трехцветные флаги и по улицам Москвы, по этой вот самой улице Горького
неторопливо двигались от Белорусского вокзала озаряемые вспышками дульного
пламени башенных пулеметов угловатые низкие БРДМы. ...И главный герой, мой
"альтер эго", лежал с автоматом в разбитой витрине Елисеевского
гастронома, за баррикадой из мешков с сахаром, ящиков с консервами и
копченой колбасой, стрелял короткими очередями по перебегающим фигурам в
черных кожанках и, в отличие от меня сейчас, отчетливо понимал, что в
стране происходит контрреволюционный переворот по типу будапештского, 1956
года.
Почему, отчего я тогда писал о событиях, которым сам не мог придумать
разумного обоснования? Подсознательно не верил в прочность советской
власти? Еще до Праги-68 предвидел закономерность подобных мятежей? Просто
жаждал сильных ощущений, угнетенный монотонностью послехрущевской жизни?
Бог его знает, но вот сейчас я видел именно материализованную сценку из
своего романа. Только пока (или уже?) без уличных боев. И, значит, мог
считать себя, пусть и с натяжкой, провидцем...
Впрочем, тут же, сделав волевое усилие, я отбросил никчемные сейчас
воспоминания, осмотрелся, увидел, кстати, табличку с надписью "ул.
Тверская" и стал размышлять реально. Что же здесь все-таки могло
произойти? На самом деле контрреволюция? Реставрация монархии?
Если да - то как, отчего, какими силами? Всего несколько лет назад (я
решил, что находимся мы все же в будущем по отношению к восемьдесят
четвертому, а не в прошлом, судя по виду автомобилей хотя бы) невозможно
было даже в виде интеллектуальной игры спрогнозировать подобное.
Ну вот попробуем, не торопясь. Реставрация возможна:
а) в результате проигранной Союзом войны. Кому? Американцам,
китайцам? Война в принципе возможна, как развитие афганской, скажем, но
тогда уж термоядерная, и сейчас мы бы шли по радиоактивной пустыне. И даже
в таком варианте - зачем победителям именно монархию у нас вводить? Не
Испания, чай.
б) очередной Генсек, Черненко, или кто там за ним на подходе,
окончательно съехал с нарезки и объявил себя царем? Тоже бред, но
объясняет, по крайней мере, отсутствие радиоактивной пустыни и признаков
иноземной оккупации.
в) монархия тут всегда была, и мы, значит, просто в другой
реальности. Но с семнадцатого года, не ставшего почему-то революционным,
линия развития уклонилась бы настолько, что ни милицейской формы, ни
водочных наклеек, ни "Жигулей" и "Волг" мы бы здесь не увидели... Да и
самое главное - те же учреждения и магазины располагаются в тех же самых
зданиях, что и у нас. Достаточно? Тогда выходит, что если развилка и
случилась, то буквально вот-вот, год-два назад. И привели к ней какие-то
совершенно непредсказуемые из восемьдесят четвертого года факторы...
За этими рассуждениями, частично мысленными, частично высказанными
вслух, мы дошли до телеграфа и окончательно убедились в своих
предположениях. Да, будущее, 15 декабря 1991 года. Что подтвердило мою
проницательность, но никак не прояснило остального.
Больше всего мне сейчас хотелось свежих газет. Уж из них бы я все
узнал сразу, хотя бы и между строк. Но два попавшихся по пути киоска были
закрыты, специально искать действующие не было смысла. Гораздо проще и
вернее побродить по улицам и попытаться что-то понять "путем осмотра места
происшествия", выражаясь юридическим языком. Да и интереснее, надо
сказать.
Следующий час принес новые доказательства того, что изменившие ход
истории события произошли сравнительно недавно.
Одно - надпись красной краской на стене: "Смерть КПСС", второе -
торчащий, как сломанный зуб, постамент памятника Дзержинскому на
одноименной площади. От последней картины стало не по себе - все же к
Железному Феликсу я относился с пиететом, считая его одной из наиболее
уважаемых фигур в нашей истории.
