смотрит на меня.
-- Быстро же тебя, -- говорит, -- испортили наши спекули. По моим
расчетам, ты еще целую неделю должен был продержаться. Вечно я переоцениваю
людей и через это сам же страдаю.
-- В чем дело? -- говорю. -- Я вас не понимаю?
-- Давай, давай выгружай ящики, -- говорит, -- до чего же испортились
современные люди. Значит, теперь не только машины с гравием, но и машины с
цементом придется проверять? Значит, я должен дышать в респираторную маску?
А кто за вредность будет платить? Не жалеете вы нашего брата, нет, не
жалеете!
-- В чем дело, -- говорю, -- я вас совсем даже не понимаю?
-- Хватит, -- говорит, -- мозги мне пудрить! У меня, учти, везде своя
разведка. Выгружай ящики, а то сейчас акт составлю, тогда хуже будет.
-- О чем вы говорите, -- продолжаю я удивляться, -- какие ящики? Я
ничего не понимаю.
Тут он, показывая, что злится, убирает сапог с подножки.
-- Слушай, -- говорит, -- если будешь играть в несознанку, я заставлю
тебя опрокинуть кузов, и ты будешь отвечать за порчу конфискованного товара.
Я про себя смеюсь, но внешне крепко держу себя в руках.
-- Вы что-то спутали, -- говорю, -- у меня никаких ящиков не было и
нет!
И тут он окончательно рассифонился и, вытянув руку вперед, приказывает:
-- Отъезжай туда и выгружай гравий на тротуар!
Я отъезжаю метров на двадцать, разворачиваюсь, даю задний ход, въезжаю
на тротуар, включаю гидравлику, кузов подымается, и гравий грохается на
тротуар. Пыль, и сквозь пыль -- он. Лицо вытянулось. Никогда я его таким не
видел.
Минуты две рот не мог раскрыть.
-- Оказывается, меня разыграли, -- говорит он наконец, -- то-то же мне
голос показался фальшивым. Ну ничего. Я этого человека из-под земли вытащу.
-- А что мне теперь делать с гравием, -- говорю, -- кто мне его будет
загружать?
-- Езжай, -- говорит, -- это не твоя забота.
Я выехал, развернулся и чешу назад. Пока я выезжал и разворачивался, он
так и стоял на месте. Видно, старался угадать, кто его разыграл.
И вот я приезжаю на Пицунду, экскаваторщик загружает мне кузов, и я на
обратном пути останавливаюсь возле дома этого человека. Десять больших
ящиков с мандаринами мы зарываем в гравий, и я уезжаю. Мы договорились
встретиться за рекой Псоу.
Проезжаю мимо поста. Хохмач стоит на своем месте. Нарочно
притормаживаю, показываю: мол, не хочешь ли проверить мой гравий. Он махнул
рукой и даже отвернулся от меня. Наверное, все еще думал: кто посмел его
разыграть.
Одним словом, все получилось чин чинарем. Мы встретились с этим типом
за рекой Псоу, он заплатил мне деньги и взял свои ящики. А я повернул к
железной дороге и скинул там гравий.
Дней через десять моя командировка кончилась. И вот я, последний раз
проезжая мимо этого поста, остановился. Настроение имею рассказать хохмачу,
как я его употребил. Если начнет на пушку брать, свидетелей нет, скажу,
пошутил, а на самом деле ничего не было.
-- Чего стал? -- говорит он мне.
-- Нашел, -- спрашиваю, -- человека, что разыграл тебя?
-- Пока не засек, -- говорит, -- но он от меня никуда не уйдет.
Тут я не выдерживаю и подымаю хохот.
-- Он от тебя сейчас навсегда уедет! -- говорю.
-- Как так? -- спрашивает он и лицо у него балдеет, как в тот раз,
когда увидел, что в гравии нет ящиков.
Я ему открыл свой марафет. И вдруг вижу -- не обиделся, оборотку не
дает. Он даже сверкнул глазами на меня и протянул руку в кабину.
-- Молодец, -- говорит, -- дай руку! Ты первый шоферюга, который меня
перехитрил. Но дело не в этом. Ты чужак. Приехал -- уехал. Я думал -- это
наши ребята меня разыграли. Езжай! Только дай слово, что до Гудаут
включительно никому ничего не расскажешь! А дальше -- кому хочешь
рассказывай!
