отправить гонца за горы. Через несколько дней из Пенджикента явился отряд
его людей, ведущих огромное стадо быков; Ороба подозрительно на них
косился, - где эти голодранцы раздобыли столько скота, ведомо разве только
одному Анхраману. Две тысячи дахов Спантамано получили еду, зато персы
страдали от недостатка хлеба и мяса. Разъяренный Бесс разослал по городам
Согдианы грозные приказы, подкрепленные мечами его конных воителей. По
горным и степным дорогам потянулись в Наутаку отары овец и караваны с
маслом, зерном, вином и плодами.
Сюда же двигались со всех сторон отряды персов, рассеянных по разным
поселениям Согдианы. Бесс готовился к битве и стягивал силы в одно место.
Скоро в тесном оазисе стало негде повернуться. Это немало огорчало
бережливого Оробу. Он возненавидел Бесса и по ночам молил богов послать на
голову сатрапа тысячу и сто лютых бед.
Пенджикент лежал рядом и призывал Спантамано домой. Гонцы доставляли
невеселые известия: хозяйство округа пришло в упадок, надо, чтобы молодой
правитель приехал, сам во всем разобрался и отдал нужные распоряжения. Но
Спантамано не покидал Наутаку, что многих удивляло.
- Какого дайва я там не видел, в проклятом Пенджикенте? - сказал
Спантамано прибывшим к нему старцам. - Неужели, объездив половину мира, я
должен сидеть в этой голодной и холодной дыре? Без меня не можете? А мозги
у вас есть? Руки отсохли у ваших сыновей, что они не в состоянии добыть
себе кусок хлеба на шашской [шашская дорога - дорога, ведущая в Шаш
(современный Ташкент)] дороге? Несчастный я человек! Почему я должен
возиться с шайкой этих вечно голодных пенджикентцев? Вы, наверное, и дочь
мою уморили.
- Что ты, господин састар, наследница твоя цветет, как роза.
- Как роза! Пожалуй, в рваных тряпках ходит?
- О господин састар! Дочь самого Дариавуша так не одевалась.
- Дочь самого Дариавуша! Разве только в одежде радость? Кормите,
наверно, кониной, испеченной на углях?
- Упаси бог, господин састар! Куропатка, фазан - вот ее еда.
- Еда, еда! Какой прок от еды, если она ни разу ласки не видела?
- Вай, господин састар! На руках носят твою дочь. Кто не любит дитя
Спантамано?
- Ну, посмотрим. Везите ее скорей.
У Спантанамо была дочь от его давно умершей жены, персиянки, сестры
Бесса. Когда Спантамано уехал на войну, девочке только исполнилось три
года. Такой она и запомнилась ему - низенькой, толстенькой, круглолицей и
веселой. Поначалу он все тосковал, потом привык к разлуке - на войне не до
нежных чувств. Но теперь, вблизи от Пенджикента, тоска начала его томить с
новой силой. Какой она стала? Выросла, должно быть. Помнит ли его?
И вот однажды утром его позвали во двор. У повозки, окруженной толпой
бородатых горцев, стояла девочка лет восьми - высокая, тонкая, в блестящем
розовом платье и широких красных шароварах. "Вытянулась", - подумал
Спантамано.
- Отана!
- Дада! - Девочка с криком бросилась к Спантамано. - Отец!
Он опустился на корточки, схватил дочь в охапку, прижался щекой к ее
щеке и окаменел. Долго они сидели так. Слезы отца смешались со слезами
ребенка.
- А ну-ка, Отана, дай я посмотрю на тебя, - хрипло сказал Спантамано
и немного отстранил девочку. Белое, красивое лицо, кое-где тронутое
точками веснушек. Задорный носик. Розовые губы. Кудри не его - черные, не
блестящие, как смола, а мягкие и темные, как ночь; такие волосы были у его
жены. Но вот глаза, - ах, эти глазенки! И какой чурбан сказал, будто синий
цвет - холодный цвет? Сколько тепла сияло в этих лукаво прищуренных,
синих-синих глазах, похожих на яхонты, насквозь просвеченные солнцем! И
так преданно они глядели на Спантамано!..
- Проклятье твоему отцу, - добродушно пробормотал тронутый согдиец. -
Оказывается, совсем не плохо, когда у человека есть дочь.
