познакомить пришельца с обширными материалами, которые он
собрал при ознакомлении с постановкой дела народного
образования в СССР.
-- Передайте его благородию, -- ответил Остап, - что
пришелец не возражает.
И машина снова пришла в движение. Учитель говорил, пел
пионерские песни, показывал стенгазету, которую ему поднесли
дети сто сорок шестой трудовой школы, и один раз даже
всплакнул. Переводчики бубнили в два голоса, стенографистка
писала, а Остап рассеянно чистил ногти.
Наконец, Остап громко закашлял.
-- Знаете, -- сказал он, -- переводить больше не нужно. Я
стал ка-то понимать по-бенгальски. Вот когда будет насчет
смысла жизни, тогда и переведите.
Когда философу подтвердили настойчивое желание Остапа,
черноглазый старец заволновался.
-- Учитель говорит, -- заявил переводчик, -- что он сам
приехал в вашу великую страну, чтобы узнать, в чем смысл жизни.
Только там, где народное образование поставлено на такую
высоту, как у вас, жизнь становится осмысленной. Коллектив...
-- До свиданья, -- быстро сказал великий комбинатор, --
передайте учителю, что пришелец просит разрешения немедленно
уйти.
Но филосов уже пел нежным голосом "Марш Буденного",
которому он выучился у советских детей. И Остап удалился без
разрешения.
-- Кришна! -- кричал великий комбинатор, бегая по своему
номеру. -- Вишну! Что делается на свете? Где сермяжная правда?
А может быть, я дурак и ничего не понимаю, и жизнь прошла
глупо, бессистемно? Настоящий индус, видите ли, все знает про
нашу обширную страну, а я, как оперный индийский гость, долблю
все одно и то же: "Не счесть алмазов пламенных в лабазах
каменных". До чего же гадко!
В этот день Остап обедал без водки и в первый раз оставил
чемодан в номере. Потом он смирно сидел на подоконнике, с
интересом рассматривая обыкновенных прохожих, которые прыгали в
автобус, как белки.
Ночью великий комбинатор вдруг проснулся и сел на кровати.
Было тихо, и только из ресторана через замочную скважину
пробирался меланхолический бостон.
-- Как же я забыл! -- сказал он сердито. Потом он
засмеялся, зажег свет и быстро написал телеграмму:
"Черноморск. Зосе Синицкой. Связи ошибкой жизни готов
лететь Черноморск крыльях любви, молнируйте ответ Москва
Грандотель Бендер".
Он позвонил и потребовал, чтобы телеграмма была отправлена
немедленно молнией.
Зося не ответила. Не было ответа и на другие телеграммы,
составленные в том же отчаянном и лирическом, роде.
ГЛАВА XXXIV. ДРУЖБА С ЮНОСТЬЮ
Поезд шел в Черноморск.. Первый пассажир снял пиджак,
повесил его на медную завитушку багажника, потом стащил
ботинки, пОочередно поднося толстые ножки почти к самому лицу,
и надел туфли с языками.
-- Слышали вы историю про одного воронежского землемера,
который оказался родственником японского микадо? -- спросил он,
заранее улыбаясь.
Второй и третий пассажиры придвинулись поближе. Четвертый
пассажир уже лежал на верхнем диване, под колючим малиновым
одеялом, недовольно глядя в иллюстрированный журнал.
-- Неужели не слышали? Одно время об этом много говорили.
Это был обыкновенный землемер -- жена, одна комната, сто
двадцать рублей жалованья. Фамилия Бигусов. Обыкновенный, ну,
совершенно незамечательный человек, даже, если хотите знать,
между нами говоря, хам. Приходит он однажды со службы, а у него
в комнате сидит японец, в таком, между нами говоря, отличном
костюме, в очках и, если хотите знать, в ботинках из змеиной
кожи, последняя новость. "Ваша фамилия -- Бигусов? " --
спрашивает японец. "Да", -- говорит Бигусов. "А имя-отчество"?
