удивленно, будто он свалился прямо с неба.
- Кто ты? - спросил Спантамано сдержанно.
- Варахран, сын Фрады! Помнишь старого чеканщика Фраду? Наше
заведение стоит слева от Южных ворот Мараканды [Мараканда - ныне
Самарканд]. Ты часто приходил к нам и долго смотрел, как отец наносит
узоры на блюда из серебра. Я Варахран.
- Варахран? - Спантамано оживился. - Но как ты сюда попал?
- Персы! - Варахран стиснул кулак. - Товары никто не берет... Отец
задолжал кругом. Налог уплатить - денег нет. Персы хотели отнять
мастерскую... и что было бы, если бы отняли? Всему семейству - конец. Ну,
я пожалел отца... в рабство подался. Три года, пока ты был на войне, я
томился в Реге, проклятой Реге, работал на правителя города. Думал -
никогда уже не увидеть мне Мараканду и старого Фраду. Но Охрамазда помог
мне. Когда Зулькарнейн взял Экбатану, мой хозяин едва не околел от страха.
Суматоха поднялась. Надзор над рабами ослаб. Я не стал медлить и покинул
этот грязный город, где за три года пролил столько слез, сколько другой не
выплачет и за тридцать лет. Ты видишь, каков я теперь? Никогда уже не
стать мне тем веселым Варахраном, какого ты видел прежде. Дорога по горам
и пустыням отняла последние силы. Голод терзает меня. Если ты не возьмешь
бедного чеканщика под свою руку, я пропаду.
- Не бойся, - улыбнулся Спантамано. - Я беру тебя с собой. Сядешь на
моего второго коня. Даст бог, мы еще увидим родную Мараканду и выпьем вина
из чаш, изготовленных умелой рукой твоего отца.
- Да будет благо тебе и твоим родичам! Да неиспошлет тебе Охрамазда
удачу! Да...
- Ладно, ладно, - прервал его Спантамано, - хватит с меня благ. Ты их
столько пожелаешь, что я не унесу. Лучше взгляни сюда. Что висит над
огнем?
- Котел висит.
- А в котле что?
- Похлебка.
- Эту похлебку мы сейчас и попробуем. Эй, доставайте посуду!
Но попробовать похлебку Спантамано и его спутникам не пришлось. Из-за
бугра внезапно показался иранец на взмыленном коне. Рот его перекосился от
ужаса. Он промчался мимо, оборонив на ходу одно слово:
- Искендер!..
Если бы в стаю мирно дремлющих голубей швырнули камень, и то они
разлетелись бы не так поспешно, как персы и согдийцы разбежались от
костров. Воины ловили лошадей и трясущими руками снимали путы. Беглецов
сковал такой страх, что пальцы их не слушались, узлы не развязывались,
подпруги не затягивались; животные, чувствуя возбуждение хозяев, били
копытами в землю, поднимались на дыбы. Воины бранились яростным шепотом,
словно боялись, что их услышит сам Зулькарнейн.
Только Спантамано уже сидел на коне и орал, сверкая зубами:
- Перец! Где перец?
- Зачем тебе перец? - спросил Бесс, пробегая мимо.
- Под хвосты лошадей... помчатся, как ветер!
- Собака! - выругался Бесс, взбираясь на своего скакуна.
Наконец беглецы кое-как собрались. Застучали копыта. Загрохотали
колеса повозок.
Проскакав чуть ли не полпарсанга, Спантамано заметил, что Бесс
отстал. В толпе беглецов не было также царя и ближайших друзей Бесса.
- Убьют! - воскликнул согдиец и повернул коня.
- Поздно ты хватился! - злорадно кинул ему Бесс, проносясь мимо. -
Все кончено.
Спантамано промчался вслед. Он хотел что-то крикнуть, но тут же
раздумал, усмехнулся и вяло махнул рукой.
Спустя минуту возле пересыхающего озера почти никого не осталось.
Когда отряд гетайров вырвался из-за рыжего бугра, македонцы увидели только
крохотного перса рыдающего над трупом неизвестного человека. Рядом, в
котле над костром, бурлила и переливалась через край жидкая похлебка, - к
ней так никто и не прикоснулся.
- Фарнух! - позвал Птолемайос Лаг, сдерживая коня. - Узнай, кто это.
