мгновения, когда Колетт давала себе передышку. Но именно этого, похоже,
добивалась от нее Анн-Мари. Она приказала Колетт бить еще сильнее и
быстрее.
О. изо всех сил пыталась сдержаться, но тщетно. Минутой позже она уже
плакала и кричала, дергаясь под жалящими ударами плети. Анн-Мари ласково
гладила ее мокрое от слез лицо.
-- Потерпи еще немножко. Совсем чуть-чуть, -- успокаивала она ее. --
Колетт, у тебя еще пять минут. Так что поспеши.
Но О. кричала, что она больше ни секунды не может выносить эту боль, и
просила, чтобы над ней сжалились и отпустили. Однако, когда Колетт,
наконец-то, перестала наносить удары и сошла с помоста, и Анн-Мари ,
улыбнувшись сказала О:
-- А теперь поблагодари меня.
О. не раздумывая сделала это. Она давно знала, что женщины куда более
жестоки и беспощадны, чем мужчины, и еще раз получила тому доказательство.
Но не страх заставил ее поблагодарить свою мучительницу, а нечто совсем
иное. Она давно заметила, но так и не смогла ни понять, ни найти тому
причину, противоречивость своей натуры; она путалась в своих чувствах и
ощущениях: ей доставляло удовольствие думать о пытках и мучениях,
уготованных ей, но стоило ей только на себе ощутить их, как она готова была
на все, что угодно, лишь бы они прекратились; когда же это заканчивалось,
она снова была счастлива, что ее мучили. И так по кругу -- чем сильнее
мучили, тем большее потом удовольствие. Анн-Мари, безусловно, понимала это,
и поэтому нисколько не сомневалась в том, что благодарность О. была
искренней. Потом она объяснила О., почему именно так должно было начаться
ее пребывание в этом доме: ей не хотелось, чтобы девушки, попадавшие сюда,
в этот мир женщин (а кроме самой Анн-Мари и постоялиц, в доме жила еще и
прислуга -- кухарка и две служанки, убиравшие комнаты и присматривающие за
садом) теряли ощущение своей значимости и уникальности для иного мира, для
мира мужчин. И поэтому она считала своим долгом делать все возможное, чтобы
этого не произошло. Отсюда и требование, чтобы девушки все время были
голыми, и та открытая поза, в которой сейчас находилась О. Ей было
объявлено, что в таком положении, с поднятыми и разведенными в стороны
ногами, она будет оставаться еще часа три, до ужина. Завтра же, в свою
очередь, она увидит на этом самом помосте кого-нибудь из девушек. Подобная
методика очень эффективна, но требует уйму времени и большой точности,
что делает совершенно невозможным ее применение, например, в условиях замка
Руаси. Впрочем, О. скоро сама это почувствует, а сэр Стивен вернувшись,
просто не узнает ее.
* * *
На следующее утро, сразу после завтрака, Анн-Мари пригласила О. и Ивонну в
свою комнату. Из большого секретера она достала зеленую кожаную шкатулку,
поставила ее на стол и открыла крышку. Девушки в ожидании стояли рядом.
-- Ивонна ничего не говорила тебе? -- спросила она у О.
-- Нет, -- ответила О. и обеспокоенно подумала, что же такого Ивонна
должна была сказать ей.
-- Насколько я понимаю, сэр Стивен тоже не захотел ничего рассказывать
тебе. Ладно. Вот те самые кольца, которые должны быть надеты на тебя,
согласно его желанию, -- сказала Анн-Мари и, действительно вытащила из
шкатулки два небольших продолговатой формы кольца.
О. заметила, что они были сделаны из такого же матового нержавеющего
металла, как и кольцо на ее пальце. Они были трубчатыми и по виду
напоминали звенья массивной цепочки. Анн-Мари, взяв одно из колец,
показала О., что оно образовано двумя дугами в форме буквы "U", которые
вставлялись одна в другую.
-- Но это пробный экземпляр, -- сказала она. -- Его можно снять. А
вот рабочая модель. Видишь, в трубку вставлена пружина, и если на нее с
силой нажать, она входит в паз и там намертво стопорится. Снять такое
кольцо уже невозможно, его можно только распилить.
К кольцу был прикреплен металлический диск, шириной, равный, примерно,
длине кольца, то есть где-то двум фалангам мизинца. На одной его стороне
золотом и эмалью была выведена тройная спираль, другая же сторона была
чистой.
