Перед этой вишней в цвету
Померкла в облачной дымке
Пристыженная луна.
Стало легче.
- Ну ладно, - сказал я, чтобы поскорее с этим покончить и перейти к
чему-нибудь более мирскому, - а как все это мыслится практически?
Она поудобнее устроилась в кресле, поправила упавшую на глаза косую
прядь волос:
- Представим все ту же реку. Мы сейчас находимся в некоторой ее
точке, и нас несет вниз по течению, допустим, на плоту. Против течения,
как вы понимаете, плот двигаться не может. Но если приложить к нему нужную
силу извне, толкнуть как следует против течения... Насколько-то он
продвинется в обратную сторону, остановится на миг в мертвой точке и снова
поплывет вниз, все с той же скоростью течения. Это грубая аналогия, но
достаточно ясная. Остальное - дело техники. Они переместят вас в будущее -
с их точки зрения. Движение в будущее не запрещено даже Эйнштейном.
Парадокс - впрочем, вполне условный - этим снимается. Вы достигаете
нужного момента в нашем прошлом, проводите там определенное количество
часов или дней, пока действует импульс, а потом давление времени сдвинет
вас вниз, к моменту отправления, то есть тоже в будущее. И все. Никаких
машин времени и прочих механических ухищрений.
И опять же звучало все вполне убедительно, точнее - непротиворечиво.
Если принять основные посылки. Но в багаже у меня оставались и еще доводы,
почерпнутые все из некоего свода околонаучных званий, именуемого серией
"Эврика".
- А как же с прочими парадоксами? Каноническими? Насчет безвременно
убитого мною дедушки, женитьбы на собственной матери, и прочих безобразий?
Их разве ваше объяснение снимает?
- Ну, Алексей, это несерьезно. В нормальной жизни вы тоже имеете
массу возможностей еще и не на такие вмешательства в настоящее и будущее.
Но, кажется, еще никого не убили из любопытства? И даже ни один из тех,
кто может сбросить с самолета атомную бомбу, за сорок лет не сделал этого,
чтобы посмотреть, как это повлияет на будущее. И когда вы собирались за
границу, вас специально даже и не предупреждали, что нельзя, например,
приехав в Париж, поджигать Лувр, ибо это вредно скажется на истории. Или
все же предупреждали? - Она вздохнула. - По-моему, вам просто фантасты
голову заморочили...
Я только развел руками и склонил голову. Конечно, есть определенные
моральные ограничения, а если уж они нарушаются, так не все ли равно,
когда это происходит? Это для меня мое эфемерное время жизни и все, с ней
связанное - самое-самое главное. А на самом-то деле? В школьном учебнике
отводят по полстраницы на век. Для нас Хеопс и Македонский - почти
современники. И что там судьба моего дедушки, был он, не был... В США вон
и про вторую мировую некоторые уже почти все забыли, и про пятьдесят
миллионов убитых тоже.
- Ладно, Ира, опять сдаюсь. Но, знаете, в таких дозах я новую
информацию плохо усваиваю. Давайте отвлечемся. Как писал ваш Уайльд,
простые удовольствия - последнее прибежище для сложных натур. А мы с вами
- натуры явно сложные.
Она согласилась вполне охотно, и мы поехали в одно очень приятное
место, где можно было и в полночь поужинать, послушать музыку, встретиться
с не вполне ординарными людьми ну и, не скрою, показать в том круге Ирину.
Отчего-то это для меня было важно, словно появившись с ней на людях, я
как-то закреплял наши отношения.
Вечер, в общем, удался. Ирина была весела, раскованна, пользовалась
безусловным успехом, и один человек, мнение которого по ряду причин было
весьма для меня важным, конфиденциально сказал: "Ну, старик, ты даешь!" -
с уважением и вроде даже с завистью в голосе. И настолько Ирина была в
этот вечер светской и женственной, что я почти успокоился насчет ее
умственного состояния.
Когда мы ехали обратно в такси, она спросила между прочим:
- А машины у вас нет?
