...Позабыть на одну минуту,
Может быть, написать кому-то,
Может, что-то убрать, передвинуть,
Посмотреть на полет снежинок,
Погадать - додержусь, дотяну ли,
Почитать о лихом Калигуле.
Были силы, но как-то не вышло,
А теперь уже скоро крышка...
Интересные стихи. Неужели ему приятно их читать? Хотя, с другой
стороны, что я могу знать о психологии такого возраста? Это ведь только
кажется, будто впереди - бесконечная жизнь. На самом деле - пролетит
время, и настанет момент, когда до могилы считанные дни, и, может быть,
вспомнится вдруг именно сегодняшний день и древний старец с его книгой, и
останется только затосковать о бесследно промелькнувших днях и годах...
От таких перспектив настроение снова начало падать. А старик уловил
мой взгляд и не слишком деликатно закрыл книгу, навсегда лишив меня
возможности узнать, чем закончил неведомый автор, судя по стилю и лексике,
середины прошлого века.
За стеной вагона кончился лес и потянулось то, что когда-то
называлось ближними пригородами. По обе стороны, сколько хватал глаз,
стояли ряды 25-30-этажных бетонных коробок, давным-давно заброшенных.
Бывшие улицы и дворы густо заросли кустарником и хилой древесной молодью,
наперегонки пытающейся дотянуться до солнца. Кое-где растительность
закрепилась и на крышах, и в проемах выбитых окон.
Зрелище, знакомое с детства, и все же... Нет, все понятно, разбирать
эти панельные небоскребы бессмысленно, взрывать - тем более, рано или
поздно лес окончательно скроет их от людских глаз, как забытые города в
джунглях Индостана.
- Я вижу, вам это тоже не нравится? - услышал я хрипловатый голос
старика.
- Вы о чем? - не сразу понял я.
- Об этом... - он ткнул пальцем в сторону зданий и задал следующий,
совершенно не относящийся к теме вопрос: - Как вы думаете, сколько мне
лет?
Я решил ему польстить.
- Сто двадцать? - после определенного возраста такие долгожители
любят, когда им прибавляют года.
- Совершенно верно, как это вы угадали? Обычно мне дают не больше
девяноста... Ну, в таком случае вы тем более должны меня понять. В свое
время я был главным архитектором Москвы... - и стал рассказывать, как он
разрабатывал Генеральный план, в том числе и на эти самые районы, как все
было красиво и рационально, как радовались люди, получая здесь квартиры,
полные воздуха и света. И как все пошло прахом, когда началась
децентрализация, население Москвы за несколько лет сократилось с
двенадцати миллионов до трех... - Нет, я не спорю, тогда тоже не все было
хорошо. Смог, само собой, транспортная проблема... Однако, осмелюсь
утверждать, то был по-настоящему великий город. Не уступавший Нью-Йорку,
Токио, Лондону... В нем кипела жизнь... Мы гордились, нам было с чем
сравнивать... Вы не представляете, что испытываешь, спроектировав и
построив район на полмиллиона жителей... С нуля и под ключ!
Он продолжал, все более распаляясь, излагать мне свой
технократический символ веры, да и не свой только, всего их ушедшего
поколения, а я вспомнил видеофильмы тех самых лет, тот жуткий муравейник,
немыслимо грязный, названный старцем "великим городом". Закопченные дома,
бурое небо, улицы, забитые миллионами машин. Нет, к счастью, не каждой
великой цели удается достигнуть.
Мне как-то ближе нынешняя тихая, зеленая Москва, город широких
безлюдных проспектов и обширных парков, сотен музеев, театров, библиотек и
храмов, туристских центров и отелей, культурный и научный центр полумира.
И я уж как-нибудь проживу без металлургических заводов и химических
комбинатов чуть не на Красной площади, как бы ни был мил сердцу моего
соседа такой индустриальный рай.
- Скажите, а Покровский собор не под вашим руководством взрывали? -
спросил я заинтересованно.
