- А почему вас это интересует? - удивился я. Обычно в заведениях
такого класса персонал по своей инициативе гостей не беспокоит. Тем более
что русского он во мне не узнал и говорил по-английски.
- Хотите пари? - мой вопрос он небрежно проигнорировал. - Поставьте
свои фишки на 17, и если выиграете, дадите мне сто долларов.
- А если нет? - мне идея показалась забавной. Не в смысле корыстном,
а психологически. Он, значит, уже пересчитал мои фишки, определил
возможную сумму выигрыша и запросил процентов двадцать.
- Я обещаю бесплатно угощать вас до конца недели...
Если это новый метод ловли дураков, то для них годится.
Просадив все деньги, я, разумеется, оплачу вперед любую выпивку, даже
если буду заказывать по десять порций ежедневно. Тем более, что ходить
сюда пить задаром и не сыграть снова - кто удержится? А если сдуру
выиграю, верну им ни за что сотню. Для казино очень неплохо.
Но и для меня есть свой смысл. Раз я все равно собирался играть до
конца, то такой вариант поможет хоть немного компенсировать разочарование
от проигрыша. И другой раз прийти именно в это казино.
Кивнув бармену, я подошел к игорному столу. Положил стопку фишек на
номер и вдруг понял, что волнуюсь.
Золоченое колесо остановилось, указав стрелкой на семнадцать.
Получив в кассе деньги, я вернулся к стойке и протянул бармену пять
бумажек. Спросил еще один коньяк.
- Если не секрет, в чем хитрость? Я думал, вы просто провокатор.
- Я работаю здесь пятнадцать лет, - серб самодовольно усмехнулся. -
Кое-чему научился. У вас лицо удачливого человека... А 17 не выигрывало
уже два дня. Я люблю играть, но мне запрещено. Вот я и придумал. Выбираю
подходящего человека и предлагаю сделать ставку. В конечном счете я всегда
в выигрыше. Надеюсь, вы меня не выдадите?
- Разумеется. Желаю дальнейших успехов...
7
Утром я вылетел в Будапешт. На углу проспекта Ракоци и площади
Фельсабадулаш жила мать Аллы. Отец-то у нее русский, а мать мадьярка, что,
возможно, и объясняет некую непредсказуемость ее угро-славянской натуры.
Мадам Илона Варашди угостила меня кофе, мы светски с ней поболтали,
но ничего существенного узнать не удалось. Последний раз Алла звонила
матери месяц назад и речи о каких-то необычностях не вела.
Пришлось откланяться, постаравшись не заронить в материнское сердце
тревоги.
Правда, мадам Илона больше интересовалась нашими с Аллой жизненными
планами, нежели смыслом моего нынешнего визита.
Сложный зигзаг через Европу, Канаду и - к исходу третьих суток я
наконец увидел в иллюминаторе аэробуса игру солнечных зайчиков на
зеркальной воде Жемчужной бухты.
Вот, значит, и привела меня судьба на сказочные Гавайи, пусть и в
довольно странной роли. И вряд ли на сей раз удастся овладеть искусством
серфинга.
Отель "Вайкики" представлял из себя бело-голубую сорокаэтажную
пластину из пенобетона, изогнутую, как надутый ветром парус.
Стоя у окна комнаты, где мы могли бы с Аллой, ни о чем не думая,
предаваться радостям любви и наслаждаться видом бескрайнего океана, я
пытался определить, чего во мне сейчас больше: тревоги и страха - или все
же злого азарта.
А потом пошел на пляж. Лег на пресловутый коралловый песок и начал
знакомиться с обществом. Пока - визуально.
Кстати, глубоко заблуждается тот, кто считает, что пляжный народ
одинаков на всех морях, широтах и меридианах.
Поскольку выбор того или иного моря, или, шире говоря, курорта,
определяется соответствующим складом характера, состоянием духа, ну и
материальным положением тоже, то, безусловно, публика в Серебряном Бору,
Ялте, Дубровнике, Палм-Биче и вот здесь разная. И сплоченная внутри себя
духовной общностью, может быть, сильнее, чем любой другой коллектив,
возникший на вроде бы куда более серьезной основе.
