увидеть то страшное, что, как они догадывались, здесь происходит. И, смутно
догадываясь о том страшном, что здесь происходит, они все-таки
любопытствовали отдельно от страха и даже испуганно радовались, что это
страшное хотя бы в это мгновенье происходит не с ними.
И тут вдруг Широколобый увидел то, что мысленно и во сне видел много
раз. Он увидел лошадь! То ли потому, что он слишком всматривался в ближайших
коров, то ли потому, что лошадь до этого стояла, опустив голову, но он ее
только теперь приметил. Ему показалось, что страшный хозяин этого места до
сих пор прятал от него лошадь, а теперь зазевался, и лошадь, вытянув шею и
прильнув губами к доскам ограды, внюхивалась в запах моря. И он увидел
большой, печальный лошадиный глаз и слезы, стекающие по морде.
Он там, Где Лошади Плачут! Его и пастуха Бардушу обманули! И сразу же
кончилось тревожное, растерянное, сиротливое ожидание пастуха. Он понял, что
в этом мире для него остались только два соленых запаха -- запах крови и
смерти, запах моря и свободы. И он понял, что он один и может надеяться
только на самого себя.
И сразу же он почувствовал мощь собственного тела и спокойствие
собственного духа. Он понял, что надо делать. В это время позади него
открылись ворота, и новую партию коров загнали в коридор. Они стали сзади
теснить его. Но теперь ему никто не мог помешать.
Одним боковым ударом рогов он сразу вышиб две доски и просунул в пролом
голову. Запах моря усилился. Услышав треск досок, работник бойни, впускавший
животных в коридор, подбежал, схватил его за рога и попытался водворить
голову обратно. Проще было бы остановить падающий дуб.
Сунув голову в пролом свободы, Широколобый вслед за головой потащил к
свободе тело. Пролом был узкий, но желание свободы было столь велико, что
Широколобый вывалился наружу, обрушив все доски стены, вбитые между
ближайшими столбами.
Запах свободы усилился. Но это был большой загон, выстроенный на случай
поступления крупных партий скота, которые нельзя сразу обработать. Впереди
метрах в двадцати виднелась ограда из дубовых досок, и он понял, что ее надо
проломить. Остановившись посреди загона, он внюхивался в воздух, чтобы
определить, откуда сильнее идет запах моря, чтобы именно в том месте
прошибить ограду.
Когда он обрушил стену коридора, вслед за ним ринулись коровы и, пьянея
от радости, с бестолковым мычанием стали носиться взад-вперед. Лошадь
заржала и галопом пустилась вдоль загона. На шум собрались те работники
бойни, которые были во дворе. Прильнув к забору, они ждали, что будет
дальше.
Растерявшийся было весовщик сейчас взял себя в руки. Он решил, что если
буйвола вернуть первым в коридор, порядок будет легко восстановить. За
долгое время работы на бойне всегда видя перед собой растерянных и покорных
животных, он не испытывал никакого страха перед буйволом. Он подбежал к
Широколобому, когда тот уже нацелился на место в ограде, которое было
поближе к морю. Весовщик раздраженно схватил его за хвост и пытался
повернуть в сторону коридора. С необычайным проворством буйвол крутанулся на
месте, подсек правым рогом весовщика под его левое бедро и небрежно
перекинул через себя. Те, что выглядывали из-за ограды, дружно охнули.
Весовщик рухнул, но сгоряча, шатаясь, встал на ноги. Широколобый, удивившись
его живучести, повернул к нему голову и хотел его добить, но вдруг вспомнил
кончиком своего правого рога неприятную дряблость его бедра, отвернулся от
него и тут же забыл о его существовании.
Снова поймав ноздрями место в заборе, которое было поближе к морю, он
рысью пошел на него и, одним ударом проломив, очутился во дворе бойни.
Верхняя поперечина обрушившейся части забора каким-то образом застряла у
него между рогами. Он брезгливо тряхнул головой, но она еще крепче засела
между рогами. Тогда он с такой яростью мотнул головой, что доска, взлетев
метров на десять, упала за его спиной.