-- "Такое-то", - отвечает. "Правильно, - говорит японец, -- в
таком случае не будете ли вы любезны снять толстовку, -- мне
нужно осмотреть ваше голое туловище". -- "Пожалуйста", --
говорит. Ну, между нами говоря, если хотите знать, японец
туловище даже не рассматривал, а сразу кинулся к родимому
пятну. Было у Бигусова такое пятно на боку. Посмотрел на него
японец через увеличительное стекло, побледнел и говорит:
"Поздравляю вас, гражданин Бигусов, и позвольте вам вручить
посылку и пакет". Жена, конечно, открыла посылку. А там, если
хотите знать, лежит в стружках японский обоюдоострый меч.
"Почему же мне меч? " -- спросил землемер. "А вы, говорит,
прочтите письмо. Там все написано. Вы самурай". Тут Бигусов
тоже побледнел. Воронеж, если хотите знать, не особенно большой
центр. Между нами говоря, какое там может быть отношение к
самураям? Самое отрицательное. Ну, делать нечего. Бигусов
берется за письмо, вскрывает четырнадцать восковых печатей и
читает его. Что же вы думаете? Оказалось, что ровно тридцать
шесть лет тому назад проезжал через Воронежскую губернию один
японский полупринц-инкогнито. Ну, конечно, между нами говоря,
спутался его высочество с одной воронежской девушкой, прижил
ребенка инкогнито. И даже хотел жениться, только микадо
запретил шифрованной телеграммой. Полупринцу пришлось уехать, а
ребенок остался незаконный. Это и был Бигусов. И вот по
прошествии стольких лет полупринц стал умирать, а тут, как
назло, законных детей нету, некому передать наследство, и к
тому же угасает знаменитый род, что для японца хуже всего. Ну,
пришлось вспомнить про Бигусова. Вот привалило человеку
счастье! Сейчас, говорят, он уже в Японии. Старик умер. А
Бигусов теперь принц, родственник микадо и к тому же еще, между
нами говоря, получил наличными миллион иен. Миллион! Такому
дураку!
-- Дали бы мне миллион рублей! -- сказал второй пассажир,
суча ногами. -- Я бы им показал, что делать с миллионом!
В пролете между верхними диванами появилась голова
четвертого пассажира. Он внимательно поглядел на человека,
точно знавшего, что можно сделать с миллионом, и, ничего не
сказавши, снова закрылся журналом.
-- Да, -- сказал третий пассажир, распечатывая
железнодорожный пакетик с двумя индивидуальными сухарями, --
бывают различные факты в области денежного обращения. У одной
московской девицы в Варшаве умер дядя и оставил ей миллионное
наследство, а она даже не знала. Но там, за границей,
пронюхали, и уже через месяц в Москве появился довольно
приличный иностранец. Этот голубчик решил жениться на девушке,
пока она не проведала про наследство. А у нее в Москве был
жених, тоже довольно красивый молодой человек из Палаты мер и
весов. Она его. очень любила и, естественно, не хотела выходить
замуж за другого. А тот, иностранец, прямо с ума сходил,
посылал ей букеты, конфеты и фильдеперсовые чулки. Оказывается,
иностранный голубчик приехал не сам от себя, а от акционерного
общества, которое образовалось специально для эксплуатации
дядиного наследства. У них даже был основной капитал в
восемнадцать тысяч злотых. Этот их уполномоченный должен был во
что бы то ни стало жениться на девушке и вывезти ее за границу!
Очень романтическая история! Представляете себе положение
уполномоченного! Такая ответственность! Ведь он взял аванс и не
может его оправдать из-за этого советского жениха. А там, в
Варшаве, кошмар! Акционеры ждут, волнуются, акции падают. В
общем, все кончилось крахом. Девушка вышла замуж за своего,
советского. Так она ничего и не узнала.
-- Вот дура! - сказал второй пассажир. - Дали бы мне этот
миллион!
И в ажитации он даже вырвал из рук соседа сухарик и нервно
съел его.
Обитатель верхнего дивана придирчиво закашлял. Видимо,
разговоры мешали ему заснуть.