Я даю слово и еду дальше. Душа у меня кейфует: и деньги заработал, и
этого знаменитого хохмача перехитрил... За Гудаутой есть ресторанчик. И я
решил спокойно там пообедать и посидеть с нашими ребятами, если их там
встречу. Захожу, а там целая орава сидит. Среди них двое моих друзей.
Ребята предлагают выпить, но я на колесах никогда не пью и отказываюсь.
Мне не терпится рассказать про этот случай. И как раз в это время в ресторан
заходит местный автоинспектор и подсаживается к нам. Я думаю -- все равно
расскажу, еще смешнее будет. Я рассказываю, ребята умирают от хохота и
подначивают местного автоинспектора. Он тоже смеется. Сам абхаз, между
прочим.
А когда я кончаю, он лично подымает тост за мою находчивость и
предлагает всем выпить. Все пьют за меня, и мне, конечно, приятно. И тогда
он мне предлагает двумя-тремя стаканами отблагодарить друзей за тост,
поднятый в мою честь. Я отказываюсь, но он не отстает, говорит, что
ответственность целиком и полностью берет на себя как автоинспектор. Но я
тоже слабину не показываю.
-- Спасибо, -- говорю, -- дорогой! Но я, во-первых, на колесах вообще
никогда не пью. А во-вторых, у меня дорога и дальше тоже есть
автоинспектора.
Я еще немного посидел с ними, а потом попрощался и вышел. Вдруг этот
автоинспектор догоняет меня возле моей машины. Я что-то почувствовал, но еще
не понял что к чему.
-- Слушай, -- говорит, -- покажи мне свои права.
-- Зачем? -- удивляюсь я.
-- Надо, -- говорит, -- потом скажу.
Я за собой никакой вины не чувствую и спокойно даю ему свои права. Он
вынимает оттуда талон и вдруг делает прокол. Я балдею.
-- За что?! -- говорю.
-- Здесь, -- говорит, -- стоянка запрещена, а ты целых два часа здесь
простоял. А сам смеется.
-- Тогда оштрафовал бы, -- говорю, -- если ты такой честняга. Прокол
зачем сделал?!
-- Да, -- говорит, продолжая смеяться, -- здесь стоянка запрещена, и к
тому же ты в своем рассказе кое-что утаил.
-- Что я утаил, -- говорю, -- и какое это имеет отношение к проколу?
-- Ты утаил, -- говорит он, -- что дал слово до Гудауты включительно
никому об этом не рассказывать.
И в самом деле я об этом не говорил, не потому, что хотел скрыть, а
просто забыл, это для моего рассказа не имело значения. Но откуда он узнал
об этом? И тут я допетрил.
-- Он что, звонил? -- говорю.
-- А ты думаешь, -- смеется он, -- кроме тебя, никто не может
пользоваться телефоном.
-- Но откуда он узнал, -- говорю, -- что я остановлюсь в этом
ресторане?
-- Он все знает, -- продолжает этот автоинспектор, -- ты думал, что его
сделал, но он в конце концов тебе отомстил.
Теперь что я ему скажу? Власть! Я уже сел в машину, думая, лучше бы он
мой проклятый язык проколол, чем талон. Он, уже вижу, возвращается к
ресторану, чтобы там рассказать, как они меня сделали.
И тут я вспомнил, что я не допустил нарушения слова.
-- Стой, -- говорю, -- что-то хочу сказать!
-- Что? -- поворачивается он.
-- Я же, -- говорю, -- рассказал об этом уже здесь, за городом. Если ты
такой честный, почему ты мне прокол сделал?
-- Город растет, -- отвечает он, -- и ресторан теперь считается в черте
города. Включительно!
-- Но я же не знал! -- кричу.
-- Надо было знать, -- отвечает он и входит в ресторан.
Вот какая жизненная история со мной случилась, когда я три года назад
находился в командировке на Пицунде.
Мы посмеялись рассказу этого лихача, и он, с кротким терпением выждав,
пока мы отсмеемся, спросил у меня:
-- Вот про этот случай, который был лично со мной, ты можешь написать?