- Вы что? - его голос задребезжал от возмущения. - Это было за
двадцать лет до моего рождения.
- А! Ну, тогда ничего... - я зевнул, не слишком вежливо, показывая,
что разговор меня утомил.
Старик, похоже, обиделся и, поджав губы, вновь раскрыл свою книгу.
А я вдруг устыдился. Чего ради я обидел деда? Что он мне сделал?
Извиниться бы... А с другой стороны - за что? Обязан я знать, кто когда
родился и что взрывал? Я-то, конечно, знаю, так у меня профессия такая, а
нормальный обыватель?
И все равно я ему не судья. Вообще никому не судья, даже Алле, хоть
она и не встретила меня... Знал, на что шел. С такой экспансивной особой,
как она, способной на самые непредсказуемые поступки. Если в свое время
она ради меня (а это тоже вопрос - ради меня ли?) резко сломала свою
предыдущую жизнь, то какие я имею основания считать, что невозможен
очередной поворот? Она мне никогда ничего не обещала. Я, честно сказать,
никогда и не знал, кто же мы с ней друг другу... Так что успокойся,
братец, и принимай жизнь как данность...
Конечно, такие стоические рассуждения нисколько меня не успокоили,
даже наоборот. Слишком долго и красочно я воображал подробности
сегодняшнего дня.
А эмбус уже мчался в густом потоке вливающегося в город транспорта.
Слева блеснула в лучах солнца излучина Москва-реки, справа, в просвете
мачтовых сосен, я увидел шпиль старого Университета.
- Извините, - обратился я к старику, - а куда мы едем? Разве не к
Парижскому вокзалу?
- Отнюдь, мстительно усмехнулся архитектор. - Лично я еду в
Домодедово...
Вагон начал плавно тормозить.
- Площадь Ермолова... - объявил бархатистый женский голос.
Я подхватил свою сумку, кивнул старику и метнулся к выходу.
Кроме меня, не вышел никто.
Легкая алюминиевая площадка коротким маршем лестницы соединялась с
бегущей над площадью пешеходной дорожкой. Отсюда открывался прекрасный вид
до самого Кремля, и я задержался на секунду-другую, чтобы осмотреться.
Жемчужно-серый вагон с жужжанием магнитогенераторов рванулся вперед,
набирая скорость по крутой дуге виадука.
Все произошло на моих глазах.
В верхней точке, уже прилично разогнавшись, эмбус вдруг клюнул носом,
словно магнитная подушка под ним мгновенно исчезла, начал приподнимать
корму, накренился и, сминая ограждение, рухнул вниз с пятидесятиметровой
высоты.
Я в ужасе зажмурился и втянул голову в плечи. Мне приходилось видеть
разные аварии и катастрофы, но здесь было совсем иное...
А удар вагона о дорогу прозвучал неожиданно глухо и не перекрыл
душераздирающего слитного вскрика.
Я ничего не мог сделать. Даже броситься к месту катастрофы. Стоя у
перил бегущей дорожки, я не спеша проплывал над площадью. Ни задержаться,
ни повернуть назад. И спуска вниз тоже не было. Разве только отвернуться,
не видеть смятой и перекрученной груды металла и пластика, внутри которой
остались и старик, и девушки, и еще полсотни человек, пересекших материки
и океаны, но так и не доехавших до дома...
А я, выходит, опять вывернулся...
Возвращаться я не стал. Там уже вовсю завывали сирены машин
аварийно-спасательной службы, с разных направлений планировали
черно-желтые патрульные дископланы, толпа очевидцев все густела.
Отойдя метров на пятьсот, я свернул в скверик, надежно отгороженный
от площади и улиц рядами покрытых рубиновыми гроздьями рябин.
Присев на скамейку перед тихо журчащим фонтаном, прислушался к себе.
И что же мы имеем? Счастливый случай или все же интуиция?
Смутная тревога и беспокойство, начавшиеся сразу после звонка Алле.
