в углу - все приметы недоступной, сказочной жизни произвели на нее
впечатление. Ее выдавали только глаза, слишком уж оживленно скользящие по
деталям обстановки.
- Ох, а вид какой! - воскликнула она, выйдя на балкон. Вид отсюда
правился и Берестину. С двенадцатого этажа Москва тогдашняя видна была,
почитай, вся, а там, где сейчас был мрак, он мог представить огни и
небоскребы Калининского проспекта, университета, Смоленской площади... А
прямо напротив сияли недавно установленные звезды Кремля.
...Перед самым рассветом Берестин проснулся, стараясь не шуметь,
вышел в холл, присел на подоконник. Внизу, на Манежной, было пусто. Ни
людей, ни машин, если не считать изредка проскакивающих через проезд
Исторического музея "эмок" и ЗИСов. В его Москве поток машин не иссякал
никогда, даже недоумение возникало - как могут люди метаться по городу
круглые сутки?
Он думал о Лене. Добрая, молодая, красивая, во вред себе доверчивая
Лена. Что с ней будет через полтора месяца? Война, эвакуация, какая-нибудь
Алма-Ата или Ташкент, если не Чита, к примеру. Голодный паек служащей,
карточки, случайные связи с театральным начальством или офицерами запасных
полков, то ли от одиночества, то ли даже от голода. А ведь заслуживает она
совсем другой жизни. Жаль, а что поделаешь?
Он вернулся в спальню, лег и мгновенно провалился в сон, в котором не
было ничьих сновидений, ни своих, ни марковских.
Резко, как колокол громкого боя, зазвонил телефон. Берестин мгновенно
сел на постели, сразу поняв, кто звонит, и боясь только одного - чтобы
трубку не подняла Лена. Конечно не командарм Марков боялся, просто Алексею
было бы неудобно перед Андреем, лишенным по общему согласию таких вот
радостей жизни. Мельком он глянул на часы - половина одиннадцатого. Лена,
уже одетая, шла к телефону, и пришлось остановить ее.
- Где болтаешься всю ночь, начальник? - зазвучал в трубке близкий,
через Красную площадь всего, голос.
- Прошу извинения, у приятеля одного посидели...
- Откуда у тебя тут приятели?
- У меня точно нет, а у пациента имеются.
Лена стояла рядом, и Берестину приходилось говорить так, чтобы она не
поняла, с кем и о чем идет речь.
- Водку, значит, пьешь, а товарищу Сталину одному войну выигрывать...
Ты вот что, если выспался - приезжай, я тебе подарок приготовил. - И
по-сталински резко Новиков повесил трубку.
Берестин посмотрел на Лену при свете дня. Без накрашенных глаз, губ и
прочего макияжа смотрится не так, как могла бы, исходя из фактуры Наивное
время естественности...
- В генштаб вызывают, дела... Давай, собирайся, позавтракаем вместе.
Он привычно быстро оделся, затянул ремни, глянул в зеркало. Брился
вечером, можно обойтись, остальное тоже в порядке.
Вошла Лена, в своем - нет, ей-богу, ужасном платье. И босоножки эти,
а особенно белые носки с голубой каемочкой... Как раз такой временной
интервал, когда старая мода кажется до предела карикатурной.
Огромный зал ресторана был пуст. Только в середине сидели два немца в
авиационной форме и ели сосиски. Много сосисок. После берлинских карточек.
Увидев Маркова, вскочили и щелкнули каблуками. Он им кивнул и улыбнулся.
Вот чем хороши немцы, так это уважением к мундиру. Наши бы орлы, году в
восьмидесятом, в кабаке, да глубоко плевать хотели бы на любого
заграничного хоть фельдмаршала.
Что этим немцам за их вежливость пожелать? Остаться в Москве,
интернироваться, и потом активно строить новую, демократическую Германию?
Или геройски пасть в боях за фатерланд?
При всех своих недостатках Берестин все же был интернационалистом и,
даже готовясь к беспощадной борьбе с фашизмом, против конкретных немцев
зла пока не имел. Вдобавок, он хорошо помнил, как во время своей
лейтенантской службы приходилось тесно взаимодействовать с ребятами в
такой же, только без орла над карманом, форме
Хорошо завтракать в пустом ресторане. Тихо, прохладно, спокойно.