-- Попробую, -- говорю, -- не знаю, что получится. В нашей компании был
один старый рыбак. Среди таких рыбаков встречаются весьма затейливые
законотолкователи. Когда рыба не клюет, они со всех сторон обдумывают
вопросы государственного устройства и правопорядка. А так как рыба с годами
на Черном море клюет все хуже и хуже, они в толковании этих вопросов
достигают гигантских глубин.
-- Никакая цензура не пропустит, -- важно заметил он. Однако, помолчав,
обнадежил: -- Но если в конце прибавить, что всех нарушителей арестовали,
могут пропустить.
-- И меня? -- спросил лихач.
-- И тебя, -- безжалостно кивнул законотолкователь.
-- А меня за что?! -- воскликнул рассказчик.
Все рассмеялись искренности его удивления, но тут вся эта история
продвинулась еще на один виток.
-- Когда это с тобой случилось? -- спросил у шофера самый молчаливый
участник нашей компании.
-- Три года тому назад, -- сказал шофер.
-- Я там недавно проезжал, -- заметил молчун, -- твой гравий до сих пор
лежит возле милицейского поста.
Предположения по поводу столь длительной консервации скромного
памятника стратегической победы нашего лихача были прерваны появлением
официантки с дымящимися чашечками кофе на подносе.
___
Пока шофер рассказывал свою историю, я следил за дядей Сандро. Он
поглядывал на шофера, можно сказать, с ггтеанской, олимпийской
доброжелательностью, поощрительными кивками подчеркивая наиболее сладостные
детали. Казалось, выражение лица его говорило: да, растут у нас хорошие
рассказчики, возможно, и не без нашего влияния.
Реплики застольцев были выслушаны им тоже достаточно поощрительно.
После этого он взял со стола чашечку кофе.
-- Раз уж заговорили о дорожных делах, -- начал он, отхлебывая кофе, --
я тоже кое-что расскажу. Если кто то из вас уже слышал эту историю, ничего,
еще раз послушает. Хороший рассказ, как песня, его много раз можно слушать.
Три года тому назад в один мартовский вечер мне надо было срочно
поехать в село Анхара. Дело там у меня была с одним человеком. Такое дело,
которое никак нельзя отложить до утра. Я спускаюсь к дому моего соседа
Тенгиза и оттуда звоню моему племяннику Кемалу. У него машина.
Так, мол, и так, говорю, надо срочно ехать в село Анхара. Кемал, как
обычно, минут десять мыкал в трубку, а потом говорит:
-- Не обижайся, дядя, но я сегодня не могу ехать.
-- Чего это ты не можешь ехать?
Опять засопел. Вообще, чтобы с нашим Кемалом дело иметь, надо с
буйволиными нервами родиться. На выхода нет, машина нужна.
-- Мы, летчики, -- наконец переходит он к словам, -- верим в
предчувствие. Да и погода плохая... Завтра поедем...
Завтра! Завтра уже поздно будет для моего дела.
-- Твое предчувствие, -- говорю, -- это твоя лень, с которой я борюсь
уже шестьдесят лет. И какой ты летчик, если ты уже тридцать лет не летаешь,
а сидишь в диспетчерской? И какой ты племянник, если в год раз не можешь
повезти меня на своей машине?
Одним словом, заставил его приехать. Погода в самом деле плохая. Идет
мокрый снег, но на земле не держится, тает. Сажусь, едем. Только выехали за
город, он вдруг говорит:
-- Предчувствие меня не обмануло.
Так говорит, как будто уже что-то случилось. Но дорога нормальная, и мы
едем нормально. Я смотрю на него, а он, как обычно, молчит, вперед смотрит.
И на голове его эта замусоленная беретка, которую я ненавижу. Сколько раз я
ему объяснял, что беретка кавказскому мужчине вообще не идет. Беретка идет
латышам. Эстонцам тоже идет. Нет, он за рулем всегда в беретке. И главное,
никак не снашивается. Уже лет пятнадцать, как только сядет в машину, беретку
надевает. Выходит -- беретку в карман.
-- Что означает твое предчувствие? -- спрашиваю у него.
Минут пять молчит.
-- Забыл, -- говорит, -- свою корреспондентскую книжку.
У него в самом деле есть такая книжка, как будто он внештатный
корреспондент журнала "Советская милиция". Есть такой журнал в Москве. У
него там товарищ работает, и тот подарил ему такую книжку. Если выпивший
