бы, конечно, лучше. Туристки там, и тому подобное...
Отец Григорий появился только после обеда, который мне принес
молчаливый послушник. Он вошел в мокром подряснике и заляпанных грязью
сапогах, пока переодевался в сухое, грел руки перед зеркалом кафельной
печи, не произнес ни слова. А я терпеливо ждал, понимая, что не просто так
он полдня бродил где-то под дождем.
- Как желаешь поговорить, сын мой, - отец Григорий сел на табурет,
положив на стол маленькие жилистые кулаки, - в мирском плане или же в
духовном?
"Начало многообещающее", - подумал я.
- Не хочу показаться грубым материалистом, отец, но сфера духовная,
по-моему, сейчас не слишком актуальна. Поскольку духовное бытие я не мыслю
отдельно от бытия телесного. Если не удастся обеспечить второго, то и
первое... - я пожал плечами.
- Пусть так. Хотя я мыслю иначе и не стал бы категорически
противопоставлять одно другому. Я много размышлял над твоим делом. Ты прав
в одном. Рациональное объяснение тому, что произошло, найти не просто
трудно, а скорее всего, невозможно. По крайней мере, три момента в обычной
системе координат необъяснимы. И значит, твоя безопасность полностью
гарантирована только здесь. При тех возможностях, что продемонстрировали
твои враги, полагать иное - крайне безответственно...
Я и сам так думал в глубине души, но из врожденного оптимизма
надеялся как-нибудь выкрутиться. Потому слова монаха меня не удивили.
Правда, чтобы прийти к такому выводу, не требовалось размышлять ночь и
полдня.
Но дальше он начал говорить вещи, которые в чем-то могли быть
истиной, а в целом вызвали не то, чтоб неприятие, а недоумение.
Выходило так, что в мир пришло некое абстрактное зло, чуть ли не
всеобъемлющего плана. И направленное не столько против меня, как личности,
а наоборот. То есть я - лишь объект проявления указанного зла в его
мирском воплощении.
Всерьез с такой позицией спорить было невозможно. Да и просто
невежливо. Надо было выкручиваться. Искать деликатные формы возражений. Я
и сказал, что, на мой взгляд, "мировое зло" проявило себя действиями
чересчур земными, да вдобавок и неквалифицированными.
- Вот тут твоя ошибка. Очеловечивать потустороннее - нет ничего более
неправильного. Разумеется, земной противник в чистом, скажем так, виде,
сумел бы разделаться с тобой успешнее... Могу даже рассказать, как такие
вещи исполняются... А тут другое. Не требую, чтоб ты поверил мне сразу.
Сам был такой, знаю...
Отец Григорий говорил все это резко, что так не походило на его
обычную манеру.
- Ну допустим, - кивнул я. - Но что из этого следует? Смириться?
Приготовиться к неизбежному? А может, постриг принять? Как считаете,
против монаха эти силы зла бессильны?
Он кивнул.
- Возможно. Думаю, в этих стенах ты в безопасности.
"Вот тебе и вербовка, - подумал я. - Или, лучше сказать, обращение.
Десять лет общались, а теперь отец миссионер решил, что клиент созрел..."
- Только ведь зло при этом не исчезнет? Найдет себе иной объект. И
добьется своего. А чего именно?
Я впервые увидел монаха раздраженным. Или, вернее, утратившим обычное
спокойствие.
- Нет, ты до сих пор ничего не понимаешь. Думаешь, повредился дед на
религиозной почве? Что я тебе, апостол Павел? Если бы я знал, в чем тут
дело! Я так чувствую, понимаешь? - и тут же крякнул смущенно, опустил
глаза, несколько раз перекрестился. Видимо, это показалось ему
недостаточным, он встал, повернулся к самой большой из икон в тусклом
серебряном окладе, начал вслух читать молитву:
"Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его
ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица
огня, тако погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным
знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий
Кресте Господень, прогоняй сей силою на тебе пропятого Господа нашего
Иисуса Христа, во ад сошедшего и поправшего силу диаволю и даровавшего нам
тебе, Крест свой Честный, на прогнание всякого супостата. О, Пречестный и
Животворящий Кресте Господень! Помогай ми Святою Господнею Девой
Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь."
