недуга, когда скрытые эмоции из подсознания, вытесняясь в сознание,
преобразуются в псевдонеприязненное отношение и поведение при общении с
возбудителем. Красиво сформулировано? Продаю...
- Да пошел ты со своим юмором...
- Чтобы я так был здоров, сказали бы тебе в Одессе. Скажи лучше, а
тебя что, совсем не задевает, что она оттуда?
- Что она _о_т_т_у_д_а_ или что _о_н_а_ оттуда?
- Второе.
- Знаешь - абсолютно. Для меня она - та же самая Ирка.
- В которую ты, как я теперь понял...
- Может, прекратишь?
- А зачем? Кстати, она не только свободна сейчас, а жутко одинока.
Космически... Гляди, каламбурчик вышел.
- А ты?
- Я... Мой поезд уехал вон аж когда... И окромя сентиментальных
воспоминаний и суровой мужской дружбы, нас с ней ничего не связывает.
- Мели, Емеля... Развелось психологов, а нет, чтобы девушке попросту
в глаза посмотреть. Стала б она с каждым недоумком за полтыщи кэмэ ни с
того ни с сего гнать... Поверь моему опыту. Особливо у замужних, году так
на третьем-пятом, сентиментальные воспоминания способны превращаться в
материальную силу...
- Ладно, размялись. Давай по делу.
...Ирина вернулась, когда уже почти стемнело. Ее прогулка по деревне
не вызвала у местных жителей, проживающих тут в количестве около
пятнадцати человек, никаких внешних проявлений интереса. Тут всяких
туристов видели.
Мужчины встретили ее радостными возгласами и непривычными в их устах
комплиментами, и она поняла, что ее дело плохо.
- Предлагаю считать сумерки сгустившимися и перейти в дом, а то
свежеет, да и комарики... - сказал Левашов.
- Принято. Ведите меня...
Левашов зажег большую двенадцатилинейную лампу под зеленым абажуром.
Пряный запах керосина, тьма, собравшаяся по углам из центра комнаты,
мягкий золотистый отсвет свежевыскобленных и проолифенных бревенчатых стен
сразу создали уют.
Ужин Левашов подал самый простой - уха и жареные грибы. Он не страдал
комплексом Лукулла и с собой привез только табак и напитки, в остальном
полагаясь на дары земли, воды и сельпо.
Так они и провели этот последний в ее памяти счастливый вечер.
Неспешный ужин, разговоры, чай из самовара с гордой надписью по боку
"Сукинъ и сыновья..." Словно между прочим касались бытовых подробностей
первой Ирининой жизни, не уделяя им большего внимания, чем, скажем,
рассказам Левашова о нравах грузчиков Латакии или воспоминаниям Новикова о
встречах с американками из Корпуса мира.
И снова она поражалась выдержке своих друзей. Пусть она и знала их,
как ей казалось, великолепно, но ведь были они для нее всего лишь люди, а
она читала серьезные, не фантастические, философские книги, где
рассматривались проблемы гипотетических контактов. И всегда в них более
или менее явно проводилась мысль о шоке невероятной силы, тотальном
комплексе неполноценности, угрожающем человечеству при встрече с высшим
разумом. И выходило, что либо Новиков с Левашовым необыкновенно
шокоустойчивы, либо просто не считают ее носительницей означенного высшего
разума. Какой вариант для нее лучше, она пока не решила.
Наконец Левашов встал.
- Ну, хватит. Спать мы тебя положим наверху, есть там светелочка, в
самый раз для тебя. Можно бы и на сеновале, да вот сена там нет уже лет
тридцать.
...Она уже задремала и не знала, сколько еще друзья сидели внизу без
нее. Дверь скрипнула и, открыв глаза, Ирина увидела, как вошел Новиков.
Остановился у изголовья, постоял молча, словно не зная, что делать дальше.
- Ты что? - шепотом спросила она.
- Не спишь? Вот и я тоже.
Ирина села на постели, подвинулась к стене. Простыня соскользнула,
открыв плечи и грудь. Она не стала ее поправлять.
