она затихла и, сказав: "Все равно это должно было бы случиться", разжала
ноги. Когда я удовлетворил свою страсть, она деловито скомкала запачканную
кровью простынь, застелила свежую и пошла мыться. "Ну, что ж, - подумал я,
- когда-нибудь надо и жениться. Она кажется славная девушка". До конца
моей командировки мы жили вместе. Но я не ощущал восхищения или хотя бы
состояния влюбчивости. Все шло как-то обыденно. В постели она бывала
холодна - покорялась моей прихоти, но без огонька. В быту - та же
покладистость и посредственность. "Что же мне всю оставшуся жизнь теперь
маяться с ней? Из-за минутной слабости?" - думал я со страхом. А она уже
привыкла ко мне за эти два месяца, рассчитывала на что-то, может быть даже
любила. Мы никогда не говорили об этом. И я смалодушничал. Когда
закончилась моя командировка, я собрал вещи и зашел к ней в комнату
проститься. Она все поняла уже несколько дней назад - ходила сердитая,
глаза были припухшие (видно плакала по ночам), увидев меня с вещами,
громко заплакала и упала на кровать, сотрясаясь от рыданий всем телом. Чем
я мог ее успокоить? Я вышел из комнаты и улетел из этого города.
Однажды, когда я вновь увидел во сне шеренгу знакомых женщин, мне
подумалось: "Почему же они все в этой шеренге занимают одинаковые места?
Встречаю здесь тех, с кем жил месяцы. Пусть те, с кем ты жил дольше,
вытянут руки и займут большие места". И вот я вновь иду вдоль шеренги -
многие стоят с опущенными руками, другие вытянули их на уровне плеч...
Алена! Ты тоже здесь! Сколько же тебе отвела места моя израненная память?
Нет, тебе не хватит длины вытянутой руки? Я же... люблю тебя! До сих пор.
Люблю..., зная, что никогда не смогу тебя вернуть.
На одном дыхании написал я свою исповедь. Несколько раз порывался
искривить, приукрасить свои действия - даже перед своей совестью бывает
иногда горько сознаться в содеянном. Но все же я без утайки изложил здесь
сокровенную часть своей жизни. Так негодяй ли я? Были же многие женщины
счастливы со мной? Но чем страше я становлюсь, тем чаще вижу во сне
знакомые заплаканные женские лица.
ЖЕНАТЫЙ МУЖЧИНА
(Три с половиной дня)
Утро выдалось совсем даже неплохое, но к середине дня погода
основательно подпортилась, а когда подошло время вылета, вообще стояла
серая ленинградская мгла. В аэропорту пусто, гулко хлопают двери. Нас
приглашают на регистрацию. Когда услышав свою фамилию второй раз подряд,
недоуменно оглядываюсь, замечаю, что точно также поступает высокий,
коротко стриженый парень. Появление в небольшой туристской группе
однофамильца стало событием - за неимением других. Разумеется, и в
самолете, и в гостинице мы с Колей держались вместе. Нас так и зовут -
Алексеевы. Впрочем, мы не обижаемся, потому что обижаться не на что, к
тому же лень, ибо мы сидим в ресторане "Мельница", где поет свинообразная
визгливая женщина. Сомнительная прелесть пения заключается, по словам
гида, в том, что это "подлинный фольклор". А "Мельница" и в самом деле
мельница, переделанная в ресторанчик, и мы заканчиваем тут свой первый
день в Болгарии. Заканчиваем ужином с вином и дегустацией разнообразнейших
сортов самогона, которые хозяин (по ошибке, видимо) называет ракией.
Роскошное возлияние устроено как "вечер знакомства с группой" по подсказке
поднаторевшей в таких делах грузной тети-гида. Вот, кстати, и она. На
русском языке, обогащенном шипящими и свистящими, объясняет, что на дворе
будут танцы босиком на углях, а затем желающие могут попробовать сами.
