рядом с домом росли лавровые деревья, и их вершины приходились почти
вровень с выложенным черепицей парапетом, ограждающим террасу. Крыша из
тростника защищала ее от дождей и немилосердного полуденного солнца, а пол
был выложен красной плиткой. Такая же плитка покрывала и пол в комнате О. А
стены там были покрашены известью, разумеется, за исключением той, которая
служила перегородкой и представляла часть стены алькова, над которой
находилась выгнутая арка. Вдоль стены тянулся низкий барьер со стойками из
резного дерева, такими же, как и лестничные перила. Пол в комнате был
устлан пышным белым ковром, а окна скрыты за шторами с желто-белым
рисунком. Из мебели здесь находились два кресла, обивкой которым послужил
тот же самый бело-желтый материал, из которого были сделаны шторы; платяной
шкаф и широкий старинный комод орехового дерева, а также длинный, очень
узкий стол, отполированный до такой степени, что комната отражалась в нем,
как в зеркале. В углу лежали, сложенные втрое тюфяки, обтянутые голубой
материей.
О. повесила свои наряды в шкаф, а нижняя половина комода заменяла ей
туалетный столик. Сестренку Жаклин, Натали, поселили в соседней комнате, и
по утрам, когда О. лежала на террасе, та приходила туда и ложилась рядом на
чуть теплые от утреннего солнца плитки пола.
Натали была невысокой, полноватой девочкой, не лишенной впрочем некоторой
грациозности. На бледном лице выделялись слегка раскосые, как и у ее
сестры, глаза, только они были более темными и блестящими. Она чуть-чуть
походила на китаянку, а ее густые черные волосы были коротко подстрижены
сзади, а лоб, до самых бровей полностью скрывала челка. У Натали были
округлые, но еще детские бедра и маленькие упругие груди.
Однажды девочка забежала на террасу в надежде найти сестру и застала там
О., которая лежала обнаженная на голубом тюфяке. Подойдя к ней, Натали
увидела то, что в свое время так сильно удивило и вызвало отвращение у
Жаклин.
В тот же день она накинулась на сестру с вопросами, и та, думая вызвать у
Натали отвращение, которое испытывала сама, пересказала ей историю, которую
услышала от О. Но любопытство и возбуждение, которое Натали испытала, глядя
на железные оковы О., ничуть не уменьшились. Напротив, Натали тут же
поняла, что влюблена в О.
Всю последующую неделю девочка прожила, ничем не выдавая своих чувств, но в
воскресенье, когда наступил вечер, она оказалась наедине с О. и тут же ей
проговорилась.
* * *
Этот день оказался не таким жарким, как предыдущие. Рене все утро провел на
пляже, а днем решил выспаться на диване в комнате на первом этаже. Ветерок,
пропитавший комнату, приносил с собой прохладу. Уязвленная его невниманием,
Жаклин пришла в комнату О.
Морские ванны и солнечные лучи сделали кожу Жаклин еще более смуглой и даже
слегка позолотили ее. Брови, ресницы, волосы и пушистый треугольный
островок внизу живота были словно припудрены серебряным порошком, а так как
Жаклин совсем не пользовалась косметикой, то ее губы сохраняли свой
естественный розовый цвет, так же как и, впрочем, та плоть, что скрывалась
у нее между ног, скрытая от посторонних глаз пушистым клубком.
О. очень старалась, чтобы сэр Стивен мог разглядеть все потайные места
Жаклин как можно более ясно, и для этого она будто невзначай поднимала
подруге ноги и старалась развести их пошире. Предварительно О. зажгла
специально поставленный у кровати торшер и направила его свет прямо на
подругу. Ставни были закрыты, и в комнате царил полумрак, лишь кое-где
нарушаемый редкими полосками света, пробивающимися сквозь щели в ставнях.
О. убеждала себя, что будь она на месте Жаклин, то обязательно
почувствовала бы незримое, но явное присутствие сэра Стивена за стеною, но
вот уже целый час ничего не подозревающая Жаклин стонала от наслаждения:
грудь ее была напряжена, руки -- откинуты назад, ими она ухватилась за
стойку кровати. Когда наконец О. приоткрыв ее плоть, защищенную мягкими
светлыми волосами, принялась целовать и теребить губами маленький комок
плоти, Жаклин не выдержала и негромко закричала. О. чувствовала, как ее
влажная плоть дрожит, и не давала ей даже передохнуть, заставляя кричать от
наслаждения, пока ее подруга внезапно не расслабилась и не умолкла. Это
случилось так внезапно, что О. показалось будто внутри Жаклин лопнула
какая-то пружина.