Андрей присел рядом, провел ладонью по ее щеке. Она вздрогнула от
этой привычной ласки и вдруг возникшего влечения к нему.
- Оставайся у меня. Если не противно теперь...
- Что ты говоришь!.. Тебе ж со мной нормально было?
Она не ответила. У нее все было совсем иначе, а у землян даже расовые
и национальные различия имеют огромное значение.
Новиков снова погладил ее по щеке, шее, плечам. Неровно и шумно
вздохнул:
- Олег там... неудобно...
Она отвернулась, подтянула простыню к подбородку.
- Все советуешься... У самого смелости не хватает? Или еще чего? Я
тебе правду говорила - у тебя будет все. Любые возможности жить так, как
хочешь. Деньги, книги, путешествия, почти вечная молодость, возможность
влиять на судьбы людей и народов... Ты же всегда этого хотел, я помню. Так
твои мечты - только жалкая тень того, что я тебе могу дать...
- Все-таки придется говорить сейчас. Я хотел утром. Слова, сказанные
ночью, это, знаешь... - он махнул рукой. - Ну, слушай... Лично тебе я
верю. Знаю тебя и в твоей честности не сомневаюсь. Но вот тем, кто тебя
послал... Почему они не обратились к нам по-хорошему, в открытую? Значит,
им есть для чего прятаться? Что это за мировые линии, куда они идут и как
пересекаются - дело темное. Не для слабых умов. Может, их действительно
надо разводить, сводить, менять историю и прочее? Допускаю, но согласиться
не могу. У нас так не делается. В темную - в преферанс играть можно. Со
своим ходом и семью взятками на руках. А быть слепым агентом не знамо у
кого играть под суфлера, не читавши пьесы... Нет.
Она поразилась твердости его тона. Пыталась его убедить, концентрируя
все свои способности, но все оказалось бесполезным.
- Пойми, Ира, пусть ты во все веришь и считаешь, что так и надо. В
конце концов, это твоя работа. Но я вам помогать не могу. У Земли свой
путь. И - наши принципы. Если даже мой отказ ничего не изменит, если ты
найдешь себе более покладистых, доверчивых или просто взыскующих благ
помощников, для меня важно, что я в этом не участвовал... Я не считаю себя
вправе решать за человечество, если даже поверю, что ему от моих действий
будет лучше. А кроме того, я думаю, твоя работа вообще бессмысленна.
История, мне мажется, настолько упругая штука, что силой с ней ничего не
сделаешь. Сколько уже примеров было, даже в наши времена. И в ту, и в
другую сторону. Баварская республика, Венгрия в девятнадцатом году,
фашистские эксперименты, Чили, Португалия, Китай, волюнтаризм всякий... И
все возвращалось на круги своя. В русло главной исторической
последовательности. Да ты же сама истмат учила. Это, может, сейчас у вас
там иначе считают, да и то, если в архивах покопаться, что-то похожее
найти можно. У вас какой там способ производства?
Она с недоумением поняла, что не знает, как ответить. И сказала
совсем другое.
- Но, может быть, те примеры и есть итог воздействия в нужном
направления, а иначе...
- Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.
- Возьми другие примеры, - не хотела сдаваться Ирина. - Вот если бы
князь Владимир силой ввел другую религию, не православие, как бы сейчас
выглядела наша история?
С острой радостью он отметил эту ее оговорку: наша.
Но промолчал. Сказал другое:
- Хороший пример. Но и здесь можно возразить, Он и выбрал именно
православие, потому что другая религия просто не накладывалась на
национальную идею и национальный характер. Не это уже повод для другого
разговора. Давай пока оставим тему полуоткрытой. Смотри, Ирок, я с тобой
честен до предела. Будь на твоем месте кто угодно другой, я бы считал
своим долгом силой пресечь его деятельность. По законам военного времени.
- Вот даже как.. Спасибо... Шел бы ты правда вниз, Новиков. А то
боюсь, передумаешь...
