в любом доме. Особенно сильно я тогда увлекался сочинениями Лермонтова,
Гамсуна и Гюго. Они в огромной мере способствовали развитию во мне
склонности к трагическому романтизму.
Та часть населения района, которая задавала тон, одевалась по-городскому
и по-городскому обставляла свои дома. Широко и щедро праздновались
религиозные праздники, крестины, именины, свадьбы. Сложилась [25]
своеобразная культура общения, местный этикет, иерархия родов. Описания
купеческой жизни в городах, которые мне приходилось читать, во многом
приложимы к нашему району. В меньших масштабах, конечно. И с одним
коррективом: отрицательные явления этого строя жизни, прекрасно описанные в
классической русской литературе, оставались там, где люди добывали
богатства, - в городах. В самом же нашем районе просто не было базы для
социальных конфликтов и страстей.
Разумеется, уровень культуры в нашем районе был высоким лишь в сравнении
с другими местами провинциальной России. Образование большинства людей
ограничивалось церковно-приходской школой. И культура была приносной, а не
результатом имманентного развития района. Это было отражение столичной
культуры в глухой провинции, оказавшейся в непосредственной сфере влияния
столицы.
НЕАДЕКВАТНОСТЬ ЭПОХЕ
Отмечу еще одну черту нашего "медвежьего угла": это высокий уровень
нравственности. Причем этот уровень был следствием недоразвитости, а не
прогресса. Все те блага, которые люди имели, добывались не путем обмана и
эксплуатации других людей, а благодаря усердию и личным способностям. В
наших краях вообще не было воров. Моральная деградация началась лишь в
советское время. Первый случай, когда девушка "согрешила" до замужества,
произошел уже в начале коллективизации. Инерция старой жизни была настолько
сильна, что этот случай произвел впечатление конца света. В такой атмосфере
нравственных ограничений выросли все дети в нашей семье. Преодолеть наш
нравственный примитивизм (так оценивали этот феномен мои друзья) нам так и
не удалось. Попав из мира примитивной нравственности в мир высокоразвитой
распущенности, я всегда ощущал себя пришельцем из другой эпохи и много
страдал из-за этого.
Неадекватность эпохе я ощущал не только в бытовой нравственности.
Несмотря на то, что я получил современное образование и выбрался на высоты
современной [26] культуры, в глубине души я так и остался человеком из
"медвежьего угла". Мои претензии к жизненным благам остались примитивными,
неадекватными внутреннему развитию и социальным потенциям. Потому я не
испытывал никакой радости и гордости по тому поводу, что приобрел какую-то
известность. Скорее, я испытывал горечь от мысли о том, что стал вести образ
жизни, о котором мог бы сказать словами из Библии: суета, суета сует и
всяческая суета.
ТРУД
Жизнь у нас была все же совсем не райской. Относительное благополучие
достигалось тяжким трудом. Работали с рассвета до заката солнца. А иногда и
по ночам. Работали не покладая рук. Работали все - взрослые, дети, старики.
Работали, несмотря на болезни. Болезнью считалось такое состояние, когда
человек сам не мог встать на ноги. Главная тяжесть труда выпадала на долю
женщин. Помимо полевых работ, на их плечах была работа по дому и забота о
семье. Женщины учились три-четыре года и уже в одиннадцать - двенадцать лет
начинали работать наравне со взрослыми. Мужчины, работавшие в городах, жили
в скверных бытовых условиях, без семей, экономя на всем. Я, как и мои братья
и сестры, был настолько глубоко с детства приучен к труду, что труд, как
таковой, стал навсегда содержанием всей моей жизнедеятельности. Я никогда не
уставал от труда. Уставал от безделья и отдыха. Если бы был Бог и в час
Страшного суда спросил бы меня, что я делал при жизни, я ответил бы одним
словом: работал. Особенностью нашего района было общинное землевладение.
Крестьяне не обладали землей как частной собственностью. Земля делилась
на участки в зависимости от состава семей и предоставлялась во временное
пользование им. Земли было мало. Разбогатеть за ее счет было невозможно. Был
исключен наемный труд в больших масштабах. Самое большее, что можно было
себе позволить, - это один или два наемных работника. Обычно это были
женщины. Нанимались они не с целью экс[27] плуатации, а в качестве
помощников остающимся в деревнях женщинам с детьми. Такие работники не
приносили прибыли нанимателям. На них приходилось тратиться. Жили они в
чужих семьях на правах членов этих семей. Нанимала таких работников и моя
мать. Они потом навсегда становились чем-то вроде родственников для нас.
РЕВОЛЮЦИЯ
В русском дореволюционном обществе сосуществовали следующие три
социальных фактора: отмирающий дворянский строй, нарождающийся капитализм и
государственно-бюрократическая система. В нашем "медвежьем углу" доминировал
третий. Доминировал настолько, что основная масса населения два первых уже
почти не ощущала. Поэтому Февральская революция прошла тут незаметно. Люди
констатировали факт, что "сбросили царя", и продолжали жить по-прежнему.
Известие об Октябрьской революции принесли солдаты, дезертировавшие из
армии. Старые учреждения власти переименовали. К ним добавили новые.
Изобрели новые печати. Произошла замена лиц у власти. Но власть, как
таковая, осталась. Остались и расширились ее полномочия. Исчезли куда-то
известные богачи, бросив недвижимую собственность в распоряжении новой
власти. Основная же масса населения продолжала жить так, как будто ничего
особенного не случилось. Ленина, а потом Сталина восприняли как нового царя.
