целовать ее тяжелую набухшую грудь с бесстыдно торчащим розовым соском - и
она, застонав и обхватив меня руками, закрыла глаза и запрокинула голову.
Я целовал ее синюю жилку на шее, ключицу, покрытую мурашками, втянутый
влажный живот, а она стонала, что-то лепетала и вздрагивала. Я уловил в ее
шепоте: "Милый, иди же ко мне..." и скользнул рукой вниз по животу. Когда
я коснулся чего-то влажного, горячего и нежного, ее пальцы буквально
впились в меня, а из горла вырвался сдавленный вскрик.
Я не стал торопиться и через несколько минут довел ее (и себя) до
такого состояния, что буквально за мгновение трусики превратились в
маленький и влажный белый комочек, он улетел в угол, а я набросился на
нее, как доисторический волк. Я кусал ее нежную грудь, упираясь одной
рукой в матрац, а другой придерживая под лопатками; я хватал зубами сосок,
облизывая языком его кончик, вырывая у нее крики страсти и боли; отпускал
ее на секунду и смотрел на искаженное сладкой мукой, раскрасневшееся
прекрасное лицо. Она, не успев перевести дух, тянула мою голову к себе и
шептала: "Еще...". Видимо, я немножко сошел с ума. Наконец, когда терпеть
больше было невозможно, я прижал ее сверху и минут пять мы испытывали
кровать на прочность...
...Страсть схлынула, осталась нежность. Я почему-то держал ее за ухо.
Полежав на отсыревшей постели, мы перебрались на вторую и повторили, а
потом сразу уснули.
Со звонка Коли, сообщающего, что почти все уже позавтракали, для нас
начался
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
В автобусе мы сели вместе (дружная семья Лексоненов из четырех
человек, шутил Коля), вместе лазали по развалинам крепости, вместе обедали
и бродили по магазинам. Как оказалось, у нас с моей Ленкой было много
общего: мальчики пяти с половиною лет, звали их Андреями. Вот только мужа
звали у нее Марат, а не Марина, как мою жену, впрочем, она называет его
Марик. Вечером в баре, вдоволь натанцевавшись (ей нравится это странное
занятие), мы сидели в углу и говорили.
- Он хороший, но только все время занят - то возится с машиной, то на
каких-то сборах с пионерами... Ты знаешь, ведь мне уже 29, а он мною
как-то не очень интересуется. Я у него как кукла, красивая жена для показа
в обществе, к тому же бесплатная домработница...
- А, ну конечно! Значит так любит... - голос у меня довольно мерзкий,
кажется, я ревную.
Наша беседа через лифт и холл постепенно перетекает в наш номер.
- ...Вот я и возвращалась с ночной смены пешком. Там так пусто, все
дома на капремонте. Я уже почти до переулка Ильича дошла, ситуация, черт
бы ее... Они сразу меня схватили и затолкали в подворотню, нож достали и
говорят, мол, пикнешь - пришьем. И рвут воротник. Ну, что тут делать, я
сама все расстегнула, чтобы не рвали, и они меня так вот, по очереди,
стоя... Гады.
Потом убежали, а я еле иду, голова кружится, все плывет, больно...
Пришла, уже около часа, а он сидит у телика, газету читает. Я вся помятая,
грязная, заплаканная, а он ничего и не заметил, кино досмотрел и улегся. Я
ему сказала, а он говорит не фиг пешком ходить, езди на троллейбусе с
остальными - и все...
Она нервно теребит локон - рыжеватую прядку над ушком, а я молчу.
Потом притягиваю ее к себе. Она обнимает меня и прячет лицо у меня на
груди. Я трогаю пуговицу на ее блузке, она вздрагивает, придерживая ворот
руками, и я ласково, но настойчиво, отвожу ее руки. Она, покорно и
безучастно глядя в сторону, молча разрешает себя раздеть.
- Леди не движется! - важно и значительно провозглашаю я, и она
наконец улыбается...
- Ты искусал меня вчера... - шепчет она, обнимая меня на кровати, и
тянет руками мою голову к своей груди.
Я в ответ тихо рычу. Она фыркает, а затем вздрагивает:
- Ой, больно! Тише... тише...
