывание мотора, но на этот раз
они, может быть, не соразмерив расстояния, так близко прошли, что наша
лодка от обдавшей ее большой волны перевернулась.
Все произошло в одно мгновение. Трудно представить, чтобы мерзавцы,
перевернувшие лодку, не заметили того, что случилось. Видимо, заметив,