Видя всеобщий пессимизм, она добавляет: учрежден приз тому, кто отважится,
- ящик шоколадного ликера, а пока нас приглашают посмотреть национальные
танцы. Задвигались стулья. Мы с Колей остаемся сидеть, обсуждая планы на
вечер, пока рядом не скрипнул стул. На нем, с незажженной сигаретой в
руке, оказалась роскошная (под стать ужину!) дама. Высокий каблук, под
плиссированной юбкой - нога на ногу, уложенные в пышную прическу светлые
рыжеватые волосы, из-под полуприкрытых век - зеленые, яркие и крапчатые
глаза. Очень мила, но сигарета... Смотрит решительно, за словом в карман
лезть не намерена:
- Ерунда какая-то! - и кивок в сторону толпящихся у двери.
- Да, ужасная дрянь - охотно соглашается Коля. Оба смотрят на меня. Я
рассеянно шарю по столу в поисках спичек (хоть бы не найти!) и предлагаю
даме выпить. Она интересуется этикетками, Коля облегченно вздыхает и
направляется к толпе у танцевальной площадки. Он пошел искать ее соседку
по номеру - наша гостья уже показала ее Коле. Соседкой оказалась лимитчица
Лиля, обладающая, как выяснилось в самолете, удивительной способностью
смеяться. То есть на все,что ей скажут, вплоть до просьбы передать вилку
за столом. Она принимает это за остроты. Я, зная Колины замыслы, похолодел
от ужаса. Расслабленный после ужина, я явно не в состоянии был выдержать
хохотальную машину, да еще вместе с воняющей уже своей мерзкой сигаретой
"русской красавицей" (так ее назвал в самолете пьяный финн). А Ирка (так
ее звали) продолжала рассказывать о том, что живет на улице Некрасова в
своей комнате одна, что ей пройти мешают толпящиеся вокруг поклонники, что
я очень похож на одного ее знакомого и что звонить ей можно с утра по
телефону 278-20- 38. Я мерно кивал и пытался запить из стакана
отвратительный дым, забирающийся мне прямо в нос. Кажется,это удавалось -
мир стал пульсировать, дым становился не очень гадким, и я даже не смог
как следует обрадоваться, когда вернулся унылый Коля. Лиля уже тютю.
Дальше вечер был как-то кусками, я смутно отметил, что очень странно
двигаюсь, пожалуй,танцую, и даже с какой-то невысокой светленькой девицей.
Потом Коля пытался удержать меня от танцев на углях, объясняя хозяину, что
я ничего не соображаю (видимо, Коля был пьян, зачем бы мне жариться?). В
общем, окончательно очнулся я в автобусе, рядом сидел Коля и любезничал со
светленькой и ее подругой в очках. Они объяснили мне, что мой трофей - три
бутылки ликера от хозяина за то, чтобы я не лез на горящие угли - у них, и
затем охотно согласились, что самогон был явно несвежий, а со мной
действительно все в порядке. Свое согласие они почему-то обусловили
просьбой не вставать, якобы для моей же пользы. Потом мы вчетвером попили
чаю, а затем обольстительнейший Коля увел Лену в очках смотреть телевизор
к нам, чтобы не мешать моей головной боли, а я со второй Леной продолжал
беседовать о методах загрузки команд в ЕС ЭВМ и эпизодах из жизни
армянского радио. Когда часа в три ночи позвонил Коля и сказал, что они,
пожалуй, не вернутся, я взял Лену на руки и понес, объяснив попутно
причину. Ее почему-то все это очень удивило. Перед тем как идти спать ей
непременно захотелось рассказать мне анекдот, и я его покорно выслушал.
Вкратце сюжет таков: пьяный любовник, не заметив, что у его возлюбленной
месячные, проснувшись утром в своей постели один, с ужасом смотрит на свои
окровавленные руки и думает: "Убил!", а затем, выбежав в ванную смыть
кровь, видит в зеркале свое окровавленное лицо (думайте сами, чем они там
занимались!) и с ужасом убеждается: "Убил! И съел!!!"
- Так вот и у меня... - это она растолковывает мне намек, - и у
Лапиной тоже, мы как-то всегда вместе.
- П-фф! - я пожимаю, плечом как герой кинобоевика, и вижу как
неприятно кособочится отражение худосочного типа в зеркале (видимо
кривовато повесили), - мы и без этого обойдемся! Ты вот поцелуй меня, сама
знаешь куда...
