- Почему? - не поняла Лена.
- Потому, что только тогда войдут в моду такие женщины. В шестьдесят
пятом ты бы произвела фурор в Москве. Как Софи Лорен...
- Мне тогда будет уже пятьдесят, - засмеялась Лена. - А кто такая
Софи Лорен?
- Актриса итальянская. У нас пока неизвестная... Через четверть века
все девушки будут стремиться к твоему стилю. Все будут длинноногие,
гибкие, спортивные и раскованные. В рестораны станут ходить в синих
американских брюках, гонять на немецких мотоциклах и итальянских
мотороллерах "Веспа" и "Ламбретта", петь под гитару опасные песни и
танцевать такое, что сейчас и не приснится.
- Вы так говорите, будто только что оттуда. Воображение у вас яркое!
А платья какие будут носить, тоже знаете, или только американские брюки? И
почему именно американские, а не французские, к примеру?
- Французская будет косметика, а брюки точно американские... -
Берестин развеселился, его несла волна приятного легкого опьянения, и он
ничем не рисковал. Удивлять же девушку было забавно. Как раз по системе
Шульгина: говоришь чистую правду, но так, что никто не верит. - А
платья... Можно и про платья, только рассказать трудно, я лучше нарисую.
В кабинете, на листах из большого бювара Алексей летящими линиями
изобразил несколько эффектных моделей шестидесятых и восьмидесятых годов.
Манекенщицы все, как одна, были удивительно похожи на Лену, особенно на
первом рисунке, в мини-юбке, черных колготках и туфлях на высоченной
шпильке. Хоть выглядели туалеты непривычно, местами и неприлично, но
женским чутьем и вкусом Лена уловила их прелесть.
- Товарищ командарм, вы гений! Вам бы модельером работать и романы
писать, как Беляеву... Расскажите еще что-нибудь про будущее.
- Долго рассказывать, потом как нибудь. Пойдем лучше шампанского
выпьем, а потом я песню спою, тоже из будущего...
С шутками и смехом, напрочь забыв про свое звание и положение,
Алексей организовал у стола свой кружок, рассказал пару анекдотов якобы из
жизни царских офицеров, делая вид, что не замечает предостерегающих жестов
хозяина, потом потребовал гитару и в стиле Боярского и почти его голосом,
что было несложно, спел: "Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не
надо". После короткой недоуменной тишины раздались бурные аплодисменты
женщин.
- Что это было? - привязался к нему крепко подвыпивший тот самый
Головинский, друг и покровитель Елены. - Слегка коряво, но явно
талантливо. Это что же, вы написали?
- Я, не я - какая разница? Давайте лучше выпьем. Вам не понять, как
может быть приятен вкус тонкого вина...
Берестин увидел, что редактор делает ему знаки, и замолчал. Пригубил
бокал шампанского и, кивнув окружающим, пошел в кабинет.
- Что с тобой происходит? Кровь играет? Так ты поосторожнее, Сергей,
ты же в форме, и люди тут всякие...
- Вот не думал, товарищ комиссар, что вы у себя всяких принимаете.
- Все же прими совет... будь осторожнее.
- Не трусь, комиссар, ты же храбрый мужик, на Халхин-Голе говорят,
геройствовал... Пока я живой - ничего не бойся. Теперь все мощно. Говори,
что думаешь. Как Ленин писал, помнишь?
Редактор дернул головой вверх и в сторону, знакомым жестом крайнего
раздражения. Но предпочел не связываться с пьяным, на его взгляд,
человеком.
- Тебе что, вправду понравилась Елена? - сменил он тему, но и тут
поддел: - Как лейтенант, перед ней перья распушил...
- Перья - распушил! Стилист! Откуда в тебе занудливость взялась?
Раньше не замечал. Ясность тебе во всем подавай. А она тебе нужна? Вот
начнется через месяц-другой большая заваруха, хоть вспомним, как
развлекались на прощание... Семен Давидовыч, пойдем еще, по-гусарски, пока
оно все есть - вино, женщины, музыка... А паренек твой, этот Симонов,
видать, зверский талант, ты его береги. Я слышал, как он сегодня стихи
свои читал. Может, новый поручик Лермонтов созревает.