В слово "царь" при этом не вкладывали того феодального смысла, в каком его
употребляли марксисты. Царь считался самым высшим начальником, а не главой
помещиков и капиталистов.
Население нашего района приняло революцию как нечто само собой
разумеющееся, как распоряжение высшего начальства. Последствия ее,
сказавшиеся в последующие годы, в какой-то мере вызвали недовольство. Но в
гораздо большей мере они совпали с тягой людей к городскому образу жизни.
Как бы благополучно ни жили в деревнях, жизнь эта была заполнена каторжным
трудом, заботами и тревогами. Нельзя сказать, что ре[28] волюция сразу же
принесла ощутимые выгоды массам людей. Но она принесла нечто более важное, а
именно принуждение к изменению всего образа жизни и возможность осуществить
это на деле в огромных масштабах. Новый социальный строй выжил главным
образом благодаря тому, что расчистил дорогу для объективной тенденции и
поощрил ее.
НАША РОДСТВЕННАЯ ГРУППА
Я расскажу о нашей родственной группе, поскольку ее судьба характерна. Я
считаю полезным писать об этом хотя бы потому, что читатель вряд ли найдет
такой подход к русской революции в сочинениях других авторов.
Родители моей матери (Василий и Анастасия Смирновы) были довольно
богатыми людьми. Помимо дома в деревне, самого богатого в округе, у них были
дома в Петербурге. Дед был предпринимателем, какие тогда в большом
количестве появлялись в России. Не знаю точно, в чем состояло его дело. Знаю
только, что он сам был мастером на все руки и работал вместе со своими
рабочими. О размерах его богатства можно судить по тому факту, что в
результате революции у него пропало двести тысяч рублей наличными. Сумма по
тем временам немалая. Факт этот характерен для состояния капиталистических
отношений в России перед революцией. Хотя в России уже существовали
капиталисты европейского типа, капиталистические отношения в целом
оставались еще примитивными. Основная масса предпринимателей, образующих
потенциальный класс капиталистов, который мог бы стать основой общества,
находилась психологически, идеологически и организационно еще на стадии
накопительства. Они имели большие доходы. Но держали деньги не в банках, а в
сундуках. И вкладывали их не в расширение и модернизацию бизнеса, а в
недвижимость (дома), в дорогие вещи (одежда, драгоценности, посуда) и
предметы быта (лошади, санки, тарантасы). Мой дед был типичной фигурой на
этот счет.
Ленинские выводы относительно развития капитализма в России, основанные
на впечатляющей статистике, [29] были, однако, сильным преувеличением. Ленин
не располагал другой статистикой, более важной с социологической точки
зрения. Он отбирал для аргументации лишь то, что соответствовало априорной
марксистской доктрине, и игнорировал то, что не подкрепляло ее. Он
игнорировал то, что действительно способствовало реальной социалистической
революции, и преувеличивал то, что способствовало ложной идеологической
концепции этой революции. Диалектическая парадоксальность истории тут
состояла в том, что именно ложная идеология оказалась наиболее подходящей
идеологией революции, а не некая объективная научная истина, которая была
тогда непостижима и которая до сих пор кажется чепухой тысячам
"специалистов".
У родителей моей матери было семь дочерей и один сын. Все дочери были
выданы замуж за уважаемых людей, по традиции, в нашем же районе или за
выходцев из наших мест. Одна из дочерей была выдана замуж за молодого
человека из зажиточной семьи, офицера царской армии; во время революции он
перешел на сторону большевиков, был политическим комиссаром дивизии в
Гражданскую войну. После войны он стал профессиональным партийным работником
среднего ранга - был одним из секретарей областного комитета партии и членом
ЦК союзной республики. Его звали Михаил Маев. По рассказам жителей наших
мест, после Октябрьского переворота он приехал в нашу Чухлому, объявил об
образовании новой власти, забрал жену с детьми и насовсем покинул наши края.
Мой родной дядя по материнской линии, Александр Смирнов, получил хорошее
образование в Петербурге. Жил и работал в Ленинграде. Перед войной с
Германией он был заместителем директора одного из научно-исследовательских
институтов. Эти два человека были гордостью в нашей родственной группе.
Я помню деда и бабку по матери весьма смутно. Жили они в основном в
Ленинграде. В революцию дед потерял капитал, дело и дома в Петербурге. Но
дом в деревне у них сохранился. Уже после смерти деда бабушка отдала дом под
медицинский пункт. Когда в доме хотели разместить сельский совет, она
погрозилась его сжечь. И ее волю выполняли вплоть до исчезновения деревни
вместе с десят[30] ками других деревень в результате коллективизации. Такая
ситуация кажется неправдоподобной, но это факт. Объясняется он тем, что в
силу условий землевладения, о которых я говорил выше, такие люди не
рассматривались как эксплуататоры и собственники. Кроме указанной причины, я
могу упомянуть также усилившееся сразу же после революции бегство людей из
деревень в города. Многие дома оставались стоять пустыми. Продажа дома мало
что приносила, а конфискация была бессмысленной - домов и без того было в
избытке. Люди бежали в города, просто бросая землю в распоряжение общины. И
претендентов на нее не было.
Выходцы из наших мест в городах, на каких бы ступенях иерархии они ни
находились, отнеслись к революции без особых эмоций. Они жили в таком
разрезе общества, который был затронут революцией в самой малой степени.
Наши родственники, за исключением Маева, не имели никакого отношения к
подготовке и проведению революции. Но они и не стали врагами революции. Не
стали и жертвами. Их не тронули в городах. Естественно, их не тронули и в
деревне.
Во время НЭПа мой дед снова стал частником. Будучи сам хорошим мастером и