Внезапный импульс, толкнувший к выходу из вагона. Толковать происшедшее
можно и так, и наоборот. Главное, невозможно прийти к объективной истине,
как ни рассуждай. Я свободно придумал десяток доводов в пользу каждого
варианта. Потом встал и вышел на ведущую к центру города аллею.
Не следует думать, будто я такой бесчувственный тип, способный
безмятежно тешиться умственными играми через несколько минут после
катастрофы и гибели десятков людей.
Просто смертей я повидал достаточно, как и много чего другого, и
усвоил есть ситуации, зависящие от нашей воли, и есть противоположные.
Надо уметь их различать.
Под ногами похрустывали желтые листья каштанов, я шел и думал, что
повернись все чуть иначе, и везли бы сейчас то, что от меня осталось, в
наглухо заклеенном пластиковом мешке в ближайший морг. Даже не успевшего
обидеться на неизящную шутку судьбы...
2
...Автопилот привел меня на Балчуг. К двери полуподвала, откуда
вырывались соблазнительные запахи, а жестяная вывеска сообщала, что здесь
находится "Настоящий кавказский духан "Остановись, голубчикъ".
Под низкими сводами было прохладно и тихо, грубые деревянные столы
тщательно выскоблены, каменный пол посыпан опилками. И почти безлюдно. Два
угловых стола заняты постоянными клиентами, остальные свободны.
Духанщик Резо, с которым мы были знакомы уже лет десять, но так,
полуофициально, встретил меня без удивления, дежурной шуткой:
- Здравствуй! Что давно не заходил? Денег не было? - Профессионально
рассмеялся, положил на стойку жилистые руки. На правом запястье
просвечивала сквозь густую шерсть крупнозвенная золотая цепь. - Что кушать
будешь? Вино хорошее привезли. Хванчкару хочешь? Или доликаури?
Сегодня у меня не было настроения поддерживать национальный колорит.
- Смотри сам, Резо. Я у тебя в гостях...
Немаловажным достоинством Резо и его заведения было то, что в нем
проводили время личности, как правило, сомнительные, и навязываться
клиенту, хоть с разговорами, хоть с услугами, считалось дурным тоном.
Оттого я и любил сюда ходить. Меня здесь считали своим, и хоть наверняка
знали обо мне все, что требуется, любезно поддерживали иллюзию моего
инкогнито.
В свою очередь я соглашался верить, что экзотический духан с
натуральными кавказскими винами и закусками может быть рентабельным,
всегда оставаясь практически пустым.
Я сел под забранным решеткой окном, напротив телевизора. Кстати, тоже
местная достопримечательность. Древний аппарат с плоским экраном, в
громадном полированном ящике. Резо им очень гордится и всем желающим
сообщает, что дед его деда купил это чудо на Дезертирском рынке в Тифлисе
в 1923 году. Вполне можно допустить. Но самое поразительное, что телевизор
работал! Сколько технической смекалки пришлось приложить предкам, чтобы
добиться преобразования трехмерного объекта в двухмерное изображение...
Как раз сейчас на экране шел экстренный выпуск новостей, и показывали
кадры, снятые на месте катастрофы. Выглядело все еще страшнее, чем в
натуре, потому что подробно и крупными планами. "Из пятидесяти двух
пассажиров остались в живых семь..."
Резо, как раз ставивший на стол запотевший глиняный кувшин, посмотрел
на меня как-то слишком внимательно.
- Лобио есть будешь? - спросил он.
- Все буду, и лобио, и сациви, и шашлык. Год настоящей пищи не ел...
Из духана я еще раз позвонил Алле, и опять она не ответила. Больше
мне никого не хотелось видеть сегодня, ни друзей, ни главного редактора.
И я вновь, не торопясь, брел по улицам и переулкам, освещенным
предвечерним светом, одновременно и расстроенный, и умиротворенный. Когда
некуда спешить, никто не ждет, прошлые заботы недействительны, а будущих
еще нет, чувствуешь себя не как обычно. Прибавьте к сему, что вечер этот -
после возвращения первый, а жизнь, можно сказать, и вторая. Потому что,
