траве, выискивая и пряча в горсти крупные синеватые звездочки. Я уже от-
пустил возлюбленную за калитку, не выпуская, впрочем, ее руки из своей,
но мгновенно оценил обстановку, притянул девушку к закрытой калитке и
быстро чмокнул в щеку, на которой лежал изящный маленький завиток.
Собственно, чмокнул в завиток.
Она с готовностью подставила лицо, прикрыла глаза, и мы стали цело-
ваться уже всерьез, пока не заметили, что нам что-то мешает. Это была
калитка с заостренными полосками штакетника, которая находилась между
нами. Ребра штакетника весьма чувствительно упирались в грудь, а заост-
ренные концы вонзались в подбородок. Однако открыть калитку было нельзя,
ибо для этого пришлось бы хоть на миг оторваться друг от друга. Так мы
обнимались -возлюбленная, я и калитка - пока брат не принес полную при-
горшню светляков. Я одарил ими возлюбленную. Она украсила свою черную
широкую косу и ушла по дорожке, мерцая в темноте, как маленькое удаляю-
щееся созвездие.
После этого до последнего дня каникул мы целовались каждый вечер с
отчаянной добросовестностью дилетантов, которым поручили трудную профес-
сиональную работу. Брат был тактичен и предан. Он истребил всех светля-
ков в поселке. В его взгляде я читал стойкое непонимание необходимости
наших долгих и бессмысленных занятий.
И эта возлюбленная испарилась из моей памяти быстрее летнего утренне-
го тумана, выражаясь изысканно и фигурально.
Если вам не надоело мое безудержное донжуанство, могу сообщить, что
подобных романов до моей женитьбы было еще несколько. Все они стреми-
тельно развивались до первого поцелуя, а дальше замирали в недоумении.
Что могло быть дальше?.. Я этого не знал. Обрывки искаженных сведений о
жизни мужчин и женщин, почерпнутые на улице, образовывали в моем созна-
нии грубую и пугающую картину. Интимная жизнь казалась стыдной и неприс-
тойной.
Все это привело к тому, что я женился двадцати лет на девушке, кото-
рая имела еще более туманные представления о любви. О наших совместных
поисках истины можно написать отдельную поучительную книгу. Это была бы
очень смешная и грустная книга. Это была бы книга о том, как двое моло-
дых людей, знакомых с функциями Лагранжа и историческим материализмом,
вынуждены были самостоятельно изобретать велосипед. Я опять выражаюсь
фигурально. К сожалению, в нашем языке слишком мало слов, которыми можно
пользоваться для описания всех этих дел, не нарушая приличий.
Политика
Сейчас я хочу рассказать о тех общественных потрясениях, которые за-
метно повлияли на мое мировоззрение.
Мировоззрение, пожалуй, - слишком громкое слово. Я до сих пор не уве-
рен - есть ли оно у меня. В таком случае, если угодно, я расскажу о со-
бытиях, которые привели к отсутствию мировоззрения.
В детстве я был тихим конформистом. Мои родители были членами партии.
Я занимал небольшие руководящие посты в школьной пионерской организации.
Я любил гладить утюгом шелковый красный галстук и сам пришивал к рукаву
белой рубашки лычку звеньевого.
В вестибюле школы висел большой транспарант. На нем было написано:
"Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!" На пионерских
слетах и торзжествах я пел в составе мужского квартета. Мы пели песню
"По улицам шагает веселое звено" и еще одну, текст которой сейчас уте-
рян. Восстанавливаю его по памяти. Мы пели примерно так:
Русский с китайцем - братья навек.
Крепнет единство народов и рас.
Плечи расправил простой человек,
С песней шагает простой человек.
Сталин и Мао слушают нас
Здесь все ложь - от первого до последнего слова. К сожалению, я узнал
это значительно позже. А тогда я пел, выпятив грудь с галстуком, и мне
казалось, что Сталин и Мао, и впрямь, нас слушают.
Однажды произошел эпизод, который я запомнил. Что-то я понял в тот
момент. Я понял, что не так все безоблачно, как написано на транспаран-
те. В те годы я еще не знал, что отец сидел в тридцать седьмом году.