Официанты внимательны, и ничто не мешает верить, что простокваша
действительно вкуснее и полезнее белого хлебного вина.
В разговоре Берестин упомянул, что завтра ему уже, наверное, придется
уехать. Лена на мгновение опечалилась. Но потом, преодолев что-то в себе,
с улыбкой сказала:
- Сергей Петрович, я с вами попросту сейчас говорю... (Ночью они были
на "ты", а при свете дня, при рубиновом блеске его орденов и ромбов она
снова перешла на "вы"). Если хотите - я с вами поеду. О женитьбе и прочем
- никаких разговоров, но если я вам хоть в чем-то нужна, хоть только
рубашки стирать, я поеду... Мне рядом с вами быть, и все... - Голос у нее
осекся.
"Вот так она всегда и проигрывает", - подумал Берестин.
- Не так ты говоришь, Лена, совсем не так. Во-первых, "вы" тут никак
не к месту. А во-вторых, это я тебя должен на коленях уговаривать, а ты бы
из особого ко мне расположения обещала подумать.
- Вы надо мной смеетесь? - веря и не веря, спросила она.
- Ты, Лена, ты, а не вы. И не смеюсь я, счастлив был бы, если бы ты
со мной поехала. Но подумай, я еду командовать округом. Времени у меня
будет - минус десять часов в сутки. А там, может, и война...
- Ссргей, я поеду! Если даже раз в неделю видеться будем... Лишь бы
знать, что я тебе нужна... - У нее похоже, даже слезы блеснули.
На игру это не было похоже, но у Берестина все же мелькнуло сомнение:
для горячей любви не мал ли срок?
Лена, очевидно, уловила на лице Маркова отражение берестинских
мыслей.
- Сергей, я не навязываюсь, но ты не думай, если раньше у меня что
было, это ничего не значит, лучше меня для тебя... Я готовлю хорошо, шить
умею...
Алексею стало даже чуть не по себе. В своем забывшем об искренности
чувств времени он не привык к таким излияниям. Ирония, даже легкий налет
цинизма сильно облегчали жизнь, но отучили от простоты и откровенности.
"Женюсь на ней в Минске, - решил он, - хоть генеральский аттестат и
привилегии получать будет до конца войны. Не все ж американцам фильмы про
золушек снимать. И Марков пусть спасибо скажет, когда я уйду. Ив лагеря я
его вытащил, чины вернул, национальным героем сделаю, да еще женщину
подарю такую..."
- Ладно, Лена, поговорили. Хватит пока. Мне надо идти. Вот ключ. Жди
меня вечером. Если хочешь. - Он встал. - Да, вот еще. Раз уж мы так
поговорили интересно... - Он достал из нагрудного кармана пачку
сторублевок. - С театром ты завязывай... (Он машинально употребил слово
явно не из того ряда, но Лена не обратила внимания на это - она была
слишком взволнована). Походи лучше по магазинам, подбери себе что-нибудь.
И, не давая возможности ей возразить или, упаси бог, благодарить за
этот - черт его знает, может, и не совсем приличный - поступок, коротко
кивнул и быстро пошел через вал к выходу.
Он понимал, конечно, что вряд ли возьмет ее с собой, но и оставить
теперь ее просто так казалось и неразумным, и неблагородным. Лучше всего
организовать ей в Москве отдельную квартиру, одновременно и себе -
запасную базу на всякий случай. На такое дело у Сталина власти хватит. А
перед возвращением действительно женить на ней Маркова. Хватит ему, в
самом деле, в холостяках ходить.
4
Не задерживаясь в приемной, только слегка кивнув Поскребышеву,
который в последние дни пребывал в состоянии тягостного недоумения от
всего происходящего, Берестин прошел в кабинет.
Кроме Сталина там был еще один человек, невысокий, коренастый, в
несвежем генеральском кителе без нашивок, петлиц и наград, от которых
остались только многочисленные дырки на груди.
