государственных деятелей. У входа с победной улыбкой стоял
молодец-курьер, не чета Паниковскому. В открытые ворота с
дощечкой "Базисный склад" въезжали трехтонные грузовики,
нагруженные доверху кондиционными рогами и копытами. По всему
было видно, что детище Остапа свернуло на правильный путь.
-- Вот навалился класс-гегемон, -- сказал Остап печально,
- даже мою легкомысленную идею-и ту использовал для своих
целей. А меня оттерли, Зося. Слышите, меня оттерли. Я
несчастен.
-- Печальный влюбленный, -- произнесла Зося, впервые
поворачиваясь к Остапу.
-- Да, -- ответил Остап, -- я типичный Евгений Онегин, он
же рыцарь, лишенный наследства советской властью.
-- Ну, какой там рыцарь!
-- Не сердитесь, Зося, Примите во внимание атмосферный
столб. Мне кажется даже, что он давит на меня значительно
сильнее, чем на других граждан. Это от любви к вам. И, кроме
того, я не член профсоюза. От этого тоже.
-- Кроме того, еще потому, что вы врете больше других
граждан,
-- Это не ложь. Это закон физики. А может быть,
действительно никакого столба нет и это одна моя фантазия?
Зося остановилась и стала стягивать с руки перчатку
серочулочного цвета.
-- Мне тридцать три года, -- поспешно сказал Остап, --
возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не
создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не
воскресил, и только вы...
-- Ну, до свиданья, -- сказала Зося, -- мне в столовку.
-- Я тоже буду обедать, -- заявил великий комбинатор,
взглянув на вывеску: "Учебно-показательный пищевой комбинат ФЗУ
при Черноморской Государственной академии пространственных
искусств", -- съем какие-нибудь дежурно-показательные щи при
этой академии. Может быть, полегчает.
-- Здесь только для членов профсоюза, -- предупредила
Зося.
-- Тогда я так посижу.
Они спустились вниз по трем ступенькам. В глубине
учебно-показательного комбината под зеленой кровлей пальмы
сидел черноглазый молодой человек и с достоинством смотрел в
обеденную карточку.
-- Перикл! - еще издали закричала Зося. - Я тебе купила
носки с двойной пяткой. Познакомьтесь. Это Фемиди.
-- Фемиди, -- сказал молодой человек, сердечно пожимая
руку Остапа.
-- Бендер-Задунайский, -- грубо ответил великий
комбинатор, сразу сообразив, что опоздал на праздник любви и
что носки с двойной пяткой-это не просто продукция какой-то
кооперативной артели лжеинвалидов, а некий символ счастливого
брака, узаконенного загсом.
-- Как! Разве вы еще и Задунайский? - весело спросила
Зося.
-- Да, Задунайский. Ведь вы тоже уже не только Синицкая?
Судя по носкам...
-- Я -- Синицкая-Фемиди.
-- Уже двадцать семь дней, - заметил молодой человек,
потирая руки.
-- Мне нравится ваш муж, -- сказал рыцарь, лишенный
наследства.
-- Мне самой нравится, -- ответила Зося запальчиво.
Пока молодые супруги ели флотский борщ, высоко подымая
ложки и переглядываясь, Остап недовольно косился на
культплакаты, развешанные по стенам. На одном было написано:
"Не отвлекайся во время еды разговорами. Это мешает правильному
выделению желудочного сока". Другой был составлен в стихах:
"Фруктовые воды несут нам углеводы". Делать больше было нечего.
Надо было уходить, но мешала неизвестно откуда подоспевшая
застенчивость.
-- В этом флотском борще, -- с натугой сказал Остап, --
плавают обломки кораблекрушения. Супруги Фемиди добродушно
засмеялись.
-- А вы собственно по какой линии работаете? -- спросил
молодого человека Остап.
-- А я собственно секретарь изоколлектива железнодорожных
художников, -- ответил Фемиди. Великий комбинатор стал медленно
подниматься.
-- Ах, представитель коллектива! Этого можно было ожидать!
