Андрей стал рядом, насвистывая незнакомую мне мелодию.
Темная поверхность океана медленно вздымалась, вознося "Призрак" на
десятиметровую высоту, потом он плавно, чуть зарываясь форштевнем,
соскальзывал в ложбину между волнами и вновь начинал валет.
Зыбь разгулялась прямо-таки титаническая. Или гомерическая?
Вроде не должно быть такой между островами, это больше смахивает на
Дэвисов пролив, что ли...
- Затосковал, братец? - неожиданно мягко спросил Новиков. Обычно в
его голосе присутствует то явная, то слегка прикрытая ирония. - Бывает с
непривычки. А ты не горюй, чего уж! Везде люди живут, причем нередко -
одни и те же. Тем более, что у нас совсем не скучно. Примем тебя в
андреевское братство, нам лихие мужики нужны...
- Андреевское? В твою честь, что ли? Еще один монашеский орден, а ты
в нем великий магистр? - вяло спросил я. Сильнее всего мне сейчас хотелось
спать. И лучше - с Аллой. Даже и просто так. Прижаться к любимой женщине и
отправиться "в страну удачной охоты".
Но можно и по полной программе. Реакцией на прошелестевшую рядом
смерть часто бывает неудержимая тяга к любви.
- Отец Григорий меня уже вербовал в монахи... Не по мне...
- Не так, чтобы монашеский, - словно прочтя мои греховные мысли,
усмехнулся Новиков. - И не в мою честь, а скорее флага андреевского. Но
цели и методы где-то схожие. Тебе не приходилось слышать об организациях,
веками... регулирующих судьбы мира?
- Масоны, розенкрейцеры, тамплиеры?
- Близко. Однако на совершенно другой основе. Про тайну адмирала
Колчака не читал, часом?
- Это который попытался стать правителем России еще в ту гражданскую?
- блеснул я эрудицией.
- Он самый.
- Так он вроде году в девятьсот двадцатом, или двадцать втором был
убит?
- Вот в этом, господин эстандарт-юнкер, вся и суть... Но все-таки
сначала шел бы ты спать. Не помнишь, кто сказал: "И я понял, что не прошло
еще время ужасных чудес"? И я не помню. Да ладно...
Он вновь стал насвистывать, потом, как бы адресуясь ко мне, пропел в
тон мелодии: "Гуд бай, май френд, донт край, май френд..." [Прощай, мой
друг, не плачь, мой друг... (англ.)]
Хлопнул меня по уже зажившему плечу.
- Иди, иди. Завтра тоже будет день. Глядишь - не хуже нынешнего. А
сразу не заснешь - полистай Киплинга. "Несите бремя белых, далек покоя
миг. Усталость подавить, и ропот свой, и крик..." Я бы такое в школе с
первого класса преподавал. "...Все, что свершить смогли вы, и все, что не
смогли, пристрастно встретят люди, к которым вы пришли..."
Василий ЗВЯГИНЦЕВ
БУЛЬДОГИ ПОД КОВРОМ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КУЛЬТПОХОД В ТЕАТР АБСУРДА
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Н.Гумилев
ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА
"...И мы вышли на Столешников, в черноту сырого, слякотного, с косо
летящим снегом, зимнего вечера. Не скрою, вышли с некоторой внутренней
дрожью, вызванной полной неопределенностью того, что ждет нас "за бортом"
конспиративной квартиры, о которой писал в своем мемуаре Берестин. Которая
и не квартира вовсе, а московская оперативная база аггров в предыдущей
реальности, она же - "застрявший между этажами лет лифт", кое-как, ценой
серьезных для всех нас неприятностей, отремонтированный Берестиным же.
База, существующая в той же точке пространства, что и жилплощадь, реально
существующая, но с неуловимым сдвигом по времени, отчего в ней, не путаясь
под ногами друг у друга, живут нормальные советские люди и вершат свои
темные дела пресловутые, в зубах навязшие и в печенках засевшие
инопланетяне, век бы о них не слышать..."