Философствуя, я лежал, поглощая ультрафиолет, и провожал
заинтересованным взглядом каждую входящую в воду и выходящую из нее наяду,
нимфу - или какие там есть еще наименования для загорелых, длинноногих,
крутобедрых и так далее прелестниц?
А я, увы, обречен лишь издалека любоваться, лишенный морального права
немедленно приступить к практическому выявлению особ, наиболее близких мне
по духу.
...Отель "Принцесса Каиулани", не такой романтически-авангардистский,
как мой, а старомодно-массивный, в стиле испанского средневековья,
расположился довольно далеко от моря, посреди пальмовой рощи, металлически
шелестящей круглыми перистыми листьями. Постояльцы в массе тоже были
постарше, пореспектабельнее, что объяснялось и ценами, и местоположением.
Меня это как-то неожиданно задело. Алла словно намекнула, что у нее вкусы
на порядок выше моих. Тоже к теме моих пляжных размышлений.
У портье я получил фирменный, шоколадный с золотой каймой конверт.
Письмо, не разрешив многих недоумений, все же успокоило. В обтекаемых
выражениях Алла просила извинения, что не смогла меня дождаться, и тут же
переворачивала вопрос так, будто я ничего не потерял, раз мы все равно
собирались отдыхать здесь, а перелет в одиночку я, видимо, как-то пережил.
И тем более что я предпочитаю большую часть времени проводить как раз в
одиночку, то есть без нее. А вот она в этот раз ну никак не могла:
эксперимент, к которому она готовилась не один год, отлагательства не
терпел. Суть эксперимента она здесь объяснять не будет, а просьба хранить
тайну связана с тем, что вокруг тьма врагов-завистников и они могут
помешать. Потому лучше всего, если я возьму напрокат катер и прибуду к
таким-то координатам, где находится остров, а на острове - она. Если я
успел завести в Гонолулу любовницу, ей говорить, куда я плыву, не надо.
Собутыльникам тоже. Оказавшись на острове, делать вид, что попал туда
случайно, или - что даже интереснее - выследил ее, мучимый ревностью. Но
ни в коем случае не ссылаться на то, что Алла сама меня позвала. Обо всем
прочем поговорим лично. Эксперимент меня как журналиста может
заинтересовать. А если даже и нет, то что-нибудь она все равно придумает.
Я привожу ее письмо в пересказе потому, что стиль моей подруги в
оригинале труднодоступен. Вдобавок значащая информация составляет
процентов 15-20, неравномерно разбросанных по тексту, имеющему смысл
только для меня.
Просчитав маршрут, расстояние до указанной точки с учетом ветров,
течений и скоростей различных видов морского транспорта, я определил, что
выйти в море мне следует не позднее, чем завтра поутру.
Я никогда не думал, что, располагая деньгами, так трудно арендовать
на неделю хорошую яхту. Куда бы я ни обращался, мне с извинениями
отказывали. То нет в наличии, то лишь для членов клуба, то отсутствует
некая отметка в едином паспорте, а то и просто слабы гарантии. Можно было
подумать, что у каждого клерка имеется моя фотография с категорическим
указанием не обслуживать ни под каким видом.
И только на другом конце острова, в городке Макуа, я нашел искомое -
двенадцатитонную яхту "Лаки Билл", но запросил ее владелец сумасшедшие
деньги.
Прикинув общие расходы, я решил, что исполнение каприза женщины
обошлось дороже, нежели бы женитьба на ней же с банкетом в загородном
ресторане и последующим кругосветным путешествием на "Куин Мери" .
Это если брать от момента получения ее первого письма.
Ну а в море было великолепно. Трехбалльный ветерок позволял спокойно
идти по 8 узлов, автомат-навигатор четко следил за курсом, а я мог лежать
в шезлонге и размышлять.