- Я знаю. Но шалопай большой. Держать его надо железно и спуску не
давать, тогда, может, толк и выйдет.
- Ну давай, инженер. А также садовник, мичуринец. Жаль, у Лермонтова
такого друга-редактора не было...
Пока Берестин беседовал с дивкомиссаром, Лена успела очень грамотно,
с точки зрения Станиславского, разыграть этюд "Ссора с любовником". Вышло
очень убедительно - уцепилась за первое попавшееся слово, спровоцировала
другое, завязка, кульминация, переход на личности, голос на грани
истерики, завершающий мазок - и готова сцена. Известный дирижер был
заведен и деморализован настолько, что, косо водрузив на голову шляпу и ни
с кем не попрощавшись, исчез, а Елена смогла полностью посвятить себя
Маркову, наивно считая, что это она охмуряет молодого командарма.
Когда пришло время расходиться, практически трезвый редактор,
которому предстояло ехать вычитывать номер - чего он не доверял никому,
справедливо считая, что голова дороже трех часов сна, - предложил Маркову
машину. Алексей, не менее трезвым голосом, чем у хозяина, отказался,
сказав, что желает прогуляться по ночной Москве, и попросил не
тревожиться, но дать на всякий случай пистолет, ибо не успел еще получить
свой.
В то время, хоть и считался каждый второй потенциальным врагом
народа, до мысли разоружить комсостав армии никто не успел додуматься, и
вообще пистолеты имели почти все, и военные, и партийные, и даже
хозяйственные работники.
Редактор с легкостью, немыслимой в последующие времена, предложил на
выбор маленький маузер или "коровин". Алексей выбрал "коровина", который
был полегче, передернул затвор и сунул пистолет в карман. Хоть и принято
думать, что до войны порядка было больше, но профессиональная преступность
процветала вполне официально и встреча с грабителями в два часа ночи не
исключалась. Зато и стрелять в них каждый, располагающий оружием, имел
полное право. Без каких-либо последствий.
Он шел под руку с Еленой по пустынным улицам, вдыхая воздух,
свободный от радиоактивных осадков, солей тяжелых металлов, гербицидов,
пестицидов и прочих продуктов прогресса. Лена, касаясь бедром его ноги и
чуть сильнее, чем нужно, сжимая его руку, рассказывала кое-что о себе. О
тяжелой жизни в театре, где сплошные интриги, террор примадонн и любовниц
главрежа, о коммунальной квартире на девять семей и других сложностях.
Заработок совсем маленький...
Рублей семьдесят по-нашему, прикинул Алексей. Действительно мало. В
восьмидесятые годы, к тому же, для актрисы есть какие-то возможности
подработать - то на телевидении, то на радио, то мультфильмы озвучивать, в
кино хоть эпизодиком сняться, концерты халтурные. А здесь иначе. Здесь еще
не знают принципа "нигде ничего нет, но у всех все есть..." Возможностей
меньше, и если уж чего нет, так нет. А хочется, конечно, Лене многого.
Она действительно поспешила родиться. В общем, нормальные для 41-то
года бытовые сложности задевали ее куда больнее, чем многих других. И,
значит, ее характер и наклонности больше соответствовали грядущим
десятилетиям.
- Вам бы, Лена, на телевидении работать. Как раз для вас: возможность
крупных планов, непосредственный контакт со зрителями, синтез разных видов
искусства. Здесь все ваши особенности играли бы на вас. А на обычной
сцене, да на задних планах, вы, наверное, теряетесь...
- Где же это на нем можно работать? Насколько я знаю, там уже три
года одни картинки передают. Только в конце года обещают кино показать. Я,
правда, сама не видела, но в газетах читала.
- Э, Лена, это все опыты. А представьте через несколько лет.
Специальные студии, самые разные программы: развлекательные, политические,
познавательные. "В мире животных", "Музыкальный киоск", "Утренняя
почта"... И везде нужны ведущие - красивые, элегантные, остроумные. И все
в цвете и вот на таком экране.