-- Там будут твое имя и имя и титул сэра Стивена, а также изображение
перекрещенных плети и хлыста. Ивонна тоже носит такой диск, на своем колье.
Ты же будешь носить его на животе.
-- Как же... -- сказала растерявшаяся О.
-- Я предвидела твой вопрос, -- ответила Анн-Мари, -- поэтому и
пригласила Ивонну. Сейчас она нам все покажет.
Девушка подошла к кровати и спиной легла на нее. Анн-Мари развела ей ноги,
и О. с ужасом увидела, что живот Ивонны в нижней его части проколот в двух
местах -- это безусловно было сделано для установления кольца.
-- О., прокол я тебе сделаю прямо сейчас, -- сказала Анн-Мари. -- Много
времени это не займет. Куда больше мороки будет с наложением швов.
-- Вы усыпите меня? -- дрожащим голосом спросила О.
-- Нет, -- ответила Анн-Мари, -- только привяжу посильнее, чтобы не
дергалась. Думаю, будет достаточно. Поверь мне, это куда менее больно,
чем удары плети. Не бойся. Иди сюда.
Через неделю Анн-Мари сняла О. швы и вставила ей разборное кольцо. Оно
оказалось легче, чем думала О., но все равно тяжесть его заметно ощущалась.
Кольцо пугающе торчало из живота и представлялось орудием пытки. А ведь
второе кольцо будет еще тяжелее, тоскливо подумала О. Что же тогда со мной
будет?
Она поделилась своими тревогами с Анн-Мари.
-- Конечно, тебе будет тяжело, -- ответила ей женщина. Получилось как-то
двусмысленно. -- Но ты должна была уже понять, чего хочет сэр Стивен. Ему
надо, чтобы любой человек в Руаси или где-нибудь еще, подняв твою юбку и
увидев эти кольца и клеймо на твоих ягодицах, сразу понял, кому ты
принадлежишь. Может быть когда-нибудь ты захочешь снять его кольца и,
перепилив их, действительно сможешь это сделать, но избавиться от его
клейма, тебе уже никогда не удастся.
-- Я так полагала, -- сказала Колетт, -- что татуировку все-таки можно
вывести.
-- Это будет не татуировка, -- сказала Анн-Мари.
О. вопросительно посмотрела на нее. Колетт и Ивонна настороженно молчали.
Анн-Мари не знала, что делать.
-- Не терзайте меня, -- тихо сказала О. -- Говорите.
-- Я даже не знаю, как сказать тебе это. В общем, клеймо тебе поставят
раскаленным железом; выжгут его. Сэр Стивен два дня назад прислал все
необходимое для этого.
-- Железом? -- словно не поверив своим ушам, переспросила Ивонна.
-- Да, -- просто ответила Анн-Мари.
* * *
Большую часть времени О. подобно другим обитателям этого дома, проводила в
праздности. Причем это состояние было вполне осознанным и даже поощрялось
Анн-Мари. Правда, развлечения девушек особым разнообразием не отличались --
поспать подольше, позагорать, лежа на лужайке, поиграть в карты, почитать,
порисовать -- вот, пожалуй, и все. Бывали дни, когда они часами просто
разговаривали друг с другом или молча сидели у ног Анн-Мари. Завтраки и
обеды всегда проходили в одно и тоже время, впрочем, так же как и ужины;
тогда ставились на стол и зажигались толстые желтые свечи. Стол для
чаепитий непременно накрывался в саду, и пожилые чопорные служанки
прислуживали юным обнаженным девам. Было в этом что-то волнующе странное. В
конце ужина Анн-Мари называла имя девушки, которой надлежало в эту ночь
делить с ней постель. Иногда она не меняла свой выбор несколько дней
подряд. Никто из девушек ни разу не видел Анн-Мари раздетой; она лишь
немного приподнимала свою белую шелковую рубашку, и никогда не снимала ее.
Обычно, она отпускала свою избранницу на заре, проведя с ней несколько
часов во взаимных ласках, и в сиреневом полумраке нарождающегося дня
засыпала, благостная и умиротворенная. Но ее ночные пристрастия и
предпочтения никак не сказывались на выборе жертвы ежедневной
послеполуденной процедуры. Здесь все решал жребий. Каждый день в три часа
Анн-Мари выносила в сад -- там под большим буком стоял круглый стол и
несколько садовых кресел -- коробку с жетонами. Девушки (О. не участвовала
в этом), закрыв глаза, тащили их. Ту, которой доставался жетон с самым
маленьким номером, вели в музыкальный салон и привязывали к колоннам.