Так вот. На первомайских парадах над Красной площадью пролетали само-
леты. Было известно, что первый самолет, четырехмоторный бомбардировщик
типа "летающая крепость" ведет Василий Сталин, сын Иосифа Виссарионови-
ча. Василия Сталина обычно сопровождал эскорт истребителей.
Направляясь к Красной площади, Сталин пролетал над крышей нашего до-
ма. В тот день отец не пошел со мною смотреть парад, и мы прогуливались
с ним во дворе. Вокруг была музыка первомайского дня, воздушные шарики,
леденцы на палочке и бумажные мячики, набитые опилками. Мячики прыгали
на тонких резинках.
Я бросал мячик, и он возвращался ко мне. Внезапно послышался гул са-
молетов. Я поднял голову и увидел "летающую крепость", по бокам которой,
чуть впереди нее, неслись две пары истребителей.
Истребителям было положено лететь чуть позади. Эскорт явно опережал
Василия Сталина и рисковал прибыть на площадь раньше него.
- Сталин отстал! Сталин отстал! - завопил я восторге, тыча пальцем в
небо.
Отец подскочил ко мне и зажал рот ладонью. Это было так неожиданно,
что я растерялся. Отец побледнел. Я впервые увидел на его лице выражение
страха. И главное - я ничего не понимал.
- Не ори глупости! - тихо сказал он и снял ладонь с моего рта. Потом
он вдруг покраснел, засунул руки в карманы, резко повернулся и отошел. Я
остался стоять с раскрытым ртом. Я даже не спросил - почему нельзя обра-
тить внимание окружающих на забавный эпизод в небе.
Память у меня, надо сказать, дырявая. Но этот случай я помню очень
хорошо.
Смутно запомнилось еще какое-то "дело врачей". В журнале "Крокодил"
были нарисованы противные люди в белых халатах, с длинными хищными
пальцами, с которых капала кровь. Примерно в то же время из нашего клас-
са ушел Яша Тайц. Он жил по соседству в красном кирпичном доме, где было
много профессоров, а потом уехал жить куда-то в другое место.
Затем Сталин умер. Об этом я уже упоминал. В скором времени взяли и
разоблачили Берию. Мы пели частушку "Берия, Берия, вышел из доверия!" -
и нас не очень занимал вопрос, каким же образом ему удалось войти в до-
верие?
Сталина положили в мавзолее рядом с Лениным. Это было естественно и
справедливо. Сталин лежал в форме генералиссимуса. Там еще оставалось
много места. Я ходил с отцом смотреть Сталина. Тогда я подумал, что мав-
золей специально сделали попросторнее, чтобы хватило на всех. Теперь я
думаю, что он не такой просторный, как кажется.
Двадцатый съезд случился, когда мне шел шестнадцатый год. Это было
уже во Владивостоке. И вот тут-то я ощутил тот великий стыд, о котором
уже говорил. Я читал газеты и думал. Я разговаривал с отцом. "Как же
так? Неужели никто не знал?" - спрашивал я с юношеским негодованием. -
"Кто-то знал. Кто-то догадывался. Большинство думало, что так надо", -
сказал отец. - "Но почему же никто не сказал правду?" - "Когда ты вырас-
тешь и захочешь сказать свою правду, ты поймешь, что это не так просто".
Сейчас я это понимаю.
Мне дали хороший урок безверия. Я чувствовал себя виноватым перед
расстрелянными и замученными. Так, вероятно, бывает, когда узнаешь о
предательстве любимого человека. Я понял, что еще один шаг - и я разуве-
рюсь во всем. Но я не сделал этого шага.
Я опять испытал стыд и гордость. Гордость за то, что правда сказана,
и стыд перед всем миром, что она так долго была беспомощна перед ложью.
Потом я стал думать, что все относительно - нет ни правды, ни лжи, а
есть лишь меняющаяся точка зрения. Ради удобства можно называть правдой
любую ложь, можно даже заставить себя поверить в нее и все-таки...
Все-таки правда абсолютна. В ее основе лежит чувство справедливости.
Правда, как и Бог, - одна. Не случайно он ее видит, но почему-то не ско-
ро скажет.