Однако не буду отвлекать вас разговорами. Это помешает вам
правильно выделять желудочный сок, столь необходимый для
здоровья.
Он ушел, не попрощавшись, срезая углы столиков, двигаясь к
выходу по прямой.
-- Увели девушку! -- пробормотал он на улице. - Прямо из
стойла увели. Фемиди! Немезиди! Представитель коллектива Фемиди
увел у единоличника-миллионера...
И тут с потрясающей ясностью и чистотой Бендер вспомнил,
что никакого миллиона у него не имеется. Додумывал он эту мысль
уже на бегу, разгребая руками прохожих, как пловец воду в
состязании на побитие мирового рекорда.
-- Тоже, апостол Павел нашелся, -- шептал он, перепрыгивая
через клумбы городского сада. -- Бессребреник, с-сукин сын!
Менонит проклятый, адвентист седьмого дня! Дурак! Если они уже
отправили посылку -- повешусь! Убивать надо таких толстовцев!
Поскользнувшись два раза на кафельном полу почтамта,
великий комбинатор подбежал к окошечку. Здесь стояла небольшая,
суровая и молчаливая очередь. Остап сгоряча просунул было в
окошечко голову, но гражданин, стоявший в очереди первым,
нервно поднял острые локти и несколько потеснил пришельца
назад. Второй гражданин, как заводной, тоже поднял локти, и
великий комбинатор оказался еще немного дальше от заветного
окошка. И в полном молчании локти поднимались и раздвигались до
тех пор, покуда дерзкий не очутился на законном месте -- в
самом хвосте.
-- Мне только... -- начал Остап. Но он не продолжал. Это
было бесполезно. Очередь, серая, каменная, была несокрушима,
как греческая фаланга. Каждый знал свое место и готов был
умереть за свои маленькие права.
Только через сорок пять минут Остап вложил голову в
почтовое окошко и азартно потребовал обратно свою посылку.
Служащий равнодушно возвратил квитанцию Остапу.
-- Товарищ, мы посылок обратно не выдаем.
-- Как! Уже отправили? -- спросил великий комбинатор
колеблющимся голосом. -- Я только час тому назад сдал!
-- Товарищ, мы посылок обратно не выдаем, -- повторил
почтовый работник.
-- Но ведь это моя посылка, -- сказал Остап ласково, --
понимаете, моя. Я ее отправил, я ее хочу взять назад.
Понимаете, забыл вложить банку варенья. Из райских яблочек.
Очень вас прошу. Дядя страшно обидится. Понимаете...
-- Товарищ, мы обратно посылок не выдаем.
Остап оглянулся, ища помощи. Сзади стояла очередь,
молчаливая и суровая, знающая все правила, в том числе и то,
что посылки обратно не выдаются.
-- Вложить баночку, -- пролепетал Остап, -- райские
яблочки.
-- Товарищ, баночку отправьте отдельной посылкой, сказал
служащий, смягчаясь. -- Ничего вашему дяде не сделается.
-- Вы не знаете моего дяди! - горячо сказал Остап. -- И
потом я бедный студент, у меня нет денег. Прошу вас как
общественника.
-- Вот видите, товарищ, -- сказал служащий плачущим
голосом, -- где ее теперь искать! Там три тонны посылок лежит.
Но тут великий комбинатор принялся молоть такую
жалостливую чепуху, что работник связи ушел в другой зал искать
посылку бедного студента. Молчаливая доселе очередь сразу
подняла крик. Великого комбинатора всячески поносили за
незнание почтовых законов, а одна гражданка в гневе даже
ущипнула его.
-- Больше никогда этого не делайте, -- строго сказал
почтовик, выкидывая Бендеру его чемоданчик.
-- Никогда не сделаю! -- заявил командор. -- Честное
студенческое слово!
От ветра стучали крыши, качались фонари, тени двигались по
земле, и дождь пересекал проекционные лучи автомобильных
прожекторов.