Именно в это мгновение главный инженер бойни, еще ничего не знавший о
происшествии, случайно подняв над столом тяжелую, похмельную голову, увидел,
как перед окном его кабинета, расположенного на третьем этаже, беззвучно
поднялась большая доска, остановилась, словно раздумывая, как ей быть
дальше, а потом, медленно разворачиваясь, пошла вниз, самозванно имитируя
какую-то фигуру высшего пилотажа.
Главный инженер накануне крепко выпил и сейчас мрачно поздравил себя с
первой алкогольной галлюцинацией. Нельзя ж так пить, как и все пьющие в
такие минуты, с ненавистью подумал он о себе, я уже немолодой, а все
хорохорюсь, хорохорюсь...
И тут к нему в кабинет влетела секретарша и задребезжала:
-- Георгий Лаврентьич, буйвол взбесился!
Раздраженный своим собственным состоянием и этим крикливым вторжением,
он вскочил.
-- Запретить! -- воскликнул он от неожиданности. -- То есть как
взбесился?
-- Он ранил весовщика и разбил загон! Может, в милицию позвонить?
Главный инженер подбежал к окну, увидел мечущихся в загоне коров,
людей, уносящих раненого весовщика, пролом в заборе и, главное, большую
доску, лежавшую посреди загона. Да, это была, безусловно, она, та самая.
-- Зачем милицию, -- сказал он неожиданно спокойным голосом, -- звони в
"Скорую помощь". Сами справимся с ним.
Выскочив во двор бойни, Широколобый увидел, как люди шарахнулись от
него и побежали. Мимоходом подумав о них: "Мелко! мелко!" -- он стал
внюхиваться в запах моря. Каменная стена с железными воротами отделяла бойню
от моря. Он понял, что надо бить по воротам, другого пути нет.
До ворот было всего метров двадцать, и надо было как можно быстрей
набирать конечную скорость. Черный ураган весом в тонну гулко врезался в
створку ворот и сильно погнул ее. Он снова отбежал, нацелился и,
напружинившись, помчался. На этот раз удар был такой силы, что Широколобый
от сотрясения на миг потерял сознание. Створка вырвалась из петель, громыхая
и подпрыгивая, покатилась по прибрежной гальке и, перевернувшись у моря,
затихла.
И море распахнулось перед Широколобым. Разбрасывая копытами гальку,
даже не слишком быстрой рысцой, он подбежал к морю и стал пить его.
Напившись моря, он погрузился в море и поплыл.
Через двадцать минут машина "Скорой помощи" въехала во двор бойни.
Весовщика с пробитой насквозь ляжкой положили на носилки и увезли как
героического матадора.
Коров и одинокую лошадь снова загнали в узкий коридор, пролом которого
уже был заделан. Но работники бойни не скоро успокоились. Многие стояли у
разбитых железных ворот и смотрели на буйвола, уплывающего все дальше и
дальше.
Старый забойщик Мисроп не уставал всем рассказывать, что сорок лет тому
назад было подобное происшествие. Только тогда буйвол не в море ушел, а
пробил деревянные ворота, ведущие в город, и, пробежав по всем улицам,
выбежал в горы и скрылся в лесах.
При этом, указывая на главные ворота, он раздраженно пояснял, что
ворота тогда стояли там, где сейчас находится вахтерская. А вахтерской тогда
вообще не было!
И было не вполне ясно, что он хотел этим сказать. То ли то, что бойня
стала учреждением более важным и потому понадобилось теперь помещение для
вахты, то ли дело в том, что мясо превратилось в стратегический товар, и
теперь стихийное воровство введено в рамки строго организованной операции.
А Широколобый плыл и плыл в открытое море.
В это время главный инженер бойни договаривался с председателем
соседнего рыболовецкого колхоза, чтобы тот послал вслед за буйволом моторную
лодку с людьми, и они, пристрелив буйвола, привезли бы тушу на бойню.