Он щедро подарил ей всякой всячины: бус, сережек, браслетов, колец,
подвесок и диадем. Не находя себе места от радости, она бегала, прыгала,
пела веселые горские песенки, танцевала, прищелкивая пальцами, корчила
уморительные рожицы и тормошила отца, не переставая звонко смеяться.
Спантамано молча цокал языком от изумления и восхищения. У него такая
дочь! Старцы говорили правду: Отана выглядела здоровой, чистой и свежей;
из чувства благодарности он купил им по новому халату.
Три дня Отана гостила у отца, и это время было самым счастливым в
жизни беспутного потомка Сиавахша. На четвертый день, как ни плакала дочь
и как ни изнывало сердце самого Спантамано, он решил отправить Отану
домой.
- Зачем ты меня прогоняешь? - рыдала она у него на плече.
- Я не прогоняю тебя, доченька, - ответил он глухо. - Я прошу, чтобы
ты скорей уехала. Тебе надо уехать. Тут много плохих людей. Видела, какие
у них злые глаза?.. Съедят тебя, - добавил он, вспомнив слова Датафарна.
- А почему сам остаешься? Поедем со мной.
- Нельзя, доченька. Я буду сторожить дорогу, чтобы плохие люди не
добрались до Пенджикента, где ты будешь думать о своем отце. Ты не
забудешь меня, Отана?
- Никогда.
- Ну, прощай.
Он проводил старых пенджикентцев и Отану далеко за город и
долго-долго стоял на дороге, не в силах вымолвить слово - боялся
заплакать. Его тяжко угнетало предчувствие грядущих бед, хотя он и не знал
еще, что Отану ему больше уже никогда не увидеть. О том же, что его родная
дочь станет через много лет женой македонского царя Селевка, он и
предполагать не мог. Судьба!
Он возвращался в Наутаку пешком, ведя в поводу коня. За ним, также
спешившись, шагали Варахран и еще четыре согдийца. В небе, удивительно
ярком и синем, над зубцами красных горных вершин, кудрявились, подобно
овечьим шкурам, белые облака. По сторонам дороги тянулись массивы еще
молодой пшеницы ровного серо-зеленого цвета. В садах, где та же сероватая
блестящая зелень листьев млела в волнах горячего воздуха, поднимавшегося
от желтой земли, слышался женский смех. Где-то за глинобитной оградой
мычала корова. Пахло тмином и свежевыпеченным хлебом. На одной из плоских
крыш сидела девочка и мирно стучала в бубен. Повсюду царил мир, и в душу
Спантамано снизошел покой.
Он обернулся к Варахрану. С тех пор как Спантамано подобрал его в
стране Гиркан, чеканщик переменился - окреп, выправился, возмужал,
научился хорошо стрелять из лука. Он не отходил от спасителя ни на шаг.
Без всякого уговора, как-то само собой, Варахран сделался первым
телохранителем потомка Сиавахша.
Спантамано видел: Варахран сильно тоскует по дому. Но всякий раз,
когда Спантамано намекал ему на это, чеканщик обижался, краснел и твердо
заявлял, что никуда не пойдет от "господина састара". Вот и сейчас
маракандец, расстроенный сценой прощания хозяина с Отакой, понурился,
затосковал опять.
- Домой хочешь? - сказал Спантамано беззлобно. - Убирайся хоть
сегодня. Мне надоел твой унылый вид.
Маракандец вспыхнул и смущенно пробормотал:
- Зачем господин састар смеется над бедным человеком?
- Я не смеюсь, чурбан. Вижу - тоскуешь. Так отправляйся! Кто держит?
Разве тебе не жалко твоих родичей?
- А господину састару?
- Что?
- Господину састару жалко своих родичей?
- Ну?
- И дочь жалко?
- Может быть.
- Почему же господин састар не отправляется домой?
- У меня много дел в Наутаке.
- Значит, и у меня тут много дел.
- Ты-то здесь при чем, дуралей?
Варахран сердито засопел и умолк. Спантамано растрогала верность
чеканщика. Он хлопнул его по плечу и добродушно сказал:
- Ну ладно. Оставайся, если ты уж так хочешь. И не вешай голову - мы
еще увидим твою Мараканду. Не сто лет нам торчать в этой проклятой
Наутаке. Ясно?
- Ясно.
