в латунной снарядной гильзе, раскрытую пачку папирос и стакан недопитого
чая в серебряном тяжелом подстаканнике.
Еще он увидел лежащие на столе руки - крупные кисти, покрытые
рыжеватыми волосами и россыпью веснушек, большие золотые часы на левом
запястье, обшлага серой коверкотовой гимнастерки... Потом он понял, что
руки эти принадлежат ему, и он, очевидно, только что спал, уронив голову
на локтевой сгиб.
Он помнил все, что было с ним, вплоть до того, как задремал в своей
комнате-камере на вилле Сильвии, и в то же время знал все, что относилось
к человеку, в чьем теле он внезапно очнулся.
Если бы не подробные рассказы Берестина и Новикова об ощущениях,
сопровождающих перенос психоматрицы в чужое тело, реакция Шульгина могла
быть куда более острой. Сейчас же он, даже не вставая из-за стола, а
только приняв куда более удобную позу, начал осваиваться в своем новом
воплощении. Первым делом еще раз проверил, насколько полно сохранилась его
собственная личность. Память, рефлексы, черты характера, быстрота реакции
- все оставалось при нем, как специалист он установил это легко. Новое
тело слушалось его безукоризненно.
Затем он прошелся по личности реципиента. И почти сразу же ему стал
ясен замысел аггров. Этот человек, нарком одной из ведущих отраслей
промышленности, по всем советским меркам - счастливчик, баловень судьбы,
сделавший блестящую карьеру, недавно награжденный орденом Ленина и
обласканный доброжелательным вниманием Хозяина, уже почти год ежедневно
ждал ареста. Потому что за окном подходил к концу пресловутый тридцать
седьмой, и, в отличие от более наивных людей, нарком все понимал
правильно. Обладая точным инженерным мышлением, он за время, прошедшее
после февральско-мартовского Пленума, вычислил систему и логику
происходящего и не обольщался насчет своей судьбы. Единственного защитника
- Серго - на свете уже не было, прочие же стопчут с уханьем и свистом, был
бы лишь намек. Правда, иногда ему очень хотелось, и он заставлял себя
думать так, как думало большинство: что он ни в чем не виновен и очень
нужен, делает важнейшее дело, известен с самой лучшей стороны товарищу
Сталину, не зря же орден ему дали уже после того, как исчезли сотни и
тысячи других, а значит - он признан заслуживающим доверия. Но почти сразу
же трезвый внутренний голос подсказывал, что то же самое мог про себя
сказать, и, наверное, говорил, каждый посаженный и расстрелянный. Он готов
был обратиться к господу с мольбой: "Да минет меня чаша сия!", и тут же с
горькой усмешкой вспоминал, что она не помогла даже Христу.
Единственный, кому он по-настоящему завидовал, был капитан Бадигин,
сидящий сейчас в каюте вмерзшего в полярные льды "Седова" и передающий
оттуда изредка короткие бодрые радиограммы. Уж он-то, по крайней мере до
следующего лета, может не бояться ничего, кроме внезапного сжатия льдов...
А наркому приходилось трепетать каждую ночь, обмирая от гула
автомобильных моторов, лязга лифтовых дверей, шагов на лестнице и уж,
конечно, при виде казенных печатей на дверях квартир их огромного дома. А
также и от любого внепланового звонка "оттуда", по которому требовалось
давать санкции на арест себе подобных, но сидящих чуть ниже по служебной
лестнице.
Приведя в порядок мысли и чувства наркома, Шульгин предположил, что
раз его всунули в тело этого человека столь внезапно, без предупреждений и
инструктажа, цель у Сильвии могла быть только одна. Устрашение. Дать
понять наглому существу, кем бы оно ни было, человеком или инопланетным
конкурентом, что он в полной ее власти. А если действительно ждет сегодня
наркома арест, то поучить его чужими руками. Бить, допрашивать, гноить в
камере и ставить к стенке энкаведешники будут наркома, а чувствовать все
это придется Шульгину. Остроумно, ничего не скажешь. И не нужно иметь
своих палачей, свои камеры пыток, пачкать руки и совесть, если у аггров
вообще существует такая нравственная категория.
