Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Roman legionnaire vs Knight Artorias
Ghost-Skeleton in DSR
Expedition SCP-432-4
Expedition SCP-432-3 DATA EXPUNGED

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Политика - Зиновьев А.А. Весь текст 1029.58 Kb

Русская судьба, исповедь отщепенца

Предыдущая страница Следующая страница
1  2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 88
феноменов.  Постепенно  это  стало  чертой  моего  литературного  и   вообще
жизненного вкуса. Мелочный педантизм в отношении к фактам личной жизни  стал
вызывать у меня отвращение при чтении сочинений других авторов, и я  перенес
это на самого себя.
   Общеизвестно, что память человека не подчиняется правилам логики. Она  не
классифицирует события его жизни как  существенные  и  несущественные  и  не
отдает предпочтения первым. Я, например, помню до сих пор номер телефона, по
которому мне пришлось звонить первый раз в жизни еще  в  1933  году,  но  не
помню номер телефона своей собственной квартиры, в которой жил много  лет  в
Москве. Я помню номер винтовки, которую мне вручили в 1940 году в армии,  но
не  помню  названия  и  расположения  населенных  пунктов,  в  которых   мне
приходилось бывать во время странствий в 1939 -  1940  годах.  Я  помню  имя
коня, которого мне дали по прибытии в кавалерийский полк. Но  я  не  смог  в
течение многих месяцев, пока писал книгу, вспомнить  имя  парня,  с  которым
делился куском хлеба и сокровенными мыслями и  который  доносил  обо  мне  в
Особый от[7] дел полка. Так что если строго следовать тому, что  застряло  в
памяти, то объективная картина жизни не может получиться  даже  при  наличии
искреннего намерения быть  объективным.  Потому  систематизированный  анализ
прошлого с точки зрения конечных результатов жизни мне представляется  более
надежным   средством   объективности,   чем    фрагментарное    припоминание
разрозненных деталей потока жизни.
   Кроме того, у меня есть и принципиальное соображение относительно  отбора
фактов личной жизни для предания  их  гласности.  Оценка  фактов  жизни  как
значительных или незначительных зависит не столько от того, какую  роль  они
на самом деле сыграли  в  жизни  автора,  сколько  от  того,  какой  вес  им
придается общественным мнением в нынешней  ситуации.  Если  автор  поддается
влиянию общественного мнения, он так или иначе вынуждается на путь  создания
ложной  картины  своей  собственной  жизни.  Например,  я  очень  рано  стал
антисталинистом.  Разумеется,  мне  было  кое-что  известно   о   сталинских
репрессиях в то время. Но не так уж много. Основная информация об этом стала
доступной лишь в послесталинские годы, когда мой антисталинизм  потерял  для
меня  смысл.  Зная,  какое  значение  сейчас  придается  этим  репрессиям  в
описаниях советской истории и советского общества, я  мог  бы  на  эту  тему
написать много десятков страниц. И тогда  для  читателей  мой  антисталинизм
сегодня показался бы совершенно обоснованным, само  собой  разумеющимся.  Но
это была бы грубая историческая ложь. В  формировании  моего  антисталинизма
факты репрессий не играли почти никакой роли. Я был сам подвергнут репрессии
за мой антисталинизм, сложившийся совсем по  другим  причинам.  Те  гонения,
которым я подвергался за мой антисталинизм,  не  добавили  абсолютно  ничего
нового  в  мои  умонастроения.  Более  того,  я  не   воспринимал   их   как
несправедливость. Факты личной  жизни,  способствовавшие  формированию  моих
антисталинистских умонастроений, в глазах современного общественного  мнения
выглядели бы настолько ничтожными, что упоминание  о  них  вызвало  бы  лишь
недоверие и насмешку. Кто, например, примет всерьез то, что  моя  фамилия  -
Зиновьев - внесла свою долю в это. Меня за нее  в  детской  среде  постоянно
называли [8] "врагом народа", вынуждая уже в детских играх на роль человека,
противостоящего коллективу  и  всему  обществу.  В  реальной  истории  порою
огромные  причины  проявляются  в  ничтожных  фактах,  а  грандиозные  факты
проявляют ничтожные причины.