Что вот неплохо бы пригласить сюда Дика Меллони, моего приятеля,
литературоведа-слависта из Лондона, который так отзывался о моем увлечении
парусным спортом: "Да, это очень интересное занятие. Примерно как стоять в
пальто под холодным душем и рвать деньги".
Сравнение меткое, но справедливое скорее для северной Атлантики.
Впрочем насчет денег - и для южных морей тоже.
Приятнее же всего было думать об Алле. О том, как мы прощались и как
встретимся, о ее лице и фигуре, о взбалмошном характере и пылкой
нежности... И обо всем прочем, накопившемся за год разлуки.
Мастерски увернувшись от двух коротких, но свирепых шквалов, к утру
следующих суток я вышел в район чуть южнее Мидуэя.
Координаты были те самые, но локатор показывал вокруг целую россыпь
мелких островков, и я решил подождать утра.
Остров, к которому я подошел, был не тот, что мне требовался, но имел
удобную бухту, окантованную серым галечным пляжем, из покрывающих крутые
скалы зарослей срывался игрушечный водопадик, нашлась и укрытая от шторма
стоянка за естественным брекватером, и вообще мне здесь понравилось. Вот
бы где пожить, подобно Стивенсону или Джеку Лондону, в бамбуковой хижине,
а лучше в каменном коттедже. Уж тут-то я за полгода закончил бы свой
роман.
Определившись по навигационным спутникам, я увидел, что до цели всего
три мили строго к весту.
И добраться туда проще всего на надувном клиперботе с подвесным
мотором.
Заведя за береговую скалу носовой и кормовой швартовы, я стал
готовиться к последнему переходу.
8
С первых же шагов обнаружилось, что остров обитаем, причем очень
давно. А мне казалось, я увижу обычный в этих местах никому не нужный
атолл с палаточным лагерем на берегу.
В полусотне метров от расселины, удобной для высадки, в море
выдавался полуразрушенный бетонный пирс. Рядом с ним я увидел притопленный
мореходный катер, большой, с закрытым черно-белым кокпитом. Подошел к нему
с вновь возникшим чувством тревоги. Катер лежал на дне, сквозь прозрачную
воду отчетливо различались две пробоины в левом борту. Края их были
вывернуты наружу. И затоплен катер совсем недавно, на его корпусе не видно
не только водорослей, но и донного песка.
От пирса в глубь острова, сплошь заросшего переплетенным лианами
бамбуком, вела вымощенная потрескавшимися плитами дорога. Тоже непонятно,
когда и для чего она проложена. Ни курортного, ни какого-нибудь
промышленного значения остров иметь не может.
И уж тем более он не походил на место расположения научного центра.
Мне приходилось бывать на самых разных станциях и базах, там издалека
ощущается активная творческая жизнь. Ноосфера, если угодно. А здесь -
глушь в самом прямом смысле. Глушь и мрачность запустения, причем с
недобрым оттенком.
Кроме катера, ничто не намекает на возможность найти здесь Аллу и ее
коллег.
Впрочем, поднимаясь вверх по дороге, врезанной в склон, я заметил
следы цивилизации. Вначале пустую банку от пива на обочине в траве, потом
смятую обертку от австралийских крекеров.
Сквозь плотную завесу зелени блеснуло солнце, наконец выбравшееся из
окутывавшей горизонт плотной дымки, затрещала костяным голосом неизвестная
птица, ей ответил целых хор писков, скрипов, скрежетов и стонов, обычных
для тропической фауны и заменяющих привычное птичье пение.
Обойдя коническую осыпь, завалившую бетонку до середины (и лишний раз
подчеркивающую забытость этого места, потому что сквозь песок и щебень
успели прорасти деревья в руку толщиной), я остановился. Даже
непроизвольно сделал шаг назад.
Между осыпью и склоном в неестественной и неудобной позе, вытянув
одну ногу и поджав под себя другую, обхватив руками голову, лежал человек.
Он, безусловно, был мертв. Тут не ошибешься.
Кисти рук покрыты засохшей кровью, на бетоне и траве тоже видны
ржаво-черные пятна и потеки.
Я не стал прикасаться к трупу, только убедился, что затылок у него