Были и еще приметы, но уже не столь наглядные.
Итак - переворот, недавний и, безусловно, антикоммунистический. Да
вдобавок и бескровный, пожалуй. Никаких следов уличных боев или чего-то
подобного, та же военная форма на офицерах, тот же общий облик прохожих...
Но! Меня ведь хорошо учили истмату - необходимо прежде всего выяснить:
каковы движущие силы этого переворота, какова в нем роль масс, что за
партия еще более нового типа свергла власть предыдущей? Ничего подобного
не было в этой стране, когда я ее покинул, и не могло за минувшие семь лет
откуда-то беспричинно взяться. Разве что диссиденты? Ну, это несерьезно,
по долгу службы я знал о них достаточно...
Повинуясь естественному чувству, я повлек Ирину вправо, по улице
Двадцать пятого Октября, или как я, фрондируя, обычно называл ее -
Никольской. Где, кстати, тотчас же увидел вывеску магазина - "На
Никольской"...
Напротив ГУМа, справа, возвышалась новенькая деревянная часовня,
перед ней прозрачный плексигласовый ящик с кучей денег внутри -
"Пожертвования на восстановление храма Казанской Божьей матери". Это
нормально, в логике ситуации. А вот прямо - картина уже абсолютно
кафкианская! Мавзолей, надпись "Ленин" где положено. Почетный караул в
гэбэшной форме и с неизменными СКС у ноги - и все это осеняется тем же
трехцветным флагом на куполе Верховного Совета. Бред, между нами говоря!
Часы на башне показывали двадцать минут десятого. Не поздно еще. Я
поставил свои часы по-кремлевским. В запасе у нас с Ириной чистых полсуток
без какой-то мелочи.
- А вот давай, Ир, сходим сейчас к тебе, на Рождественский, поглядим,
что и как? Или по телефону обзвоним друзей и знакомых...
- Ой, Андрей, не надо лучше. Мне и так жутковато. Но сейчас мы с
тобой вроде как посторонние здесь, и мир этот словно бы призрачный, а -
нет, я понимаю, что ерунду говорю, но вдруг - стоит нам себя в нем
как-нибудь проявить, и мы уже включимся с него, и не вырваться...
Самое смешное, что я сразу ее понял, примерно такое чувство и во мне
шевелилось. То есть - пока я в это не верю я здесь ни при чем, а вот если
поверю... Одним словом - "Я твоего имени не называл..."
- Ну а если по науке? - спросил я. - В принципе возможно что-то
подобное, фиксация псевдореальности в результате нашего в нее включения?
Алексей вон в шестьдесят шестом что хотел, то и делал, а ничего не
произошло...
- Если не считать попадания в развилку, из которой вы с Олегом еле
меня вытащили... А честно сказать - ничего я теперь не знаю и не понимаю.
Слишком много произошло такого, что в рамки известных мне теорий не
укладывается совершенно. Я ж ведь далеко не хронофизик по образованию, и о
форзейлях до встречи с Антоном ничего не знала. Лучше всего нам с тобой
поскорее возвращаться на Столешников и изо всех сил надеяться, что Олег
нас сумеет отсюда выпустить.
- Успеем, - сказал я с положенной мне по роли и должности беззаботной
лихостью, - в Олега я верю, как и в то, что если мы пойдем и посидим пару
часов в ресторанчике попроще, ничего страшного не произойдет. В "Будапешт"
и "Метрополь" в моем одеянии, конечно, не пустят, да нам туда и
необязательно. Общедоступное же заведение - незаменимое место для сбора
информации...
- Не слишком мне это нравится... Ты, кстати, уверен, что деньги наши
здесь подойдут? Может, тут теперь какие-нибудь "катеринки" в ходу?
- Обижаешь! - ответил я гордо. - Думаешь, не проверил? Там, в
часовне, в ящике для пожертвований, самые что ни на есть наши.
- Ну, пойдем, если рюмка водки с прокисшим салатом так тебя
привлекают...