   ОТНОШЕНИЕ К БУМАГАМ

   Я никогда не вел дневников и не хранил  личных  документов,  кроме  самых
необходимых. Порою я оказывался в ситуациях, когда касающиеся меня документы
исчезали или мне самому  приходилось  уничтожать  их  или  фальсифицировать,
чтобы уцелеть. Я не был уверен в том, что  проживу  достаточно  долго.  Было
несколько случаев, когда моя жизнь могла оборваться помимо моей воли. Да я и
сам не раз задумывался над тем,  чтобы  покончить  с  жизнью,  становившейся
тогда невыносимо тяжелой и терявшей всякую  ценность.  Мне  тогда  грезилась
мрачная картина, как после моей смерти чужие  люди  выбрасывают  на  помойку
оставшийся  от  меня  бумажный  хлам,  и  эта  картина  удерживала  меня  от
накопления бумаг всякого рода. К тому же мне время  от  времени  приходилось
уничтожать накапливавшиеся рукописи в интересах самосохранения.  Тот  архив,
который все-таки образовался у меня в Москве, был главным образом научного и
литературного характера. Он частично пропал, частично попал в  лапы  органов
государственной безопасности, частично оказался так хорошо спрятанным, что я
лишился доступа к нему.
   Моя жизнь складывалась так, что я чуть ли не до пятидесяти лет не имел не
то что своего рабочего кабинета, но даже письменного стола. Принцип "все мое
ношу  с  собой"  был  для  меня  не  фигуральным  латинским  изречением,   а
практическим правилом жизни. Я воспринимал свою жизнь как непрерывный поход.
Каждая вещь, которая мне не казалась жизненно  необходимой,  действовала  на
меня как излишний груз, и я безжалостно расставался с  нею.  Это  целиком  и
полностью относилось и к бумагам. Порою это  даже  принимало  патологические
формы. Однажды я был в гостях у моего знакомого,  опубликовавшего  несколько
статей и брошюру  по  социологии.  Он  мне  показал  шкафы,  битком  набитые
документальными материалами, которые [9] он собирал в течение многих  лет  и
на основе обобщения которых сочинил свои статьи и брошюру. Вернувшись домой,
я уничтожил до последнего листочка все  те  материалы,  которые  я  собирал,
работая над своей социологической теорией. На другой день я пожалел об этом:
кое-какие материалы пришлось добывать заново, причем уже с гораздо  большими
усилиями.
   При написании этой книги я использовал  свою  память  и  мои  собственные
опубликованные сочинения, написанные точно так же по памяти. Публикуя их,  я
никогда не претендовал на то, чтобы занять  какое-то  место  в  бесчисленной
армии советологов, политологов, социологов  и  прочих  лиц,  так  или  иначе
занятых проблемами советского общества и вообще коммунизма. Я просто сообщал
моим потенциальным читателям то, что мне в течение моей жизни удалось  лично
узнать  о  советском  обществе  и  коммунизме,   наблюдая   и   изучая   его
непосредственно, как эмпирически данное явление. Поэтому  в  моих  книгах  и
статьях полностью отсутствует то, что  в  науке  принято  называть  "научным
аппаратом" и что  должно  свидетельствовать  об  эрудиции  и  компетентности
автора. Я это делал не из пренебрежения к другим авторам, писавшим на темы о
коммунизме, а  просто  в  силу  условий  моей  жизни  и  работы,  далеко  не
благоприятных  для  научного  педантизма.  Я  просто  не  имел   возможности
обзавестись таким "научным аппаратом". Да он мне и не требовался.  Во  время
жизни в России материал для наблюдения был в изобилии перед  моими  глазами.
Работы других авторов, которые мне приходилось читать, ничего не давали  мне
для  понимания  этого  материала  или  даже  мешали,  отвлекая  внимание   в
направлении проблем, чуждых изучавшемуся мною материалу.
   В этой книге точно так же  будут  отсутствовать  ссылки  на  источники  и
документы, обычные в мемуарной литературе. Это, конечно, большой  недостаток
книги.  Но  я,  к  сожалению,  не  мог  его  избежать.  Я   не   смог   даже
воспользоваться теми, касающимися меня  материалами,  которые  появлялись  в
западной прессе. Ко мне приходила лишь часть из них, а я не прилагал  усилий
к тому, чтобы приобретать другие. На обработку их  потребовалось  бы  время,
какого у меня не было.  К  тому  же  мое  собственное  понимание  мотивов  и
характера моей дея[10]  тельности  лишь  в  исключительных  случаях  и  лишь
отчасти совпадало с тем, как об  этом  писали  мои  критики.  А  вступать  в
самозащитную  полемику  с  ними  было  бы  равносильно  тому,  чтобы  заново
переписать мои книги: яснее и проще писать я уже не способен.