- Нет, знаете ли. С одной стороны, не так уж много я зарабатываю, с
мастерской и то не до конца развязался, а к машине и гараж нужен, и
бензин, и время, и все прочее... Да и потребности особой не чувствую.
Иногда, конечно, очень бы пригодилась, а в целом обхожусь.
В полумраке мне проще оказалось взять ее за руку, потом я слегка
обнял ее за талию, и она не отстранилась, но чуть позже сказала шоферу:
- Сначала на Переяславку, пожалуйста.
И дальше мы встречались каждый день. И так получалось, что на фоне
наших целомудренных и культурных развлечений - театр, концерт, вечер в
обществе - она находила время и способ, чтобы продолжать и галактическую
тему. Я привык к этому, как к неизбежности, строго соблюдал правила и
вполне уже профессионально ей подыгрывал. Сам Станиславский не мог бы
бросить мне своего грозного "Не верю!".
Я послушно запоминал все ее инструкции, правила техники безопасности
и прочее, задавал глубокомысленные вопросы. Даже спросил однажды, когда мы
сидели у костра на даче одного из знакомых:
- А вот нескромный вопрос, Ира, - за мой героизм и мужество,
проявленные при выполнении особо сложного задания, мне что-нибудь будет?
Рукопожатие перед строем или премия в размере месячного оклада? Я однажды
в чине лейтенанта воздушно-десантных войск уже участвовал в решении
мировых проблем. Удостоен медали "За отвагу". А у них с этим как?
Ирина сбоку посмотрела на меня с интересом. Как-то по-новому.
- Ну а, к примеру, какой награды ты бы хотел? Если допустить, что для
них все возможно?
Я задумался. С детства люблю игру в желания.
- Да как тебе сказать? По Козьме Пруткову, зубочистка в бисерном
футляре, данная нам в сувенир, несравненно дороже двух рублей с
полтиною... Я человек не гордый, не честолюбивый даже. Таланта они мне не
прибавят, какой ни есть, а мой, другого не надо, замки и сокровища вышли
из моды, к высоким постам не стремлюсь, бессмертие, говорят, невозможно, а
может, и не нужно. Вот если б мы с тобой дожили до свадьбы нашего младшего
правнука и смогли бы там до утра танцевать "семь-сорок" без вредных
последствий - я счел бы себя достаточно вознагражденным.
- Лет сто тебе тогда будет... - прикинула она, словно не заметив
намека. - Ничего особенного. Мог бы и больше попросить.
- Я же говорю - я человек скромный. А если от щедрот добавят,
возражать не стану.
- Да, действительно скромный, - повторила она, и я даже не понял, в
похвалу или в осуждение она это сказала.
В моем желании, конечно, и еще одна хитрость была скрыта. Дожить до
свадьбы правнука - это ведь не проблема моего личного долголетия...
Тут нас призвали к пельменям, и тема дальнейшего развития не
получила.
А потом, наконец, настал день, когда Ирина решила, что все.
Преамбула, она же увертюра, закончилась. Пора.
К переходу она меня полностью подготовила. Проинструктировала.
Задание определила несложное. И дистанция предлагалась короткая. Каких-то
двадцать лет всего, и то неполных.
Вот когда она все по полочкам разложила, разобъяснила все
подробнейше, осталось, как говорится, только сдать документы я награды,
вот тут у меня наконец что-то в душе нехорошо шевельнулось. Разговоры,
приятные ночные прогулки, планы на будущее - все это конечно, здорово.
Медленнее, чем мне хотелось бы, но отношения наши развивались. Но вот что
будет, когда ничего не будет? В смысле, сорвется ее представление. Как мне
тогда себя вести и в какие эксцессы все выльется? Эх, черт, надо было
найти возможность где-то осторожно проконсультироваться... Вдруг с ней
истерика выйдет или припадок какой? А может, и того хуже"обманули дурака"
и идиотский смех? Любой из этих вариантов сулил отвратительные минуты,
которые предстояло пережить. А я даже в кино очень неловко себя чувствую,
если знаю, что с героем какая-нибудь стыдная неприятность ожидается. Тоже,
наверное, своего рода дефект психики.