Опять Наутака. Опять Ороба и персы. Спантамано с утра до вечера
слонялся по крепостной стене, насвистывал свою знаменитую песню и все
выжидал, упорно выжидал чего-то.
Иногда на стену поднимался Датафарн.
- Ты чего ко мне льнешь? - притворно сердился на него Спантамано.
Перс сам не понимал, почему его тянет к потомку Сиавахша. Может быть
потому, что Спантамано единственный из всех людей, знающих Датафарна,
относился к нему приветливо и доброжелательно; другие сторонились больного
человека, в груди которого, по их словам, завелась "нечисть". Но, пожалуй,
больше всего привлекали иранца жизнерадостность Спантамано, неукротимый
дух, - общаясь с молодым согдийцем, Датафарн незаметно для себя перенимал
его веселость, он как бы впитывал неистребимую жизненную силу потомка
Сиавахша, проникался его простой верой, на дом и предводителя.
Он следил за каждым шагом Бесса, и сатрап издергался до того, что
стал по ночам кричать во сне. Однажды он потерял терпение и призвал к себе
двух преданных и смелых воинов. Невидимые в темноте, они неслышно, словно
барсы, подкрались к хижине, где безмятежно спал потомок Сиавахша. Утром
Бесс нашел их головы на пороге своего жилища. Он велел зарыть их и никому
ничего не сказал.
Как-то раз, когда Спантамано сидел, по своей привычке, верхом на
выступе башни, его внимание привлекла стайка девушек, направлявшихся по
проезду стены прямо к тому месту, где находился согдиец.
Одна шла на три шага впереди, и даже издали Спантамано заметил, как
она хороша собой. На ее голове, обернутой блестящим жгутом иссиня-черных
кос, сверкала расшитая бисером голубая островерхая шапочка. Платье из
белоснежного шелка, с длинными, узкими у плеч и расширяющимися книзу
рукавами, тесно облегало грудь и талию и ниспадало до ступней. На плечи
было накинуто покрывало из ярко-синего, отливающего лазуритом и обшитого
золотым галуном бархата. На фиолетовых высоких башмачках вспыхивали при
каждом шаге россыпи мелких жемчужин.
Когда согдийка подошла ближе, Спантамано разглядел ее лицо. Разглядел
и изумился. Ее чистое, гладкое, без единого пятнышка лицо казалось
бронзовым от ровного золотистого загара. Небольшой, но приятный лоб,
густые брови вразлет, темные и живые, хорошо поставленные глаза, прямой,
но с мягкими очертаниями нос, маленький, с немного припухлыми губами рот,
нежный пушок, на верхней губе, округлый подбородок, гибкая смуглая шея,
задорно выступающие груди, тонкая, туго перевязанная широким зеленым
поясом талия и крутые бедра так и приковали к себе жгучий взгляд
Спантамано. Девушке было лет семнадцать. Она шествовала величественно, как
богиня, и гордо держала свою прекрасную голову. Ее сопровождали рабыни в
просторных шароварах и коротких куртках без рукавов. Позади следовал
огромный полуголый евнух с топором на плече.
- О богиня Анахита! - прошептал Спантамано пересохшими губами. -
Неужели ты сама сошла с неба на эту бренную землю?
Когда согдийка приблизилась, он ласково улыбнулся, вынул из-за уха
красную розу и, не дав девушке опомниться, бросил ей цветок.
- Лови!
Она так растерялась, что поймала цветок и остановилась.
- Я хочу на тебе жениться, - сказал Спантамано, продолжая нежно
улыбаться. - Ты согласна? Вижу по глазам, что да. Кто твой отец? Я пойду к
нему сейчас же.
Поток слов, да еще таких, ошеломил согдийку. Не зная, как быть, она в
испуге отступила на шаг.
- Ну, говори, кто твой отец? - настаивал Спантамано. - Я не доживу до
завтра, если сейчас же не женюсь на тебе. Э! Я сам догадался, кто твой
отец! Ведь ты дочь Оробы, правда?
Он ловко прыгнул с парапета, порывисто обнял согдийку, влепил ей в
благоухающие губы сочный поцелуй, шлепнул по бедру одну из побледневших от
ужаса рабынь, щелкнул по носу остолбеневшего евнуха и помчался вниз.
В это время правитель Наутаки, обложившись кучей глиняных табличек,