И арестовать его должны именно сегодня, вряд ли имеет смысл
заставлять Шульгина ждать слишком долго...
За спиной скрипнула дверь. Шульгин обернулся. На пороге стояла
женщина неопределенного возраста, но все же, на взгляд Шульгина, ближе к
тридцати, чем к сорока, в длинной ночной рубашке и наброшенном поверх
халате.
"Жена, Зоя..." - тут же вспомнил он, и не только имя, а и вообще все
к ней относящееся.
- Ты почему не ложишься, второй час уже... - спросила Зоя, и не
потому, что на самом деле хотела узнать причину, а так, по привычке, в
виде ритуала.
- Не видишь разве, работаю. Завтра коллегия... - ответил нарком без
всякого участия Шульгина. - Иди спи, мешаешь...
Женщина хотела еще что-то сказать, шевельнула губами, но в последний
момент передумала, махнула рукой и тихо прикрыла дверь.
На Шульгина нахлынула волна противоречивых чувств, чужих не только
потому, что принадлежали они наркому, а вообще чужих, не совместимых с его
обычным психотипом. Тут были и жалость к жене, и раздражение на нее, и
желание догнать, излить наконец душу в надежде на поддержку и сочувствие,
и страх сделать это, чтобы не дать оснований подумать, что раз боится -
значит чувствует за собой что-то... И еще была почти ненависть при мысли о
том, что Зоя, быть может, очень скоро станет отрекаться от него, врага
народа, и на каком-нибудь основании клеймить позором... О том, что жену,
скорее всего, арестуют вместе с ним или чуть позже, он в своем смятенном
состоянии даже не по-думал...
"А почему бы тебе не плюнуть на все и не сбежать? Союз большой,
где-нибудь в тайге запросто затеряться можно, а там и через границу?" -
спросил он владельца тела и сам же ответил: - "Да куда ему! Тут совсем
другой характер нужен. Вот я бы мог..." А если и вправду - прямо сейчас?
Деньги есть, переодеться, вызвать машину, ехать на дачу, водителя
отпустить, велеть приехать завтра, изобразить несчастный случай на рыбалке
- и привет! А самому товарняками на Хабаровск, есть там кое-кто... Шаману
Забелину сейчас лет тридцать... Поможет уйти на ту сторону... Никакой
Карацупа не догонит...
Шульгин закурил хозяйскую папиросу. Все это имело смысл, если бы ему
на самом деле пришлось здесь оставаться надолго. А аггры наверняка заберут
его обратно, им же нужно его просто припугнуть на первый случай. Ну и
пусть - это может оказаться даже интересным, застенки Лубянки, новые
впечатления и все такое...
И нарком впервые за много дней под воздействием доминирующей личности
успокоился. В физиологическом смысле - прекратились постоянные выбросы в
кровь адреналина, замедлился пульс, свободным и ровным стало дыхание.
Шульгин вышел в ванную, стал рассматривать в зеркале свое новое тело.
Крупный мужик, не старый еще, сорок два года. Лицо, конечно, рыхловатое,
чуть обрюзглое, с начальственными складками у носа и рта. Полувоенная
гимнастерка, слева на груди орден и депутатский значок. Плечи широкие,
пуза нет... Шульгин нагнулся, достал из-под ванны оставшийся после ремонта
кусок дюймовой водопроводной трубы, примерился и почти без усилия согнул
под прямым углом. Так чего же ты мандражишь, братец? С твоими мышцами и
моей подготовкой...
Вдруг сильно захотелось есть, и Шульгин направился на кухню, где
шкафы и последняя новинка - электрический ледник - ломились от
деликатесов. Ассортимент кремлевского пайка - как в дореволюционном
Елисеевском, одна беда - с аппетитом у наркома давно уже неважно, все
больше на бутербродах да на крепком чае перебивается. Ну и ничего, мы ему
сейчас поможем и водочки, натурально, употребим, чтоб секрецию улучшить...
Но не пришлось Шульгину полакомиться господскими деликатесами,
еженедельно привозимыми со специальной охраной в опломбированном
контейнере, и довоенной "Столичной" не успел он попробовать.