А неуверенность в момент выхода на улицу проистекала от высказанного
Олегом сомнения как в том, что налаженный им канал выведет нас куда надо,
так и в том, что по нему удастся благополучно вернуться. Не впрямую он это
сказал, но я-то понял...
Такие вот у нас после внезапного исчезновения Антона начались игры.
Рулетка, одно слово, дал бы бог, чтоб не русской она оказалась...
Однако в ту сторону проход открылся нормально, и все датчики
показывали правильные параметры. Но Ирину я, тем не менее, брать с собой
не хотел, на такие дела и проще и надежнее с Сашкой ходить, но она меня
уговорила. Как умела это делать почти всегда и почти в любом вопросе.
При первом взгляде в окно я убедился, что по месту мы угадали точно,
и внизу все же Москва, а не мезозойские, к примеру, ландшафты, хотя
плавный полет снежинок разочаровал. Искомого августа не получилось, и если
здесь не крутая атмосферная аномалия, то промах по цели. И, как минимум,
четыре месяца в любую сторону.
- Что же ты так, братец? - мягко попрекнул я Левашова, который с
прикушенной губой вертел не то верньеры, не то вариометры своего пульта по
ту сторону разделяющего нас межвременного проема. Он ответил в меру
сдержанно, но все равно неубедительно.
Оттого, что на его циферблатах и осциллографах все выходило, как
надо, и обозначался именно "август-84", ни тепла на улице, ни спокойствия
в душе не прибавилось. Пожалуй, даже напротив!
Правильнее всего было бы полностью сбросить поле и попробовать еще
раз, но что-то меня по-глупому заело. Захотелось, раз уж так вышло,
посмотреть на город за окном вблизи. Как иногда вдруг хочется выйти и
побродить по перрону неведомого полустанка на пути из Владивостока в
Москву же. В надежде... Да кто ж его знает, в надежде на что? А то и без
всякой надежды, просто ноги размять и вдохнуть воздуха, иного, чем в
надоевшем за неделю вагоне...
И мы с Ириной, которая испытывала примерно похожие, но, подозреваю,
более сильные чувства, переглянулись, заговорщицки друг другу кивнули,
наказали Олегу удерживать канал и побежали переодеться. По сезону и так,
чтобы выглядеть неброско почти в любом послевоенном году. С Ирининой
экипировкой проблем почти не возникло, да и я быстро сориентировался. Не
знаю, как кому, а на мой взгляд, трудно придумать экспромтом что-то
универсальней и неприметнее для нашей страны, чем военная форма без погон,
особливо зимой. Кожаная летная куртка, офицерская шапка, бриджи п/ш,
хромовые сапоги. Во внутренний карман - ставший уже необходимо-привычным
Вальтер-ПП, в брючный - пачку четвертных, наиболее подходящих на любой
случай купюр. И - вперед!
Под ногами захлюпала снеговая каша, когда мы, открыв массивную дверь
и чуть задержавшись на распутьи (сиречь на пороге), свернули вправо и
пошли вверх, к улице Горького.
На первый взгляд, попали мы все же домой. В смысле времени. Не в
царские, допустим, времена, и не в эпоху победившего коммунизма, а в свое,
родное, узнаваемое.
Однако сразу же, совсем немного осмотревшись, я ощутил неопределенный
пока, но отчетливый дискомфорт. Грязно было слишком в знакомом переулке.
Не по-московски грязно. Глубокая траншея, причем, по всему видно, давно
заброшенная, с перекинутым через нее скособоченным мостиком, пересекала
путь. В августе ее здесь точно не было.
И вот еще - впереди, от углового винного магазина, загибаясь на
Пушкинскую, протянулась пугающая очередь. Как у Булгакова: "...не
чрезмерная, человек на полтораста". Вот уж чего-чего... Последний раз
такую, да нет, поменьше все-таки, я видел 30 апреля 1970-го, накануне
двойного повышения цен на импортные коньяки.