Дальше она сама определяла свою участь -- Анн-Мари зажимала в руках два
шарика: черный и белый, и девушка выбирала ее правую или левую руку. Если в
руке оказывался черный шарик, девушке полагалась плеть, если белый -- то
она освобождалась от этого. Бывало так, что несколько дней подряд
какая-нибудь из девушек либо счастливо избегала порки, либо наоборот
принимала ее, как это произошло с маленькой Ивонной. Жребий был
неблагосклонен к ней, и четыре дня подряд она, растянутая между колоннами,
билась под ударами плети и сквозь рыдания шептала имя своего возлюбленного.
Зеленые вены просвечивали сквозь натянутую кожу ее раскрытых бедер, и над
бритым лобком Ивонны, отмеченным сделанной Колетт татуировкой (голубые,
украшенные орнаментом буквы -- инициалы возлюбленного Ивонны), матово
поблескивало поставленное, наконец, железное кольцо.
-- Но почему? -- спросила ее О. -- У тебя и так уже есть диск на колье.
-- Наверное, с кольцом ему будет удобнее привязывать меня.
У Ивонны были большие зеленые глаза, и каждый раз, когда О. смотрела в
них, она вспоминала Жаклин. Согласится ли она поехать в Руаси? Если да, то
тогда рано или поздно окажется здесь, в этом доме и будет так же лежать, с
поднятыми ногами, на красном войлоке помоста. "Нет, я не хочу, -- говорила
себе О., -- они не заставят меня сделать это. Жаклин не должна получать
плети и носить клеймо. Нет."
Но в то же время... Вот уже дважды Анн-Мари во время порки Ивонны (пока
только ее) останавливалась, протягивала ей, О., веревочную плеть и
приказывала бить распростертую на помосте девушку. О. решилась не сразу.
Когда она ударила первый раз, рука ее дрожала. Ивонна слабо вскрикнула. Но
с каждым ее новым ударом, девушка кричала все сильнее и сильнее, и О. вдруг
почувствовала, как ее охватывает острое, ни с чем не сравнимое
удовольствие. Она дико смеялась, обезумев от восторга и едва сдержала себя,
чтобы не начать бить в полную силу. Какими сладостными и волнующими были
для нее пот и стоны Ивонны, как приятно было вырывать их из нее. Потом она
долго сидела около связанной девушки и нежно целовала ее. Ей казалось, что
они чем-то похожи с Ивонной. И Анн-Мари, судя по ее отношению к ним, это
тоже заметила. Заметив как-то, что рубцы на теле О., оставленные еще сэром
Стивеном, зажили, она сказала ей:
-- Я хотела бы пройтись по тебе плетью, и мне очень жаль, что я не могу
этого сделать. Но когда ты следующий раз появишься здесь... Во всяком
случае, привязывать тебя и держать открытой, мне ничто не мешает и сейчас.
И О. теперь ежедневно, после того как в музыкальном салоне заканчивались
воспитательные процедуры и очередную жертву слепого жребия, обессиленную,
снимали с помоста, должна была занимать ее место и оставаться в таком
положении до ужина. И тогда она поняла, что Анн-Мари, действительно была
права -- ни о чем другом, кроме как о своем рабстве и его атрибутах, она
думать не могла. Ее поза и тяжесть колец (их было уже два), оттягивающих
живот, -- вот и все, что занимало ее.
Как-то вечером в музыкальном салоне ее навестили Клер и Колетт. Клер,
подойдя к ней, взяла в руку кольца и перевернула их. Обратная сторона
диска была пока еще чистой.
-- Тебя в Руаси Анн-Мари привезла? -- спросила она.
-- Нет, -- ответила О.
-- А меня -- она, два года назад. Послезавтра я возвращаюсь туда.
-- Ты кому-нибудь принадлежишь, Клер? -- спросила О.
-- Клер принадлежит мне, -- неожиданно раздался голос входящей в салон
Анн-Мари. -- О., твой хозяин приезжает завтра утром, и я хочу, чтобы эту
ночь ты провела со мной.
* * *
Коротки летние ночи. К четырем часам уже начинает брезжить рассвет и
последние звезды исчезают с небосвода. О. спала, свернувшись и поджав к
груди ноги. Почувствовав у себя между бедер руку Анн-Мари, она проснулась.
Хозяйка хотела ласки. Ее блестевшие в полумраке глаза, ее черные с проседью