Возвращаясь по Никольской, работающих газетных киосков или стенда с
"Правдой" и "Известиями" мы тоже не встретили. Зато на афише кинотеатров
фильмы на девяносто процентов оказались американскими, а из них половина
явно эротических, что говорило о наступившей наконец свободе слова и
совести. И, значит, режим здесь установился прозападный, то есть не
диктаторский, что несколько утешало. Да и по всем другим признакам здешний
строй на диктатуру явно не тянул.
Вновь выйдя к площади Дзержинского, мы спустились в подземный
переход. Вот тут и увидели... В душной, туманной полумгле толпились сотни
людей. И практически каждый чем-то торговал: с рук, с лотков, с
расстеленных на грязном полу листов картона. И вид у них был не только не
московский, но как бы и не русский вообще. Скорее уж на черный рынок в
Манагуа все походило... Продавали польскую косметику, жевательную резинку,
бижутерию, примитивной работы игрушки, сигареты со всех концов света и
книги. Массу книг! Вот такого я и в странах перешейка не видел. Море
фантастики, детективов, порнографии самого низкого пошиба. Но и приличных,
в том числе безусловно антисоветских, книг сколько угодно. Трудно было
оторваться, и застрял бы я там надолго, если б Ирина, отчего-то напуганная
этим торжищем больше, чем всем остальным, не потянула меня за руку, словно
собаку поводком от очередного столба...
Но возле лотка с газетами я все же затормозил. Снова масса порнухи,
от известных "Плейбоев" и "Пентхаусов" до аналогичных отечественных
"Андреев", "Он", "Она", "Попка по имени Оля" с означенной частью тела на
всю обложку. Вдобавок имели место издания всевозможных "сексуальных
меньшинств" (новый для меня термин), равно как и отчетливо профашистские
малоформатные газетенки. О такой свободе мы не мечтали в самых отчаянных
застольных трепах. Но и нормальные газеты тоже были, и я нахватал их с
десяток, от привычной "Литературки" и "Московских новостей" до явно
монархического "Русского воскресения".
Предвкушая, как я их буду читать, и все наконец пойму, влекомый
настойчивой и раздраженной Ириной, я вышел на поверхность.
Сумбура в мыслях еще прибавилось, но и исследовательского азарта
тоже. Классические схемы истмата трещали вполне и по всем швам.
За каких-то семь лет несокрушимый оплот коммунизма, страна с
двадцатимиллионной партией, могучей армией и немыслимой силы Комитетом
превратилась... Не знаю даже, как и назвать. Но, с другой стороны, попади
нормальный, либеральный интеллигент из лета тринадцатого года в конец
двадцатого... Затрудняюсь сказать, что бы он подумал!
Поднявшись по темной улице Дзержинского к Сретенке, я вновь предложил
взглянуть на Рождественский, а вдруг там как раз мы с нею время проводим -
ну те мы, что из этой реальности (она с еще большим суеверным страхом
отказалась наотрез); миновав вереницу полуразрушенных домов, мы вышли к
Колхозной. Ни в одно из известных мне по этому маршруту заведений мы не
попали. Или они прекратили существование вообще, или функционировали в
каком-то ином режиме. Но зато смогли убедиться, что за исключением уже
упоминавшихся, и еще некоторых, не совсем понятных "чужеземцу" деталей, в
том числе - чрезмерной грязи и неухоженности, которые буквально лезли в
глаза человеку, помнящему недавнюю Олимпиаду и фестиваль, - так вот, за
исключением всего этого, жизнь в городе протекает довольно нормально.
Потоками несутся машины, горят неоном знакомые и незнакомые рекламы, бегут
по своим делам обычные люди. Ничего похожего на послереволюционную
разруху, хотя и следов долженствующего наступить после "освобождения"
изобилия тоже не заметно.
А вот, кажется, наконец, и то, что мы так долго ищем. Из-за плотных
бордовых штор, наглухо закрывающих окна в цокольном этаже "сталинской"
восьмиэтажки, доносилась приглушенная музыка, а бронзовая доска размером в
половину газетного листа сообщала, что здесь помещается кафе "Виктория". Я