Берестин никогда не видел его фотографий (даже для статьи в военной
энциклопедия не нашлось), но ошибиться не мог - это был не кто иной, как
герой Советского Союза, начальник Главного управления ВВС РККА
генерал-лейтенант Рычагов Павел Васильевич, тридцати лет отроду. Бывший.
Все бывший - и по должности, и по званию. Забрали его перед самой войной,
и куда делся - неизвестно. Про других хоть год смерти указан, а ему и
этого не досталось. Но пока, значит, жив, раз здесь сидит... Рычагов ходил
у Сталина в любимцах, звания и должности сыпались на него, как ни на кого
другого в то время. А потом все сразу кончилось. Не понравилось вождю, что
молодой главком авиации начал говорить, что думает, и руководить своим
ведомством, исходя из интересов дела, а не применительно к настояниям
хозяина и его подручных.
Как радушный хозяин, Сталин представил друг другу Маркова и Рычагова.
Рычагов был сейчас не то чтобы мрачен, а подавлен и угнетен. Глаза у
него прятались под полуопущенными веками, и рукопожатие вышло вялое, он
смотрел мимо Берестина и мимо Сталина, словно видел где-то в углу кабинета
свой настоящий конец, а в инсценировку, что разыгрывалась сейчас - не
верил. "Зачем все это? Не мучили бы уж..." - нечто подобное прочитал
Берестин в его взгляде, и словно холодок пробежал между лопаток.
Новиков тоже ощутил ужас, мелькнувший по комнате, как крыло
гигантской ночной бабочки, и решил разрядить обстановку.
- Товарищ Берия, - обратился Сталин к Берестину, словно приглашая его
включиться в разговор, который вели здесь до него, - товарищ Берия (при
этом имени Рычагов вздрогнул) несколько погорячился. Неправильно оценил
слова и поступки товарища Рычагова и, не посоветовавшись с Политбюро,
задержал его. А у нас, к сожалению, не нашлось времени спросить: а куда
это вдруг пропал товарищ Рычагов? А когда узнали, куда, недопустимо долго
не могли выяснить, кто прав: товарищ Берия, или...
Он взглянул на Рычагова, смущенно развел руками. Так уж, мол,
получилось...
Берестин попробовал поставить себя на место Павла - Паши, как звал
его за глаза весь воздушный флот. Как он это воспринимает? Как извинение
или как продолжение дьявольской игры? И что ждет от будущего? Не сломался
ли насовсем, как многие из тех, кто побывал в гостях у Николая Ивановича и
Лаврентия Павловича? Не должен бы... Нервы у него молодые,
летчик-истребитель, сидел недолго, да и сел как раз из-за сильного
характера. Правда, если он верил в Сталина как в бога, а потом понял, что
богом прикидывался дьявол, тогда случай тяжелый.
Единственный, наверное, из выдвиженцев тех лет, он воспринял свой
взлет так, как и следовало. Не скрывал, что многого еще не знает, и не
стеснялся учиться всему, чему надо. И одновременно поведением своим и
словами напоминал каждому: меня назначили на этот пост, я - главком, и
буду говорить и делать то, что считаю нужным. Так и поступал.
Вот и рубил с трибуны на всесоюзном совещании высшего комсостава РККА
в декабре сорокового года, что завоевание господства в воздухе в грядущей
войне - под большим вопросом, оттого, мол, и оттого, а за этими "оттого" -
и неправильное определение приоритетов в авиапромышленности, и
неправильная установка в подготовке личного состава, и технический
авантюризм некоторых КБ, и ни в какие ворота не лезущая передача контроля
за строительством аэродромов НКВД, и т.д., и т.п. Такое мало кому
прощалось даже в келейных разговорах, а тут - с высокой трибуны! Через три
месяца с небольшим генерал-лейтенант Рычагов после резкого, на грани крика
разговора по ВЧ с Берией о том, что девяносто процентов аэродромов
прифронтовой зоны запланированы под одновременную реконструкцию, самолеты
стоят сотнями, крыло к крылу и им неоткуда взлетать, заявил, что прямо из
Минска он идет на доклад к Сталину. И... никуда больше не пришел, кроме
отдельной камеры Лубянской внутренней тюрьмы, где с ним раз в неделю