Спустя некоторое время О. проводила подругу в ее комнату, а в пять часов
туда зашел Рене и застал Жаклин уже выспавшейся и одетой. Они еще с утра
договорились взять с собой Натали и прокатиться вдоль побережья на яхте;
такие прогулки они предпринимали нередко, особенно если после полудня на
море появлялся легкий бриз.
-- А где же Натали? -- поинтересовался Рене.
Они зашли в ее комнату, потом обыскали весь дом, но девочку так и не
обнаружили. Рене отправился в сад и принялся громко звать ее, решив, что
она задремала где-нибудь на траве. Он дошел до маленькой рощицы пробковых
деревьев, которая отмечала границу сада, но на его зов так никто и не
ответил.
-- Наверное, она уже где-нибудь на берегу, -- высказал он
предположение, вернувшись к дому, -- а может, ждет нас на яхте.
Они решили прекратить поиски и неторопливо направились в сторону моря.
А О., лежа на своем голубом тюфяке, посмотрела вниз и увидела бегущую к
дому Натали.
О. неторопливо встала и надела халат. Едва она успела завязать пояс, как на
террасе появилась Натали и не раздумывая бросилась к О.
-- Наконец-то они ушли, -- закричала она. -- Я едва дождалась. О., я
подслушивала за дверью. Я знаю, что ты каждую ночь целуешь и ласкаешь ее.
Она так стонет от твоих ласк. Но почему же ты не целуешь меня? Я не
нравлюсь тебе? Конечно, по сравнению с ней, я некрасивая, но зато я люблю
тебя, О., а она -- нет.
Девочка разрыдалась.
-- Ну, успокойся, -- сказала О.
Усадив Натали в кресло, она достала из шкафа большой носовой платок и,
подождав когда девочка немного успокоится, вытерла ее слезы. Натали
попросила у нее прощения и поцеловала ей руку.
-- О., я буду предана тебе, как собака. Ты можешь не целовать меня, но
только не прогоняй. Разреши мне быть с тобой. Может быть, если тебе
неприятно целовать меня, ты захочешь бить меня. Я с радостью приму твои
удары. Но только не прогоняй меня.
И она готова была снова разрыдаться.
-- Натали, ты понимаешь, что ты говоришь? -- очень тихо прошептала О.
Девочка опустилась перед ней на колени и обняла ее ноги.
-- Да, -- также тихо ответила она. -- Тогда утром я видела тебя на террасе
и видела какие-то железные кольца и печати на твоем теле. Я спрашивала об
этом Жаклин, и она все рассказала мне.
-- Что она тебе рассказала?
-- Ну, где ты была, что с тобой делали, что значат эти кольца.
-- Она рассказывала тебе о Руаси?
-- Она сказала мне, что ты была... что тебя возили....
-- Где я была?
-- У какой-то Анн-Мари.
-- Что еще она говорила? -- прошептала О.
-- Говорила, что сэр Стивен каждый день бьет тебя плетью.
-- Это правда, -- тихо сказала О. -- И сейчас он должен прийти сюда.
Уходи, Натали, я прошу тебя.
Натали подняла голову и с нескрываемым обожанием посмотрела на О.
-- Я умоляю тебя, О., научи меня быть такой как ты. Я буду делать все, что
ты скажешь. Ты будешь моей богиней. Обещай, что ты возьмешь меня с собой,
когда будешь возвращаться в то место, о котором говорила Жаклин.
-- Ты еще слишком маленькая для этого, -- сказала О.
-- Маленькая? -- презрительно переспросила она. -- Да мне уже скоро
шестнадцать. А потом можешь спросить у сэра Стивена, что он думает об этом.
Как раз в эту минуту в комнату О. вошел сам сэр Стивен.
Натали, в конце концов, разрешили находиться рядом с О. и пообещали
отвезти ее в Руаси. Но англичанин строго-настрого запретил О. учить ее
каким-либо пусть даже самым невинным ласкам, целовать ее или в свою
очередь позволить ей целовать себя. Он хотел, чтобы в замке она
появилась, девственно нетронутой.
-- Насколько это возможно, конечно, -- улыбнувшись, добавил он.