Только люди в той, давней очереди стояли совсем другие. Из того
весьма ограниченного контингента, который кровно задевал факт, что
"Наполеон" и "Камю" будут отныне стоить аж двадцать сорок. Даже я,
помнится, не счел нужным к ним присоединиться. Потому как ты или сноб, или
жмот, а чтобы и то, и другое сразу...
Эта же очередь вдруг напомнила кадры из ленинградской блокадной
кинохроники.
Ирина тоже, кажется, ощутила тревогу и сильнее сжала мой локоть.
Поравнявшись с магазином, я заглянул внутрь. Весь, обычно пустынный,
объем зала был туго набит людьми. Настолько, что не разглядеть прилавков.
Так что не полтораста, а с полтысячи человек давились здесь непонятно за
чем. И два сержанта в нормальной серой форме, но с длинными черными
дубинками, сдерживали натиск трудящихся у огороженного красными
первомайскими барьерами входа.
От очереди исходил нестройный, но зловещий гул. Особенно от ее
головы, сжатой между барьерами и напирающей извне толпой неорганизованной,
зато весьма агрессивной публики.
Поскольку изъяснялась толпа все же по-русски, и облик ее, кроме
эмоционального фона, мало отличался от привычного, я рискнул.
- Чего дают, мужики?
Из ближнего к дверям десятка не ответил никто. Слишком они были
напряжены предстоящим. "Как перед ночным прыжком с парашютом" - если
использовать берестинский образ. А вот успевший уже употребить в другом
месте гражданин пенсионного возраста, в натянутой на уши вязаной шапке,
информацией поделился охотно.
- Пшеничную. В "чебурашках"...
Вторая половина сообщения прозвучала загадочно. Но тут, отчаянно
работая плечами и локтями, из дверей вывалился распаренный и расхристанный
парень с зажатыми между пальцами правой руки тремя бутылками из-под
пепси-колы, но с водочными наклейками. Я понял.
- Эй, земляк, а с винтом берут? - окликнул его кто-то из очереди.
- Берут, только кольцо не забудь сорвать... - переводя дух и
рассовывая "чебурашки" по карманам, ответил парень.
Задавать еще какие-то вопросы я посчитал неуместным, хотя и сама
ситуация, и милитаристский оттенок здешнего жаргона крайне меня
заинтересовал.
Ирина потянула меня за руку и, огибая все расширяющуюся к хвосту
колонну жаждущих, мы отправились дальше.
- Куда мы, Андрей, попали? - недоуменно-испуганно спросила Ирина,
миновав такую же, ну, может, чуть-чуть короче, очередь в пивбар "Ладья" на
противоположном углу.
- Кабы знала я, кабы ведала... - пришли на ум слова не то старинной
песни, не то присловья. - Если верить литературе, такое было только в
войну. У Кондратьева в книжке "Отпуск по ранению" весьма похожие водочные
очереди описаны. Но на войну не похоже. Посмотрим, что дальше будет...
Хотя в любом случае столь агрессивная и массовая тяга к алкоголю
представляется странной.
Поток машин по Пушкинской выглядел обычно, и все марки, за
исключением немногих, были мне знакомы.
Черт его знает, может, просто обычные временные трудности и до
столицы докатились? Как недавно с мылом в провинции. Завод водочный,
скажем, недавно сгорел, или фонды за квартал кончились. А завтра праздник,
седьмое ноября или Новый год... Хотя иллюминация не горит и вид у народа
не праздничный...
Но с моментом все равно определиться надо, а поскольку на улице
спрашивать не будешь, я решил играть наверняка. Центральный телеграф
рядом, там на стене календарь, вот все и выясним.
Однако главное потрясение пришлось пережить гораздо раньше. Не доходя
до дверей "Арагви", я вдруг поднял голову. И увидел... Над фронтоном
Моссовета, словно так ему и положено, трепетал... ТРЕХЦВЕТНЫЙ ЦАРСКИЙ
ФЛАГ!!!
И первой моей мыслью при виде этого абсурда было совсем не то, что
пришло бы в голову нормальному человеку. А воспоминание о моем юношеском
еще, неоконченном, как и многие другие, романе, где так же развевались