- Ну и воображение у вас! Вы это телевидение сами видели? Там,
говорят, вот такой экранчик, как почтовая открытка, все серое и
расплывчатое. Почти ничего и не разобрать.
- Мелочи, Лена. Раз идея воплощена, довести ее до совершенства - дело
простое. Чего далеко ходить, когда я попал на гражданскую, у нас на всю
армию был один "Сопвич". Два пуда дерева и перкаля, сто верст в час, летал
на смеси самогона с керосином. А сейчас? Я не говорю про высадку на полюс,
я человек военный, и мне важнее, что эти бывшие этажерки всего через
двадцать лет в щебень разнесли Гернику, Варшаву, Роттердам... Вот вам и
темпы прогресса.
- Вы воевали в гражданскую? Так сколько же вам лет?
Вот истинный парадокс времени. Девятнадцать лет, отделявшие окончание
гражданской войны от начала Отечественной, воспринимались всеми как
огромный отрезок, и не так уж наивна была Лена, поразившаяся, что
моложавый командарм воевал в легендарные времена, вместе с Буденным,
Ворошиловым, Чапаевым.
- Не путайтесь, милая Элен! Не так уж и много. Всего лишь тридцать
девять. Да и то не совсем. И три из них можно не считать.
Лена замолчала и прижалась к его плечу щекой.
- Сергей Петрович, а там очень страшно? У нас, я раньше в другом
театре работала, худрук тоже врагом народа оказался...
- "Тоже..." Хорошо сказано.
- Ой, простите, я совсем не так хотела сказать...
- Ничего, Лена, я понимаю. Запомните - не было никаких врагов народа
и нет, да наверное, и быть не может. Никто не враг своего народа. Может
быть разное понимание интересов народа, но все в принципе желают своему
народу блага, а не вреда. Даже и белогвардейцы, а я на них в свое время
насмотрелся. Нормальные люди, за родину головы клали...
- Да что вы такое говорите! - Лена искренне возмутилась. - Они же
даря вернуть хотели, за имения свои воевали, рабочих и крестьян вешали!
Берестин вздохнул. Зря он затеял такой разговор. Но ведь надо как-то
начинать восстановление исторической справедливости. Сейчас - так, а потом
и в печати осторожно...
- Надеюсь, вы меня монархистом не считаете? Воевал я с ними до
последнего, а все равно жалко. Какие там у армейских прапорщиков и
подпоручиков имения? Которые с имениями, те в штыковые атаки не ходили и в
Севастополе на пирсах не стрелялись... Беда тогда начинается, когда
появляются люди, думающие, что только они знают, что народу нужно. И не
согласных с ними без суда к стенке ставят.
- Но как же? Ведь товарищ Сталин...
- - Оставим пока. Об этом надо говорить в другой обстановке.
И подумал: вот взять бы и привезти девочку к товарищу Сталину на
дачу...
Через Зарядье они вышли к Красной площади, и обоим уже было ясно, что
идут они к Маркову в гостиницу, хотя об этом не было сказано ни слова.
Когда можно было свернуть к Лене на Балчуг, она промолчала, а Берестин еще
раньше решил, что пусть все выйдет, как выйдет.
У входа в огромный сумрачный вестибюль гостиницы швейцар, похожий на
адмирала Рождественского, отдал командиру честь, помня службу в
гвардейской роте дворцовых гренадеров, а затем во всех классных гостиницах
и ресторанах Москвы. Заботу о нравственности клиентов он не считал
входящей в свои функции, да и мистического часа - двадцать три,
определенного постояльцам для решения личных проблем, тогда еще не было
установлено, и ночных рейдов по номерам на предмет укрепления
нравственности администрация не проводила.
Лена попала в роскошь люксовских номеров первый раз в жизни, и хоть
старалась не подавать виду, но весь здешний бархат, ковры, карельская
береза, запах воска, которым натирали полы, китайская ваза в рост человека