Так как в обязанности председателя рыболовецкого колхоза не входили
ловля и отстрел плавающих в море буйволов, он отхлопотал у главного инженера
две буйволиные ляжки. Главный инженер дал согласие, и высокие стороны на
этом договорились.
У председателя рыбколхоза теперь была задача, можно сказать, тройной
сложности. Найти рыбаков, которые сейчас не в море, что было сравнительно
легко. Но при этом чтобы они были трезвы, и тут задача мгновенно приобретала
головоломную сложность. И наконец, один из них должен был уметь стрелять,
здесь просто надо было надеяться на везение. Председатель, можно сказать
перенюхав оставшихся рыбаков, наконец остановился на двух. Они были в самом
деле трезвыми, и один из них баловался охотой и имел охотничий карабин. Но
именно потому, что они были трезвы, рыбаки вели себя заносчиво и капризно.
Но вот часа через три все уладили, и моторная лодка отчалила от причала
и пошла в открытое море. Тот, что был с карабином, сидел на передней банке
и, глядя на далекую черную точку буйволиной головы, заранее волновался. Он
знал, что буйвол ранил весовщика бойни.
...Свобода -- это когда в жаркий летний день много воды. Широколобый
плыл и плыл. Самое великое свойство души -- доброта. Самое естественное
состояние доброй души -- добродушие. Широколобый был добродушно настроен. За
три часа пребывания в море он остыл от всех страстей, испытанных на бойне, и
теперь думал о родном Чегеме и о том, как будут удивлены люди и буйволы,
узнав, откуда он вернулся. Хорошо, что был когда-то Великий буйвол, первым
вырвавшийся оттуда, Где Лошади Плачут, и хорошо, что буйволы хранят память о
нем. Кто его знает, решился бы Широколобый на все, на что решился, если бы
не знал, что уже был однажды непокорный храбрец.
Проплыв километра три прямо в открытое море, Широколобый, подчиняясь
могучему инстинкту дома, стал постепенно сворачивать налево, и теперь, если
бы по линии его пути провести прямую, она бы пересекла море и вышла к
чегемским нагорьям.
Он чувствовал, что плыть ему долго. Остаток дня и всю ночь. Но его
пронизывала великая радость. Он знал, что выйдет на берег как раз в том
месте, где давно-давно он, неуклюжий буйволенок, вместе с матерью и отцом
когда-то первый раз вошел в море.
Свобода -- это когда в жаркий летний день много воды. И кругом до
самого горизонта была свобода, большая, прохладная, ласковая. Кругом была
свобода, и внутри Широколобого была свобода и от этого ему было хорошо,
хорошо. И тут он вспомнил о Сонливом Крепыше. Широколобый, улыбаясь про
себя, представил, что бы случилось с Сонливым Крепышом в море, если он
застрял в маленьком чегемском ручье. Пожалуй, там, где в море потонет
Сонливый Крепыш, его на берег не выволокут и десять буйволов.
Чайка, издали приняв рогатую голову Широколобого за большую корягу,
удобную для отдыха, легко спикировала на нее и уселась между его рогами.
Прекрасно, подумал Широколобый, посмотрим, как белые морские вороны
выклевывают из головы клещей. Интересно, водятся в море черепахи или нет?
Услышав нарастающий сзади шум моторной лодки и увидев краем глаз
сидящих на ней людей, Широколобый не обеспокоился. Свобода моря была такой
огромной, а люди, даже если они несут несвободу, были по сравнению с морем
такими маленькими в своей маленькой лодке, что при таком смехотворном
соотношении сил и беспокоиться было нечего.
Однако, когда шум мотора усилился, чайка слетела с его головы и
отлетела в сторону. Он посмотрел на чайку и подумал: птица всегда отлетает,
когда приближается человек. А буйвол? Буйволу отлетать было бы неудобно,
даже если бы он был крылатый.
Он еще раз взглянул на чайку, кружившуюся над водой, и подумал: морская
ворона лучше владеет своими крыльями, чем сухопутная. Почему? Сам себе
ответил -- местность, где она живет. В море нету деревьев, чтобы то и дело