Предвижу яростные возражения и нападки. Особенно со стороны филосо-
фов, которых, честно сказать, не люблю. Они способны запутать любое де-
ло. А правда, кроме всего прочего, - проста.
Прошу также помнить, что я человек без мировоззрения. Мне его заменя-
ет ирония.
Я не думаю, что ирония лучше мировоззрения. По правде сказать, она
мне здорово надоела. Ирония - опасное состояние ума, разъедающее душу.
Она очень удобна, когда речь идет о том, чтобы выжить в обстановке бесп-
росветной глупости и лжи. Она улыбается над всякой позицией, требующей
решений и активных действий. Ирония пропитана скепсисом, как губка, ко-
торую подавали умирающему Христу -уксусом.
Скепсис и уксус - очень похожие слова.
Отец говорил мне, что я аполитичен. Это его огорчало. А-политичен,
бэ-политичен, вэ-политичен и так далее до конца алфавита... Я-политичен.
Мне очень хотелось бы узнать - каким образом из пионерского мальчика
с искренним выдохом на губах "Всегда готов!" - получился рефлексирующий
ироничный субъект, готовый разве что грустно улыбаться над явлениями
жизни. Как это произошло? Кто виноват в этом?
Профессия
После легких и приятных волнений юности настала пора избрать жизнен-
ный путь. В вопросах выбора этого пути существует явная недоработка. Я
хорошо и ровно учился по всем предметам. Меня увлекали на разных этапах
математика, физика, химия, девушки, спорт и литература.
История меня тоже увлекла, как вы поняли из предыдущей главы.
Спорт и девушек в качестве направляющих жизненного пути я отбросил
сразу. Правда, по-настоящему это удалось сделать только со спортом. Де-
вушки, а потом и женщины, еще долго существенно влияли на конфигурацию
моего жизненного пути. Но хватит об этом.
Почему-то в то время из поля зрения входящего в жизнь юноши совершен-
но выпадали такие нормальные человеческие занятия, как хлебопашество,
слесарное и столярное дело, строительство, торговля и многое другое. Я
говорю о юношах из так называемых "приличных" семей.
Выбор был таков: наука, искусство, военное дело.
Последнее, если говорить обо мне, фигурировало чисто номинально как
наиболее простое. Отец легко мог составить мне протекцию в любое высшее
воинское училище. Именно поэтому мысль о таком жизненном пути сделалась
мне ненавистной. Кроме того, я уже говорил о своем отношении к армии.
Я считал и считаю сейчас, что распространенная идея - идти по стопам
своего отца - является неплодотворной. Она неплодотворна во всех случа-
ях. И в том, когда отец добился на избранном поприще известных высот, и
в обратном.
Порассуждаем на эту тему подробнее. Она меня занимает.
Допустим, что отец достиг в своей области совершенства или весьма к
нему приблизился. Так обстояло дело у меня. Тогда дорожка оказывалась
проторенной. Сын долгое время мог следовать по ней, находясь в на-
чальственной тени отца. Имя сына вливалось в имя отца, ничего не прибав-
ляя ни тому, ни другому. Быть всю жизнь лишь сыном своего знаменитого
отца - скучная перспектива для честолюбивого юноши. А я, напомню, был
честолюбив. Сыновьям известных отцов очень трудно утверждаться и легко
жить. Может быть, одно вытекает из другого.
Вы скажете, что бывает иначе. Сын может превзойти отца. Да, но тогда
это будет как раз обратный случай. Следовательно, отец не добился круп-
ного успеха, и сын со временем затмил его. Такое бывает реже или просто
менее известно. Этот случай, казалось бы, благоприятный для сына, тоже
чреват неудобствами. Он не совсем этичен по отношению к отцу. Последне-
му, может быть, и все равно - но каково сыну? Каково ему думать об отце
как о неудачнике и ощущать себя стоящим на его плечах?
Каково сознавать, что жизнь отца свелась лишь к расчистке пути?
Короче говоря, я настоятельно советовал бы молодым уклониться от жиз-
ненного пути отца и искать себя на других тропинках. По крайней мере,
никому не будет обидно.
Мы выбрались из рассуждений и вернулись туда, откуда начали. То есть
к моменту окончания мною десятого класса. Мы шли с отцом по берегу