И только после этих слов он обнял ее, начал целовать, преодолевая
молчаливое сопротивление. Она отворачивала голову, избегая его губ, но уже
знала, что уступит, что его искренний порыв сейчас для нее важнее, дороже
и гордости, и принципов, и так называемого долга.
...Утро настало серое, пасмурное, словно и не было накануне
солнечного вечера и ясного заката. В плотной, словно придавленной рыхлыми
низкими тучами тишине отчетливо слышался монотонный шорох медленного
дождя.
Завтракать сели поздно, и за столом все время ощущалась общая
неловкость, будто после ссоры, в которой все были не правы.
Первым вернулся к вчерашней теме Левашов. И то, что он сказал, словно
бы выворачивало предложение Ирины наизнанку. Он, оказывается, давно уже
занимался проблемой внепространственных переходов. И даже собрал
установку, предназначенную для создания окна между двумя как угодно далеко
разнесенными координатными точками. И хоть работала установка ненадежно и
неустойчиво, на уровне первых телевизоров, иногда совмещение получалось
вполне убедительное.
Ирина поразилась, как близко подошел он к решению, которое считалось
вершиной развития неизмеримо дальше ушедшей науки и техники на ее родине.
И Левашов предлагал ей поделиться своими знаниями и техническими
возможностями, помочь довести до ума его конструкцию, одновременно,
разумеется, отказавшись от своей галактической роли. Сменить, так сказать,
флаг...
Она еще более была не готова к этому, чем они - к ее предложению.
Даже нет, они были более готовы, у них сразу определилась позиция. Ирина
же вдруг почувствовала себя голой на площади. Положение, из которого нет
разумного и достойного выхода. Разве только прикрыться руками и бежать,
куда придется.
Прикусив губу, она отвернулась к окну. И засмотрелась.
Сквозь мелкую сетку дождя пополам с легким туманом виден был мокрый
лужок, раскидистая трехстволая береза, опустившая свои ветви почти до
земли, а дальше расплывчато просматривались контуры безмолвных изб.
- Да, красиво... И грустно. Селигерское настроение... - тихо сказала
Ирина. - Спасибо, мальчики, за откровенность. Вы всегда были настоящими
друзьями. Главное - честными. А я поеду, наверное. Дел у меня много, да и
муж беспокоиться станет. Ты как, Андрей, со мной поедешь или тут
останешься?
- Не спеши, Ира, - попробовал ее удержать Левашов. - Пойдем, я тебе
свою технику покажу. А если сразу не можешь от присяги отступить, так
подумай: ведь когда мы с тобой эту штуку мою до ума доведем и обнародуем,
история сама собой так изменится...
- Не положено передавать отсталым цивилизациям информацию или
приборы, не соответствующие их уровню развития, - заявила она чужим
голосом, лицо у нее было бледное и словно отсутствующее.
Новиков за ее спиной резко взмахнул рукой, приказывая Левашову
замолчать. Олег пожал плечами.
- Ладно, Ира, поехали раз так... - сказал Новиков.
Уже садясь в машину, Ирина вдруг сказала Левашову:
- Будешь в Москве - заходи, подумаем, чем тебе можно помочь.
Новиков повернул ключ. На душе было погано.
Отъехав километров десять от деревни, он остановился.
В лесу дождь, и вообще-то очень мелкий, совсем почтя не ощущался,
только шелестел не переставая в кронах медноствольных сосен. Песок дороги
был поверху схвачен слегка намокшей и затвердевшей корочкой, будто снег -
настом.
Тихо, сумрачно было в лесу, необычно, тревожно-торжественно, словно в
заброшенном храме, где нет ни души, только почему-то горят, потрескивая,
многочисленные свечи.
Ирина была совершенно городской женщиной, выросшей на московском
асфальте, и безлюдный дремучий лес, совсем не похожий на тот, что окружал
ее дачу, здесь, в сотне километров от ближайшего города, действовал на нее
с необычной силой.
Ей не хотелось ни о чем говорить с Новиковым, но когда он открыл
дверцу и протянул ей руку, молча подчинилась.