То, чего так долго ждал нарком, наконец случилось.
В другом конце длинного, как пульмановский вагон, коридора в обширной
прихожей грубо и требовательно загремел дверной звонок.
Не успела еще перепуганная жена выглянуть из спальни, не проснулись
дети, а Шульгин, отнюдь не помертвевший от последнего на свободе ужаса, а
благодушно улыбающийся, открыл добротную двойную дверь. В квартиру
ввалились два сержанта НКВД в форме, еще один человек в штатском, но
настолько типичного облика, что сомневаться в его принадлежности к органам
не приходилось, боец конвойных войск с винтовкой, а за ним переминались на
площадке постоянные понятые - лифтерша и дежурный электромонтер.
Бессмысленно-круглое лицо лифтерши выражало слабое любопытство, а монтеру
явно хотелось похмелиться. На обысках, если в квартире обнаруживалась
выпивка, ему обычно перепадало.
- Проходите, товарищи, проходите, будьте как дома... - Шульгин
отступил от двери, сделал приглашающий жест, чуть ли на согнулся в
поклоне.
Оторопевший от такой встречи чекист протянул ему ордер на обыск.
Скользнув глазами по тексту с подписью самого Вышинского, Шульгин
вернул бумагу.
- Не возражаю. Приступайте. А может, сначала чайку? Дело вам
предстоит долгое, на улице слякоть, дождь... Попьете - тогда и за
работу... Да я и сам покажу все, что вас интересует, чтобы зря не
возиться, вы только скажите - что требуется: письма Троцкого, инструкции
гестапо, списки сообщников?
Наверняка с подобным эти злые демоны московских ночей еще не
сталкивались.
- Вы что, гражданин, пьяны, что ли? Не понимаете, в чем дело?
- Отчего же? Прекрасно понимаю. А выпить не успел, вы же и помешали.
Дурацкая, между прочим, привычка в вашем ведомстве по ночам людей
тревожить. Утром куда удобнее, после завтрака. И вам лучше, и нам... Да вы
заходите, заходите, - обратился он к понятым, - не стесняйтесь,
присаживайтесь, до вас не скоро очередь дойдет.
Из спальни, наконец, появилась жена.
- Это что, Гриша? - прошептала она, хотя прекрасно все поняла.
- Не тревожься, Зоя, товарищи ко мне. Иди пока оденься, да чайку
согрей...
- Товарищ лейтенант, может, санитарку вызвать, он вроде - того! -
попробовал подсказать начальнику выход из положения один из сержантов.
- Все они того. На каждого врачей не хватит. А если что - в тюрьме
разберутся. Петренко, стой у двери. Понятые, садитесь здесь, ждите. А вы
приступайте, - приказал лейтенант подручным.
- С чего планируете начать? - поинтересовался Шульгин. - Я бы
советовал с кабинета. Там много книг, бумаги всякие. Пока перетрясете,
жена оденется, сготовит на скорую руку. Опять же и мне с собой кое-чего
соберет...
- Мы сами знаем, - огрызнулся лейтенант, решив игнорировать
небывалого клиента. - Стойте вот тут и не вмешивайтесь.
Однако обыск начал действительно с кабинета. Шульгин прислонился
спиной к боковой стенке шкафа, заложив руки за спину. Минут пятнадцать
молча наблюдал за чекистами. Сержанты сноровисто, сантиметр за
сантиметром, обшаривали комнату. Лица у обоих простые, вроде как
рязанские, отнюдь не отмеченные печатью интеллекта. Классов семь
образования да какие-нибудь курсы по специальности. Лейтенант, похоже,
покультурнее, скорее всего - москвич, десятилетку наверняка окончил, да и
чин у него по их меркам немаленький, равен армейскому капитану. А в те
годы нередко и сержанты райотделами НКВД руководили.
Он сидел сбоку от стола, писал что-то, положив на коленку планшетку.
Сколько, интересно, раз ему приходилось заниматься подобным делом,
носителей каких громких имен и званий препроводил на первую ступеньку