5
Под вечер разразилась сильная гроза, необычная в это время года, и я
долго стоял под навесом башни и наблюдал за потоками серой воды и лиловыми
кустистыми разрядами молний.
Однако к назначенному времени дождь утих, и я собрался на встречу с
Марком. Невзирая на все ранее услышанное от монаха.
Отец Григорий предложил составить мне компанию, хоть я и отказывался,
считая, что неудобно злоупотреблять гостеприимством и дружелюбием пожилого
человека, заставляя его тащиться за несколько километров по грязи, лужам,
мокрой траве. Тем более что не было и уверенности в пунктуальности
мальчишки.
Но зря я так думал о своем юном друге. Он не только пришел вовремя,
но и привез мне письмо от Аллы, отпечатанное принтером компьютера.
Правильно я сообразил переключить на него свой индекс.
Письмо само по себе уже было счастьем. Значит, она жива и с ней все в
порядке.
Первая половина текста ничего особенного не представляла. Слова
привета, извинения, что не смогла меня встретить и тому подобное. Я еще
усмехнулся вводной фразе: "Если ты прилетел, то..." Женская психология. А
если я не прилетел, то о чем речь!
Однако дальше начинались уже дела по-настоящему странные.
"...прошу отнестись к моей просьбе со всей серьезностью. И сохранить
полную тайну. Никто из наших общих знакомых, да и вообще, не должны ни о
чем знать. Это важно крайне. Постарайся, не привлекая ничьего внимания и,
тем более, не разглашая конечной цели, попасть не позднее двадцатого в
Гонолулу. Там у портье отеля "Принцесса Каиулани" тебя будет ждать пакет.
Захвати с собой все, что обычно берешь в командировки. Целую. Я."
Вновь тайны мадридского двора. Но здесь, кажется, не такие страшные.
Алла настаивает только на тайне, но отнюдь не намекает на какую-то
опасность.
Забавное совпадение - опять Гавайи. И дата почти совпадает. Я заказал
номер с восемнадцатого. Только с отелем не угадал. Впрочем, не так это и
страшно. Наверняка мы с ней не раз упоминали в разговоре пресловутые
острова, а может быть, она имела в виду именно данный случай. Наверняка
тут имеется связь с ее работой. Если только она не решила участвовать в
конкурсе красоты, скажем...
Отец Григорий по моему лицу догадался, что все в порядке. И тут Марк,
сидевший в гордой позе, не покидая седла, преподнес мне следующий сюрприз.
- Боюсь, вам будет неприятно, дядя Игорь, но дача ваша сгорела... -
сказал он, глядя на метр выше меня.
- То есть как? - удивился я.
- Молния. Прямо в крышу. И дотла. Даже тушить не было смысла. Как раз
в самую грозу... - он, очевидно, не забыл, что я назвал его Аврелием,
справился в информатории, что сие за персона, и теперь явно ему подражал.
И позой, и манерой речи.
Я даже не огорчился. Не до того. Да и ценность этой дачи не особая.
Новую поставлю, если жив останусь...
Возвращались мы в быстро густеющих сумерках и беседовали на
богословские темы. Не в первый уже раз. Я объяснял отцу Григорию, почему
остаюсь атеистом, невзирая на очевидную нелогичность такого поведения.
- ...не помню, кем сказано: "Бога нет, и все позволено". Вот с этим и
не согласен. Не желаю быть нравственным из-под палки. Мол, бог не велит,
потому и не ворую. А нет бога - на дорогу с кистенем. Считаю, что в роли
верховного надзирателя бог мне ни к чему. И, кстати, вот вам парадоксик,
попробуйте ответить: кто бога заставляет быть нравственным? Над ним-то
никого, и все равно он всеблаг, а не наоборот. И раз я - по образу и
подобию, то точно так же могу опираться на собственный нравственный
императив, а не на заемный...