-- Довольно психологических эксцессов, -- радостно сказал
Бендер, -- довольно переживаний и самокопания. Пора начать
трудовую буржуазную жизнь. В Рио-де-Жанейро! Куплю плантацию и
выпишу в качестве обезьяны Балаганова. Пусть срывает для меня
бананы!
ГЛАВА XXXVI. КАВАЛЕР ОРДЕНА ЗОЛОТОГО РУНА
Странный человек шел ночью в приднестровских плавнях. Он
был огромен и бесформенно толст. На нем плотно сидел
брезентовый балахон с поднятым капюшоном. Мимо камышовых
делянок, под раскоряченными фруктовыми деревьями странный
человек двигался на цыпочках, как в спальне. Иногда он
останавливался и вздыхал. Тогда внутри балахона слышалось
бряканье, какое издают сталкивающиеся друг с другом
металлические предметы. И каждый раз после этого в воздухе
повисал тонкий, чрезвычайно деликатный звон. Один раз странный
человек зацепился за мокрый корень и упал на живот. Тут
раздался такой громкий звук, будто свалился на паркет рыцарский
доспех. И долго еще странный человек не вставал с земли,
всматриваясь в темноту.
Шумела мартовская ночь. С деревьев сыпались и шлепались
оземь полновесные аптекарские капли.
-- Проклятое блюдо! -- прошептал человек. Он поднялся и до
самого Днестра дошел без приключений. Человек приподнял полы,
сполз с берега и, теряя равновесие на раскисшем льду, побежал в
Румынию.
Великий комбинатор готовился всю зиму. Он покупал
североамериканские доллары с портретами президентов в белых
буклях, золотые часы и портсигары, обручальные кольца,
брильянты и другие драгоценные штуки.
Сейчас он нес на себе семнадцать массивных портсигаров с
монограммами, орлом и гравированными надписями:
"Директору Русско-Карпатского банка и благодетелю Евсею
Рудольфовичу Полуфабриканту в день его серебряной свадьбы от
признательных сослуживцев".
"Тайному советнику М. И. Святотацкому по окончании
сенаторской ревизии от чинов Черноморского градоначальства".
Но тяжелее всех был портсигар с посвящением: "Г-ну
приставу Алексвевского участка от благодарных евреев
купеческого звания". Под надписью помещалось пылающее эмалевое
сердце, пробитое стрелой, что, конечно, должно было
символизировать любовь евреев купеческого звания к господину
приставу.
По карманам были рассованы бубличные связки обручальных
колец, перстней и браслеток. На спине в три ряда висели на
крепких веревочках двадцать пар золотых часов. Некоторые из них
раздражающе тикали, и Бендеру казалось, что у него по спине
ползают насекомые. Среди них были и дарственные экземпляры, о
чем свидетельствовала надпись на крышке: "Любимому сыну
Сереженьке Кастраки в день сдачи экзаменов на аттестат
зрелости". Над словом "зрелости" булавкой было выцарапано слово
"половой". Сделано это было, по-видимому, приятелями молодого
Кастраки, такими же двоечниками, как и он сам. Остап долго не
хотел покупать эти неприличные часы, но в конце концов
приобрел, так как твердо решил вложить в драгоценности весь
миллион.
Вообще зима прошла в больших трудах. Брильянтов великий
комбинатор достал только на четыреста тысяч; валюты, в том
числе каких-то сомнительных польских и балканских денег,
удалось достать только на пятьдесят тысяч. На остальную сумму
пришлось накупить тяжестей. Особенно трудно было передвигаться
с золотым блюдом на животе. Блюдо было большое и овальное, как
щит африканского вождя, и весило двадцать фунтов. Мощная выя
командора сгибалась под тяжестью архиерейского наперсного
креста с надписью "Во имя отца и сына и святого духа", который
был приобретен у бывшего иподиакона кафедрального собора
гражданина Самообложенского. Поверх креста на замечательной
ленте висел орден Золотого Руна -- литой барашек.
Орден этот Остап выторговал у диковинного старика,
который, может быть, был даже великим князем, а может и
камердинером великого князя. Старик непомерно дорожился,
указывая на то, что такой орден есть только у нескольких