- Кто ты? - спросил у перса носатый воин в азиатской одежде, родом
ликиец.
- Я бедный человек; мое имя тебе ничего не скажет, господин, -
грустно ответил тот, вытирая грязными кулачками жалобно мигающие глаза.
- А он кто?
- Сейчас - никто, - также смиренно ответил перс. - А четыре года тому
назад он именовался царем царей и владел половиной мира...
- Кодоман убит, Александр, - сообщил Птолемайос подоспевшему царю.
- Ка-ак? Дарейос убит?..
- Да.
- Кто... кто же убил его?
- Тысячник Набарзан и Барзаэнт, сатрап Дрангианы. Они действовали по
наущению Бесса, правителя Бактры и Согдианы.
- Бесс? О проклятый!.. Кто был с ним еще?
- Согдиец из благородных. Его зовут Спет... Спинт... Спитамен,
кажется, бес их разберет, эти варварские имена.
- Спитамен? Кто он такой?
- Говорят, это любопытный человек. Нечто вроде нашего Диогена.
Помнишь, мы видели его в Коринфе? Он лежал перед своей глиняной бочкой и
грелся. Ты долго беседовал с ним, потом спросил: "Могу ли я сделать
что-нибудь для тебя?" "Конечно, - ответил он, - вот, посторонись немного и
не загораживай мне солнца". Помнишь?
- Было.
- Ну, этот Спитамен тоже, говорят, немного не в себе. Бродяга,
острослов, ходит в дырявых шкурах леопарда и никто не боится.
- Никто не боится?
- Так говорят.
- И что же будет дальше?
- Еще говорят, будто он потомок Сиавахша, древнего царя согдийцев,
имя которого священно.
- Ну, ну, рассказывай!
- Сиавахша связывают с культом солнца, поэтому, говорят, у Спитамена
волосы золотые, как и у тебя (Лаг хотел сказать "Рыжие", но не решился).
Род Спитамена почетен и славен в Согдиане.
- Хм... Да, это любопытно. Что же, и Спитамен участвовал в убийстве?
- Нет. Но и не препятствовал особенно. По словам пленного раба,
Спитамен радуется падению Кодомана. Поет, как дитя, когда другие плачут.
- Так... Что же он - молодой, старый?
- Ему двадцать пять лет.
- На год моложе меня.
- Да.
- Ну хорошо. Запомни его имя. Может быть, он мне пригодится. Но Бесс!
О негодяй! Он вырвал из моих рук добычу, о которой я мечтал четыре года!
Илиаду"?), который поднимает с лога молодого оленя и гонит его по горам,
несется за ним через кусты и овраги и, даже если тот спрячется, в страхе
припав под куст, чутко следит и бегает неустанно, пока не сыщет". Четыре
года уходил от меня Дарейос, и вот, когда уже почти попался... о, чтобы он
провалился в тартар, этот Бесс! Я хотел, чтобы Кодоман сам возложил на мою
голову свою корону. Понимаешь?
- Понимаю.
- Тогда вся Азия признала бы меня законным правителем. Ясно?
- Ясно.
- И варвары шумели бы меньше, чем шумят сейчас. Так?
- Так.
- Но Бесс мне помешал, будь он трижды проклят! Как ты думаешь, зачем
он убил царя?
- Должно быть, он сам желает стать властелином Персиды. Ведь он тоже
из рода Ахемена, родич Дарейоса.
- Хорош родич! Но Азией ему не владеть, клянусь духом отца моего
Филиппа. Поскольку Дарейос умер, отныне повелителем Востока я объявляю
себя, Александра, сына бога Аммона!
Утром в стане македонцев состоялся большой совет гетайров, товарищей
царя. Они собрались для того, чтобы провозгласить Александра властелином
Иранской державы. По случаю торжества македонцы сменили плащи и хитоны,
однако не сделались от этого краше, - загорелые, обветренные лица и густо
разросшиеся бороды роднили их с разбойниками гор.
Сегодня их все изумляло. Александр сидел но пологом холме, поджав
ноги по варварскому обычаю. Под ним тяжелым пластом лежал азиатский ковер.