Правда, при этом он потребовал от Натали, чтобы она не оставляла О. ни на
минуту, чтобы она смотрела, как О. ласкает его, как О. ласкает Жаклин, как
он или старая служанка Нора порят ее плетью и розгами и как она принимает
это.
Натали дрожала от ревности и ненависти, когда видела как мягкие нежные губы
О. целуют ее сестру. Тогда ей хотелось убить Жаклин. Но когда она приходила
в альков и там, лежа на полу, у самой кровати О., смотрела, как О.
извивается под ударами хлыста сэра Стивена, как она, опустившись на колени,
с наслаждением делает ему минет, как она разводит руками свои ягодицы,
чтобы принять в себя сэра Стивена, она испытывала лишь желание и
восхищение. Ей не терпелось стать такой, как О.
* * *
Неожиданно для О., Жаклин резко оборвала их отношения; возможно, она
считала, что они могут как-то негативно сказаться на ее отношениях с
Рене. Но здесь тоже было многое непонятно, проводя с Рене почти все время,
она как бы держала его на расстоянии. Она холодно смотрела на него, а
когда и улыбалась, то выходило у нее это как-то натянуто и заученно. О.
вполне допускала, что девушка ночами отдается Рене столь пылко, как и ей,
но по поведению Жаклин это совершенно не чувствовалось. А Рене, и это было
заметно во всем, просто сходил с ума от желания. В нем проснулась любовь,
яростная, всепоглощающая и, временами казалось, безответная. Он
разговаривал с О. и сэром Стивеном, он завтракал и обедал с ними, он
гулял, составляя ими компанию, но он не видел и не слышал их. Он жил
только одним -- Жаклин, и больше всего боялся не понравиться ей. И еще он
думал, прилагая все усилия, чтобы понять и уяснить для себя смысл самого
существования Жаклин, ее суть, скрытую где-то там, под золотистой, с
нежным загаром, кожей. Его усилия были схожи с тем, что люди делают во
сне, пытаясь ухватиться за последний вагон уходящего поезда или нащупать
рукой спасительную балку, чувствуя, как разваливается под ногами мост. Ему
хотелось разломать эту большую куклу и, заглянув внутрь, понять, что
же за механизм заставляет ее так пищать и плакать.
"Да, -- говорила себе О., -- вот, кажется, и пришел тот день, которого я
так боялась, когда Рене оставит меня и я для него становлюсь всего лишь
тенью еще одной, из его прошлой жизни. И я не чувствую грусти, мне только
жаль его. В моем сердце нет ни горечи, ни обиды. Он оставляет меня, что же,
это его право, право мужчины. А что же моя любовь? Ведь я сама всего
несколько недель назад умирала за одно только его слово -- люблю. И вот, я
так спокойна сейчас? Я утешилась? Но нет, я не просто утешилась -- я
счастлива, и выходит, что отдав меня сэру Стивену, он открыл меня, тем
самым, для новой, еще более сильной любви. Но их двоих и невозможно
сравнивать: мягкий, нежный Рене и суровый, непреклонный сэр Стивен."
Каким покоем, каким наслаждением было для нее это ощущение темноты,
исходившее от металлических, вставленных в ее плоть, колец. Это клеймо,
навсегда отдавшее ее сэру Стивену, эта незнающая жалости рвущая ее плоть
рука хозяина и его холодная сдержанная любовь -- не было ничего трепетнее и
сладостнее для О. сейчас. Так получилось, говорила она себе, что она
любила Рене лишь для того, что бы научиться этому чувству, чтобы научиться
отдавать себя, чтобы, в конце концов, стать благодарной рабыней сэру
Стивену.
* * *
Как бы то ни было, но видеть Рене, всегда такого свободного, уверенного в
себе (и она любила его за это), сейчас не находящего себе места,
мечущегося, страдающего, было невыносимо для нее. Это наполняло ее
настоящей ненавистью к Жаклин. Догадывался ли об этом Рене? Наверное -- да,
особенно после того случая, что произошел, когда она и Жаклин ездили в
Канны, в салон модных причесок.
Выйдя из салона, они сидели на террасе ля Резерв и ели мороженое. Вокруг
бегали и галдели ребятишки, и Жаклин улыбалась им. В своих узких брючках и
черном легком свитере, она такая загорелая и белокурая, такая дерзкая и