И, держа ее на руках, продолжаю свой жизненный путь к тому, что
сейчас просто не может не случиться. Когда через час уговоров, обещаний,
поцелуев, вскриков, объятий, жаркого дыхания, судорожно сжатых кулачков,
зажмуренных глаз, медленно, со стоном, раскрывающихся губ и дрожащих на
искаженном нетерпением лице ресниц, слабого лепета, в котором только тот,
кто сейчас тискал это, оказавшееся таким нежным и милым существо, мог
разобрать слова благодарности, когда она лежала, все еще вздрагивая под
моей ладонью, - я был уже абсолютно трезв. И тогда вместе с мутным
рассветом в окно заглянул
ДЕНЬ ВТОРОЙ
После завтрака мы расселись в автобусе, по пути Ленка успела мне
сказать, что Коля вторую Ленку "убил и съел". Коля подтвердил известие,
добавив сугубо конфиденциально, что ему это как-то не помешало и особых
неудобств он не испытывал. Решив не терять зря времени в автобусе, мы
воздали по справедливости шоколадному ликеру - это моя страсть (я имею в
виду стремление к справедливости). Остаткам ликера воздали Ленки и наши
соседи.
Когда мы воздавали третьей бутылке, нашим занятием вдруг
заинтересовался руководитель группы. Повернувшись, он строго посмотрел мне
в глаза. Захотелось встать и снять шляпу. Но поскольку в автобусе качает,
да и шляпы у меня нет, я просто закрыл глаза. Решив таким страусиным
образом все проблемы, я продолжал, запрокинув голову, пить ликер прямо из
горлышка. Первым засмеялся Коля, третьим, надо отдать ему должное,
руководитель.
- Наш Алексеев - просто Лексонен! Даже фамилия похожа... - сказал,
давясь от смеха, черненький Гоша.
Автобус грохнул - хохотали все. Лексонен - так звали пьяного финика,
который после посадки, пытаясь выйти из самолета, вставал и, ударившись
головой о багажную полку, падал обратно в кресло. Затем, оправившись от
потрясения, начинал все сначала, но с тем же результатом. Он ничего не
понимал, и лицо у него было то деловое, то обиженное - в зависимости от
фазы его бесплодных усилий. В это время уже вышедшая на поле финская
группа дружным хором звала страдальца: "Лек-сонен! Лек-со-нен!". А в
досмотровом зале, перед экспресс-анализом на СПИД, всего повидавшие
чиновники не без интереса наблюдали, как на ленте багажного транспортера,
среди чемоданов и сумок, лежит размахивающий руками тип и горланит
непотребности. Так и я вкусил дурной славы - между завтраком и обедом.
В пещере я ничего нового для себя не узнал, кроме того, что там
приятно целоваться. День и вечер промелькнули незаметно, а когда в
одиннадцать мы поднимались на лифте, Коля с Ленкой вышли на нашем этаже, а
мы с Марковой поехали дальше...
- Ты знаешь, а сегодня уже можно, - заявила, потупясь, свежевымытая
Ленка.
- Гм, ну и прекрасно! - я чувствовал себя чуть неловко (кстати, а что
надо говорить в таких случаях?). Выйдя из ванной комнаты, я нырнул к ней
под одеяло и обнаружил, что она находится в форме N3: трусики, бюстик,
ночная рубашка. К тому же она сразу выключила единственный светоч -
ночник. Стало темно и страшно. Я зашарил рукой у кровати.
- Только не зажигай!
- Почему?
- Ну не надо, хорошо?
- Да почему же? Ты такая красивая, я хочу тебя видеть...
- Нет!!!
- Ну вот, приехали...
- Ты будешь обо мне думать... и вообще...
- Ты что, перестань!
- Ой, нет-нет...
Короткая борьба за право жить при свете завершилась поражением сил
тьмы.
А вот борьба с излишествами в одежде полным триумфом не увенчалась.
Не помогла и сила примера - хождение по комнате в чем есть, а точнее в чем
нет, потому что как раз на мне-то ничего не было. Мы дошли до формы N1
(трусики), и дело застопорилось. Только через четверть часа, когда она
обхватила ногами мое бедро, и побелели костяшки ее пальцев, вцепившихся в
мое плечо, мне удалось тихонько стянуть ногой одеяло и спихнуть его на
пол. Она испуганно открыла глаза, но я, завалив ее на подушку, стал