Внизу стали говорить тише. Теперь пассажиры сидели тесно,
голова к голове, и, задыхаясь, шептали:
-- Недавно международное общество Красного Креста давало
объявление в газетах о том, что разыскиваются наследники
американского солдата Гарри Ковальчука, погибшего в тысяча
девятьсот восемнадцатом году на войне. Наследство-миллион! То
есть было меньше миллиона, но наросли проценты... И вот в
глухой деревушке на Волыни...
На верхнем диване металось малиновое одеяло. Бендеру было
скверно. Ему надоели вагоны, верхние и нижние диваны, весь
трясущийся мир путешествий. Он легко дал бы полмиллиона, чтобы
заснуть, но шепот внизу не прекращался:
-- ... Понимаете, в один жакт явилась старушка и говорит:
"Я, говорит, у себя в подвале нашла горшочек, не знаю, что в
горшочке, уж будьте добры, посмотрите сами". Посмотрело
правление жакта в этот горшочек, а там золотые индийские рупии,
миллион рупий...
-- Вот дура! Нашла кому рассказывать! Дали бы мне этот
миллион, уж я бы...
-- Между нами говоря, если хотите знать, -- деньги -- это
все.
-- А в одной пещере под Можайском...
Сверху послышался стон, звучный полновесный стон гибнущего
индивидуума.
Рассказчики на миг смутились, но очарованье неожиданных
богатств, льющихся из карманов японских принцев, варшавских
родственников или американских солдат, было так велико, что они
снова стали хватать друг друга за колени, бормоча:
-- И вот когда вскрыли мощи, там, между нами говоря, нашли
на миллион...
Утром, еще затопленный сном, Остап услышал звук
отстегиваемой шторы и голос:
-- Миллион! Понимаете, целый миллион... Это было слишком.
Великий комбинатор гневно заглянул вниз. Но вчерашних
пассажиров уже не было. Они сошли на рассвете в Харькове,
оставив после себя смятые постели, просаленный листок
арифметической бумаги, котлетные и хлебные крошки, а также
веревочку. Стоящий у окна новый пассажир равнодушно посмотрел
на Остапа и продолжал, обращаясь к двум своим спутникам:
-- Миллион тонн чугуна. К концу года. Комиссия нашла, что
объединение может это дать. И что самое смешное -- Харьков
утвердил!
Остап не нашел в этом заявлении ничего смешного. Однако
новые пассажиры разом принялись хохотать. При этом на всех
троих заскрипели резиновые пальто, которых они еще не успели
снять.
-- Как же Бубешко, Иван Николаевич? -- спросил самый
молодой из пассажиров с азартом. -- Наверное, землю носом роет?
-- Уж не роет. Оказался в дурацком положении. Но что было!
Сначала он полез в драку... вы знаете, Иван Николаевич, --
характер... Восемьсот двадцать пять тысяч тонн и ни на одну
тонну больше. Тут началось серьезное дело. Преуменьшение
возможностей.., Факт! Равнение на узкие места -- факт! Надо
было человеку сразу же полностью сознаться в своей ошибке. Так
нет! Амбиция! Подумаешь, -- благородное дворянство. Сознаться
-- и все. А он начал по частям. Решил авторитет сохранить. И
вот началась музыка, достоевщина: "С одной стороны, признаю,
но, с другой стороны, подчеркиваю". А что там подчеркивать, что
за бесхребетное виляние! Пришлось нашему Бубешко писать второе
письмо. Пассажиры снова засмеялись.
-- Но и там он о своем оппортунизме не сказал ни слова. И
пошел писать. Каждый день письмо. Хотят для него специальный
отдел завести: "Поправки и отмежевки". И ведь сам знает, что
зашился, хочет выкарабкаться, но такое сам нагромоздил, что не
может. И последний раз до того дошел, что даже написал: "Так,
мол, и так... ошибку признаю, а настоящее письмо считаю
недостаточным".
Остап уже давно пошел умываться, а новые пассажиры все еще
досмеивались. Когда он вернулся, купе было подметено, диваны
опущены, и проводник удалялся, прижимая подбородком охапку
простынь и одеял. Молодые люди, не боявшиеся сквозняков,
открыли окно и в купе, словно морская волна, запертая в ящик,
прыгал и валялся осенний ветер.