Грудь твердеет и наливается сладким соком, дыхание тяжелеет и
учащается.
- Я тебя поцелую, - бормочу я и тянусь к рыжеватому треугольнику
шелковистых волос внизу живота.
- А я тебя, - шепчет она, хватает моего приятеля, который, чувствуя
приближение приятной процедуры, гордо поднял голову. Он оказался прав,
было очень даже здорово. Когда я чувствую, что больше не могу, мне
приходится буквально силой разнимать эту милую парочку - Ленку и
тупоголового моего дружка. Прижимаясь к постели, мы повторяем уже знакомое
упражнение, потом она, вывернувшись из-под меня, ложится на живот.
Смущенно оглядывается и приподнимает зад. Мой приятель быстро сообразил,
что к чему, и быстро нашел себе место. Ее стоны только придавали ему силы
и упорства, по-моему, он решил углубиться до некоторых неоткрытых еще
областей и стать первооткрывателем. Она положила голову набок, и я хорошо
видел полуоткрытые припухлые (искусанные мною) губы, искаженное страстью
лицо с капелькой пота на виске. Пальцы судорожно вцепились в подушку.
Когда я подал ей свою руку, она схватила ее, жадно сжала, и больше уже не
выпускала. Напряженная спина влажно блестела, я покрывал поцелуями ее
влажные лопатки, а второй, свободной рукой, сжал грудь и потрогал сосок
ногтем. Она задрожала и напряглась, еще больше выгнулась, дыхание ее
наполнилось всхлипами, а стоны превратились во вскрики. Русая прядь
приклеилась ко лбу... Тут мой приятель, вообразив себя отбойным молотком,
перестарался и сгоряча вылетел вон. Она с жалобным стоном осела и, пока я
пытался исправить положение, приоткрыв глаза, чуть слышно произнес-
ла:
- Не сюда... если хочешь... - И покраснела. Не знаю, как я сумел это
разглядеть - скорее почувствовал.
Скукожившийся, было, приятель воспрянул - выпала возможность
ознакомиться еще кое с чем. Новый путь был трудноват, и нам с этим
любопытным типом пришлось тяжко. А Ленка сразу начала кричать, из глаз ее
потекли слезы, она звала мамочку, сказала все междометия русского языка,
из чего я разобрал только "милый" и "еще"...
Когда все кончилось, она долго вжималась мне в плечо, сотрясаемая
всхлипами, похожими на истерику. Ее коготки впивались мне в спину и в шею,
но я терепел и гладил ее по мокрой дрожащей спине и голове. А она шептала
в мокрое от слез плечо:
- Ну что же ты со мной делаешь... я ведь теперь все время тебя хоч
у... у меня сын, не могу же я... милый...
Тогда я понял, что люблю ее, как никогда никого не любил. И никогда
не смогу ее забыть, всю жизнь мне теперь будет чего-то не хватать. И уж
совершенно непонятно мне теперь было, что со всем этим делать. Она спала,
а я сидел и думал. Думал, что третий день закончился и осталась еще
половинка, что часа через три (где-то далеко в Хельсинки) техники начнут
проверять бортовые системы серебристой птицы-самолета, он взовьется в небо
и нацелится клювом на... И уснул, не додумав до конца. ...Под нами плыли
сполохи сигнальных огней, плыли сплошные облака, похожие на гигантский
мозг планеты Солярис. Я пошевелился в кресле. Все разговоры были уже
позади - там, на земле.
...- Ты меня любишь? - она смотрела серьезно, пальцы барабанили по
сумочке. - Да.
- А женился бы на мне сейчас? Если бы все вернуть?..
- Да.
- Мы еще увидимся, милый?
- Мы будем встречаться, обязательно, - ответил я как мог более
серьезно, но поскольку врать очень не хотелось, молча добавил про себя -
во сне. Впрочем, она и так все понимала. Ее ждал дома муж, которого она,
по-видимому, по-своему, но все-таки любила. Меня, может быть, ждала жена.
"Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела..." - вспомнилась мне злобная
рассказка.. Ненавижу муравьев... И впервые в жизни словосочетание "женатый
мужчина" показалось мне неестественным и вычурным, уродливым несмываемым
пятном. Замерзшая стрекоза сидела в следующем ряду через проход и, зябко
кутаясь в воротник свитера, молча, смотрела в окно. Но едва ли она что-то
там видела.