Монах слушал мою тираду молча, очевидно, собираясь разгромить все
содержащиеся в ней несообразности разом.
Ближе к выходу из леса тропинка сузилась настолько, что рядом идти
стало неудобно. Я пропустил отца Григория вперед. Он шел легким и быстрым
шагом, почти не касаясь тропы и не задевая ни одной ветки, наверное, так
он ходил в свое время в заирских или парагвайских джунглях. У меня таких
навыков не было, мокрая трава скользила, я приотстал шагов на
восемь-десять.
Дальнейшее запомнилось, будто серия стоп-кадров.
Горло вдруг стянуло тугой петлей. Я не мог ни вздохнуть, ни крикнуть.
Сквозь застилающую глаза мглу вижу опрокидывающиеся на меня деревья.
Взмахнув руками, пытаюсь сохранить равновесие.
Осознаю, что кто-то захватил меня за шею локтевым сгибом и тащит в
лес.
Делаю отчаянную попытку освободиться, перебросить нападающего через
себя, но уже поздно, ноги почти не касаются земли, и рывка не получается.
А потом вдруг чувствую, что горло мое свободно, а сам я спиной валюсь
на мокрую траву.
В глазах светлеет, и я успеваю увидеть совершенно немыслимую сцену.
Справа от меня на земле копошится нечто, напоминающее человеческую
фигуру, а слева в позе самурая эпохи сегунов замер отец Григорий. Черный
подрясник, черные в полумраке щелочки глаз. Непонятное существо оторвалось
от земли, стало походить на выпрямляющегося гоминида. Но разогнуться до
конца он не успел. Неуловимый бросок монаха, тяжелый, с хряском удар - и
человек-обезьяна вновь опрокинулся навзничь. Секунда, новый его рывок - и
снова удар, гулкий, будто по футбольному мячу.
Только я начал приподниматься, чтобы тоже принять участие в битве,
как все завершилось и без меня.
Наш противник, поверженный, но не побежденный, тоже кое-что умел.
Немыслимым кульбитом он отлетел назад, вскочил в полный рост, постоял
мгновение, широко раскинув руки (тут я его узнал!), и вместо того, чтобы
принять бой, исчез... Глаза едва успели заметить стремительный прыжок
вбок, сквозь сплошную завесу лещины. Затрещал под его ногами валежник. И
все. И тишина.
Прежде всего я ощутил стыд и растерянность. Ведь действительно позор!
Здоровенный мужик (то есть я!), спортсмен, регбист, валяется на земле, а
его защищает семидесятилетний старик!
Отец Григорий снял свою скуфью и вытер лицо. Дышал он тяжело и
неровно.
Я только думал, что и как сказать, а он уже рассмеялся тихим
хрипловатым смехом.
- А ничего! Нормально получилось... Однако пойдем, тут мы сейчас
живые мишени...
Перед мостом, ведущим к главным воротам, он наконец остановился.
Перекрестился несколько раз.
- Слава те, Господи...
- Вот видите, отче, опять то же самое... Четвертая попытка. И снова
мимо. Но тут уж ваша заслуга...
Удивительно, но страха на сей раз я не испытывал. Привык, что ли, а
вернее - на миру и смерть красна.
- Прав я был, прав... - монах словно не расслышал моих слов. - Не
человек-то был...
- Да что вы?! Человек, самый натуральный. Тот самый тип, из
Шереметьево. Да не будь он человеком, как бы вы с ним справились?
- Что ты понимаешь, - отмахнулся он. - Ему сейчас мертвым лежать, а
он сбежал, и хоть бы что. Я пусть старый, выносливость не та, сам видишь,
но реакция есть... Таких ударов человеку не вынести. Череп вдрызг. Ну
пусть промазал, вскользь задел - час, два оглушенный бы лежал.
Проверено...
Я поразился, как взбодрился старый монах, и представил, что за боец
был из него лет тридцать-сорок назад!
- А как же насчет непротивления злу? - спросил я неожиданно для себя,
хотя спросить хотел совсем о другом. - Не грех ли - вот так?