   В ГЛУБИНЕ И ЗА КУЛИСАМИ ИСТОРИИ

   Моя жизнь не годится для обычных мемуаров еще и по  той  причине,  что  я
никогда не занимал высоких постов.  Когда  мне  предоставлялась  возможность
подняться хотя бы на одну ступеньку иерархической лестницы, я отказывался от
этого сам или меня сбрасывали с нее вниз,  видя  во  мне  отсутствие  некоей
субстанции власти или наличие чего-то  ей  противоположного.  В  армии  меня
избегали повышать в должности,  так  как  я  подавал  команды,  как  "гнилой
интеллигент" (так оценил мое командование командир  полка),  хотя  в  других
отношениях я был образцовым солдатом и  офицером.  Во  мне  все  противилось
тому, чтобы навязывать свою волю другим. Я не мог  наказывать  провинившихся
подчиненных, скрывал их проступки и часто делал за них сам то, что они  были
обязаны делать. Я согласился стать заведующим кафедрой в  университете  лишь
на том условии, что всеми  административными  делами  будет  заниматься  мой
заместитель. Я  вздохнул  с  облегчением,  когда  меня  освободили  от  этой
должности. В начале войны случайно получилось так, что  меня  вытолкнули  на
роль командира отряда из нескольких десятков человек. Это произошло  потому,
что я  был  единственным,  кто  не  снял  знаки  отличия  командира  (я  был
сержантом). Я чувствовал себя прекрасно, пока надо было  решить  "шахматную"
задачу, т.  е.  наилучшим  образом  выполнять  задание  -  выбить  немцев  с
территории,  где  находилась  база  горючего,  и  поджечь  эту  базу.  После
выполнения задания инициативой овладел какой-то ловкий проходимец,  и  я  не
стал с ним конкурировать. Очевидно, мой индивидуализм с самого начала  жизни
был настолько глубоким, что исключал стремление к подчинению других людей.
   Я всегда был образцовым учащимся, служащим и  работником  не  из  желания
повысить мою социальную по[11] зицию, а из повышенного чувства  собственного
достоинства. Последнее проявлялось не только в позитивной, но и в негативной
форме, например в бешеных вспышках, когда кто-нибудь  пытался  меня  унизить
или навязать мне свою волю, не связанную  со  служебными  обязанностями  или
превышающую меру деловых отношений. Эту черту моего характера замечали сразу
и избегали повышать и вообще как-то улучшать мой социальный статус.
   Мои встречи с историческими личностями либо не  состоялись  совсем,  либо
были до анекдотичности короткими. О Ленине я узнал, когда его уже не было на
свете. О Сталине я узнал рано. К семнадцати годам у меня  созрело  страстное
желание повидаться с ним, но с целью выстрелить или бросить бомбу в него. Но
наша встреча не состоялась по причинам чисто технического порядка:  не  было
пистолета и не было бомбы, а минимальное расстояние до Сталина, на которое я
мог быть допущен, исключало возможность  использования  пистолета  и  бомбы,
если бы они были. Уже после войны маршал  Ворошилов  пожал  мне  руку  среди
других офицеров, случайно оказавшихся на его пути. Мое лицо  показалось  ему
знакомым, и он спросил меня, где мы встречались раньше. Я  ответил,  что  мы
вместе служили в Первой Конной армии в Гражданскую войну. Маршал сказал мне,
что я - молодец, и велел и дальше служить так же. За  эту  шутку  я  получил
пять суток ареста.
   После демобилизации  из  армии  я  как-то  помогал  отцу  красить  здание
ипподрома.  Ипподром  посетил  другой  маршал  (как  видите,  мне  везло  на
маршалов) - Буденный, заведовавший всем, что было так или  иначе  связано  с
лошадьми. Он тоже жал мне руку среди прочих маляров. И  ему  тоже  мое  лицо
показалось знакомым. Я сказал, что до войны служил в такой-то  кавалерийской
дивизии, которую Буденный тогда посетил. И это было правдой. И  этот  маршал
тоже сказал мне, что я - молодец, и велел и дальше служить  так  же.  Маршал
приказал выдать нам, малярам, водки. Выпив даровую  водку,  маляры  добавили
Предыдущая страница Следующая страница
1  2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 88
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 
Комментарии (3)

Реклама