Перед ним в бронзовых азиатских жертвенниках курились азиатские
благовония. Вокруг него толпились азиаты: Артабаз, сатрап Дария,
перешедший на службу к македонцам, и его сын Кофен; Атропат, сражавшийся
при Гавгамелах против Александра, попав в плен, стал верным слугой
македонского царя и его наместников в стране мидян; Абулит, правитель
Сузианы; ликиец Фарнух; Мазей, без боя сдавший македонцам Вавилон, его
дети Гидарн и Артибол и перс Певкест.
Они смело говорили по-персидски (только и слышно: Искандер, джан,
бустан, дастан, люлистан), и Александр слушал их с нескрываемым
удовольствием. Ему, кажется, нравились их длинные холеные бороды,
просторные одежды, нарумяненные, по мидийскому обычаю, щеки и подкрашенные
губы. Азиаты незаметно оттеснили от царя его соратников македонцев, и даже
Клит, молочный брат Александра, спасший ему жизнь при Гранике, с унылым
видом сидел в стороне. Это неприятно удивило македонцев. Но еще больше
огорчило их то, что сказал, открыв совет, Птолемайос Лаг.
- Так как Дарейос Кодоман убит своим родичем Бессом - объявил
Птолемайос, - и Азия лишилась своего правителя, то отныне повелителем этой
страны по праву становится Александр, сын бога Аммона. Воздадим же ему
почести, какие подобает воздавать царю Востока! Отныне никто не должен
обращаться к властелину мира, будто к равному себе. Преклоним же колени
перед сыном бога Аммона, владыкой стран от восхода и до заката солнца!
И Птолемайос Лаг первым опустился на колени, совершив поступок,
неслыханный в Элладе.
Остолбенели гетайры. Молодой, светловолосый, синеглазый Клит, длинный
и бледный Койнос, зять Пармениона, седой Парменион, его мрачный сын Филота
и пэон Аминта, сын Аррабайя, пораженные словами и действиями Лага, не
двигались с места.
Зато Гефестион, друг Александра, и азиаты охотно присоединились к
Птолемайосу Лагу, а грозный Фердикка обеими руками поднял над головой
Александра трехъярусную корону Дария, захваченную в Экбатане. Лучи солнца
весело играли на золотых пластинках и многоцветных камнях убора. Отблеск
короны падал на лицо телохранителя, - казалось, он держит раскаленный
добела тяжелый камень. Фердикка щурился, сурово глядел на гетайров и ждал.
Александр сидел слегка втянув голову в плечи и немного откинув ее
назад, так что его тонкая шея оставалась открытой, и молча смотрел на
восток. Лицо его было совершенно бесстрастным, словно он вовсе не замечал
окружающих. И только жилка, резко бьющаяся на виске, говорила о внутреннем
напряжении, которое испытывал царь.
Гетайры медлили, поэтому Фердикка сделал шаг вперед. Злой, сутулый,
крючконосый, насупив мохнатые брови и перекосив лицо, он окинул
собравшихся таким пронизывающим взглядом, что все опустили глаза. Да,
македонцы многое потеряли сегодня. Александр уже не тот юнец, каким
отправлялся в поход на Восток. И если они не поступят так, как требует от
них Птолемайос, им придется плохо.
- Слава Александру! - рявкнул Фердикка. И тысячи гетайров,
фалангитов, пеших и конных солдат, окружавших холм, пали на колени и
ударялись лбами о землю. Заблестели скованные панцирями выпуклые спины.
Казалось, все поле усеялось вдруг россыпью продолговатых валунов. Грозно
запели рога. Послышались звуки литавр, кимвалов и флейт. Волосатые пэоны и
одевшиеся в меха агриане выхватили кривые мечи и закружились, сверкая
диковатыми очами, в мерном воинственном танце.
Рабы принесли амфоры и мехи с крепким азиатским вином. Начался пир.
Напившимся гетайрам стало казаться, что Александр прав, как всегда, и все,
что он не совершает, делается для их же блага. В конце концов это
возвышенно - преклонять колени перед царем. Александр заслуживает
почитания. А воинам средней и особенно легкой пехоты было на все
наплевать, - они радовались уже тому, что могли сегодня отдохнуть и
вдоволь поесть.
Только Филота, сын Пармениона, оставшегося в Экбатане, и три-четыре
его приспешника не могли примириться с новыми порядками. Как, он, Филота,
сын знаменитого Пармениона, человек, который сам бы мог стать царем не
хуже Александра, должен лобызать кому-то пятки, словно варвар? Ужас! Да