Как всегда, когда мой возлюбленный возвращается домой днем, в тот
день он опять зашел в детский сад за своей дочкой. Я ждал их выхода за
углом, в очередной раз обдумывая свое ужасное, по сути дела, положение.
Корчась на пике вожделения и отчаяния, я за последние дни все чаще
приходил к мысли, что нужно искать какой-то выход из ситуации. Прекратить
приходить сюда (вернее, добираться на четырех видах транспорта) - это выше
моих сил... И исхода не находилось. Я уже не хотел ничего - ни дружбы его
- простой, человеческой, мужской дружбы, ни обладания им - об этом я
вообще никогда не мечтал, я хотел, чтобы он только один раз обратился бы
ко мне, личности, Толе Нестерову, а не к безымянному клиенту. О, я был
скромен, как видите! И провидение вознаградило меня.
В первый раз за все эти дни мой милый, забрав дочку из садика, зашел
с ней в магазин. Я, в восторге от того, что возможность видеть его так
продлевается, конечно же, последовал за ним. Они довольно долго и
бестолково блуждали по торговому залу и до такой степени не обращали на
меня внимания, что я так обнаглел, что встал в очередь за подсолнечным
маслом прямо за ними. Никакой бутылки у меня не было, но я ухитрился
стянуть пустую молочную из ящика. Крышки, конечно, не было, и я
рассчитывал выкинуть бутылку вместе с маслом сразу после выхода из
магазина. Во время своего кружения по залу я набрал в корзину еще
несколько банок.
Пройдя кассу и контроль, они остановились у столика, чтобы переложить
покупки из корзины в сумку. Я подошел совсем близко, благоговейно
прислушиваясь к их мирному семейному разговору.
- А я рассердилась, - докладывала девочка своему папе последние
детсадовские новости, - да ка-ак встану с горшка (а я уже туда пописала и
покакала), да ка-ак надену ему, Сашке этому, на голову - чего щиплется,
дурак?!
Девочка сделала при этом энергичный жест и уронила куклу, которую до
этого держала в руках. И она и мой любимый бросились поднимать
одновременно, и тут волной, молнией, дубиной - чем хотите - на меня
обрушилось - вдохновение. Я совершил предательство. В тот момент, как
девочка стала разгибаться, я успел поставить свою корзину на край столика
так, чтобы она, выпрямившись, непременно ее задела. Я рассчитал правильно:
девочка выпрямилась, толкнула корзину, которая рухнула на пол. Три банки
майонеза, разбившись вдребезги, обрызгали мне брюки до колен, а молочная
бутылка в полете густо облила маслом мой свитер.
В глаза ни в чем не повинного ребенка появился даже уже не страх... А
мой возлюбленный так прелестно смутился, что я готов был встать перед ним
на колени. В то время, как его дочка потеряла дар речи, он стал не вполне
вразумительно извиняться. Момент был потрясающий. Я добродушно рассмеялся:
- Что Вы, что Вы, бывает...
Его тонкие пальцы, чуть опущенные, дрожа, уже мяли пятерку.
- Ради Бога... майонез... масло... Прошу Вас, возьмите. Вы можете
опять купить... Таня, я с тобой еще поговорю... Ах, Господи, Ваш костюм!..
Что же делать? Какое несчастье!..
Несчастье! Мне хотелось целовать его руки!! Пусть я выступал в такой
жалкой роли, все равно, я вошел в его жизнь! Его дочери будет двадцать
лет, а он как-нибудь со смехом напомнит: "Помнишь, Таня, когда тебе было
пять лет, ты опрокинула в магазине на какого-то олуха бутылку с маслом! Ну
и свитер у него был! А уж рожа!" В тот миг ему, однако, было не до смеха.
Упиваясь своим великодушием и минутной властью, я продолжал:
- Ах, если бы мне не нужно было быть через два часа в... Я бы мог
заехать домой переодеться... Я ведь далеко живу, и это не мне продукты, а
для... - Ничего путного я не мог придумать, но любимый уже собрался с
мыслями:
- Мы живем в том доме - видите? - Еще бы я не знал. - Я Вас прошу...