Оптимальный выход с ее стороны был бы такой: разыграть тяжелое
переживание от неудачи, придумать со свойственной ей находчивостью
убедительное объяснение. Отложить вторую попытку на когда подальше. Лет на
тридцать. Но может быть, все получится гораздо хуже.
Утром она заехала за мной на серебристой "семерке". Я уже знал, что у
нее есть "Жигули". Как космонавт или разведчик, я был собран, спокоен,
немногословен. Согласно ее указаниям, едет универсально на последние
четверть века - джинсы, черная рубашка, черные мягкие туфли типа мокасин.
Для тех времен модерновато, но со вкусом. Все необходимое - в карманах,
чтоб руки были свободные.
Ирина гнала по Ярославскому шоссе, к ею намеченной и вычисленной
"точке перехода". Она много говорила, стараясь поднять мой тонус, а я
сидел рядом, больше молчал, смотрел, как лихо она ведет машину. Признаюсь,
эта новая грань ее сложной натуры навела меня на давно отброшенную мысль -
может, она все-таки самая банальная агентша иностранных разведок? Это было
бы идеально. Я бы ее перевоспитал, и мы зажили бы долго и счастливо, я не
переживал бы за ее психику и прочее... Утешало меня только одно: в любом
случае вся эта ерунда скоро кончится и вновь начнется реальная жизнь с
реальными проблемами, какими бы они ни были.
Я смотрел на ее тонкий профиль, сжатые губы и напряженно прищуренные
глаза, неуловимые движения рук в черных перчатках, репетируя мысленно тот
вариант спасения ситуации, который придумал, и вдруг сообразил, что меня
больше всего интриговало в ней все время, да и мучило неосознанно.
Предохранитель! В ней словно был предохранитель, который каким-то образом
не позволял мне перейти определенный рубеж в наших отношениях и даже - что
и сейчас и обнаружил - не позволял мне представить ее без одежды.
Какой-никакой, а я художник, но раздеть ее мысленно не мог. Не получалось
гармонии, образ рассыпался. Сейчас, например, в юбке, обтягивающем
свитере, в сапогах и перчатках, она смотрелась как идеал совершенства. А
только пробовал все это убрать, получалось... Ну, возьмите и пририсуйте
Нике Самофракийской голову и руки. Вот и с Ириной то же самое.
Этот эстетический парадокс так меня увлек, что я даже не сразу
заметил, что мы уже стоим. На поляне, рядом с довольно толстым и корявым
дубом. Приехали. И что теперь?
Ирина сняла руки с руля. Часы на приборном щитке показывали 10:27.
- Не боишься? - вдруг спросила она. Боюсь, чуть не ответил я, только
не того, что ты думаешь, а совсем наоборот. Но промолчал, только мотнул
головой и открыл дверцу.
После многих дней ненастья погода сегодня выдалась на удивление,
такая редко бывает в наших краях в это время. Небо абсолютно безоблачное,
густо-голубого, почти индигового цвета, воздух свежий и какой-то, я бы
сказал, хрустальный, и лес полыхает всеми оттенками старой бронзы и
багрянца... Изумительно. Как говорится, кто вчера умер - сегодня жалеет.
- Становись сюда, - показала Ирина. Я обошел машину и стал рядом с
левой дверцей.
- Не забыл? - вернешься сюда через двенадцать часов. Резерв - еще три
часа. Если что-нибудь непредвиденное помешает - бодрости не теряй. Тебя
все равно найдут и вытащат...
Она смотрела на меня внимательно и словно даже печально, и мне вдруг
стало не то чтобы страшно, а просто сильно не по себе. Как в армии перед
ночным прыжком на лес. Я по сих пор вспоминаю о тех прыжках безо всякого
удовольствия. Но прыгал же, никуда не денешься...
Она смотрела на меня не отрываясь, приоткрыв дверку и поставив одну
ногу на траву, словно собираясь выйти из машины. От ее необычного взгляда
я ощутил, не сказать что головокружение, но нечто вроде. И чтоб совсем не
