то жаркий рыжий язык, то колеблющийся трезубец; оно было жгучим, опасным -
и все бессильным против твердости камня и обманчивой мягкости песка. Не то
что молнии, которые умел исторгать Рагар!
И не только он. Теперь киммериец припомнил еще одно имя, скрытое
давностью лет, припорошенное пылью времени... Фарал! Странник в сером
плаще, который встретился ему на берегах Вилайета то ли тринадцать, то ли
пятнадцать лет назад... Правда, молнии его были нацелены не в камень, но
сраженный ими человек казался крепче гранитной скалы! Теперь, спустя годы
и годы, Конан понимал, что почтенный Неджес из Шандарата, вполне возможно,
являлся не самым могучим чародеем - из тех, что встречались ему в иных
странах и в иные времена. Но с этим стигийцем его связывала память юности,
представление об ужасе и бессилии, испытанным едва ли не впервые... Такое
не забывается! Лишь дремлет до поры, готовое вспыхнуть ярким
воспоминанием, жгучим, как пламя костра...
Фарал убил колдуна огненной стрелой, беззвучно вылетевшей из его
ладони... А Рагар смог усмирить разбушевавшихся подземных богов...
Конечно, он и сам погиб, но разве можно сравнивать мощь тех, кто способен
залить лавой целый остров, с жалким чародейством стигийца Неджеса! Разные
силы, разный и результат... Фарал раздавил черного мага словно крысу,
одним небрежным ударом - и остался жив; Рагар сражался с грозными демонами
вулканов, и погиб... Но он сумел загнать их обратно в огненную
преисподнюю!
Между Фаралом и Рагаром маячила еще чья-то невысокая ладная фигурка,
чье-то лицо с веселой улыбкой на пухловатых губах. Долгая дорога и
раздумья в одиночестве просветляют память, и Конану уже не надо было
напрягаться: он знал, кто пожаловал к нему в гости.
Малыш! Бритунец, Маленький Брат!
Этот, по-видимому, не владел таинственной Силой Митры, но был на диво
сообразительным. Сейчас он казался киммерийцу не слабее двух остальных;
там, где Фарал с Рагаром добивались своего колдовством, малыш брал
ловкостью и редкостным хитроумием. К тому же, он превосходно владел мечом!
Впрочем, все трое обращались с оружием так, словно клинки еще в
детстве приросли к их ладоням. Сейчас, будучи в зрелых годах, Конан мог
оценить их мастерство, равного коему ему не доводилось видеть. Да, эта
троица смогла бы шутя разметать отряд немедийских меченосцев или полсотни
телохранителей императора Турана!
Киммерийца, однако, не столь прельщало это неподражаемое воинское
искусство, как сокрушительное могущество молний Митры. Удастся ли ему
овладеть огненной стихией, частицей божественной силы, которой Великий
Податель Жизни делился с избранными? Да и захочет ли наставник обучить
сему?
Ум варвара, практичный и здравый, расчислил все наперед, подсказывая
цель, к которой стоило стремиться. Конечно, телесная мощь, ловкость,
неутомимость и совершенное владение оружием давали власть - ту, которой он
обладал уже не раз, власть над десятками или сотнями людей, власть
капитана, предводителя, мелкого вождя. Но молнии! Таинственная Сила,
нисходившая с небес, с помощью которой можно было дробить скалы и
расправляться с черными колдунами! Да и не только с ними - с целым
воинством, если на то пошло!
Подобное сказочное могущество делало доступной уже иную власть, к
коей он стремился в последние годы. Он мог сокрушить любого из смертных
владык, забраться на любой трон! Зингары или Заморы, Аргоса или Шема,
Немедии или Офира... Даже великого Турана или великой Аквилонии!
Обеты... Да, Конан помнил об этой клятве, про которую толковали все
три Ученика - аквилонец Фарал, аргосец Рагар и этот малыш из Бритунии.
Наставник требует, чтобы овладевший Великим Искусством применял его только
при обороне либо уничтожая Зло... Но что есть Зло? Жестокий правитель, вне
всякого сомнения! Таких правителей вокруг имелось немало, и Конан был
готов сменить любого. Каждого, кто обладал властью над десятком богатых
городов, плодородными землями, замками и сильным войском!
Кроме того, клятвы и обеты его не пугали. Слова всегда остаются
словами, и даже имя бога, как бы скрепляющее обещание, всего лишь слово,
не более того. Боги же, по большей части, невнимательны к мелочам; даже
сам человек значит для них не слишком много - что уж говорить о
произнесенных им обетах! Возможно, они имеют значение для магов и жрецов,
но никак уж не для воинов! Деяния воина можно трактовать и так, и этак, в
зависимости от ситуации и обстоятельств - тем более, воина-победителя... К
примеру, - думал Конан, сидя у костра в пустынной степи, - что произойдет,
если он, завладев Аргосом или Шемом, двинется с армией в стигийские
пределы и разорит дотла страну проклятых колдунов? С одной стороны, это
будет нападением; с другой - он уничтожит гнусных поклонников Сета во
славу пресветлого Митры! Разве Податель Жизни покарает его за это? Сочтет
учиненную им резню нарушением клятвы? Очень и очень сомнительно... Ибо в
одном боги похожи на людей: каждый из них алчет низвержения соперника.
Кстати, ни Фарал, ни Маленький Брат ничего не ведали о каре, которой
Митра подвергал провинившегося. Кара существовала, но какой она была,
никто не знал - в том числе и Рагар, от которого киммерийцу удалось
почерпнуть большую часть сведений. Рагар однажды проговорился, что
конкретный вид божеского наказания совсем не интересует Учеников; они
соблюдали клятвы не из страха перед Митрой, а из любви к нему. Видно, по
этой причине никто и никогда не был наказан, ибо обет принимался от всего
сердца и нарушение его означало для Ученика духовную смерть - то есть
такую участь, которая была страшней любой божественной кары.
Конан не верил в эти бредни; он твердо знал, что за каждый проступок
полагается совершенно определенное воздаяние. Так, конокрадов в Туране
разрывали лошадьми, грабителей в Немедии вешали, а в Аквилонии
четвертовали, аргосские власти казнили пиратов путем милосердного
усекновения головы, а в Шеме их сажали на кол. Если Митра не соизволил
объявить наказание отступнику, то, вероятней всего, такового просто не
существовало, и Великий поступил с истинно божественной мудростью,
припугнув на всякий случай и кончив этим дело. Но даже если бы Он и хотел
покарать, то откуда станет ему известно о проступке? И как Он выдернет
провинившегося из огромного человеческого муравейника, расплодившегося Его
попущением на земле?
Такие мысли крутились в голове у Конана на всем длинном пути от
Аргоса до этого кургана с разрушенной башней, торчавшего в гирканской
степи в одиннадцати конных переходах от Дамаста. И чем дольше он
раздумывал на подобные темы, тем больше уверялся, что может не бояться
карающей руки пресветлого бога. Другое дело, если сам наставник не
пожелает учить его Великому Искусству... Тут ему оставалось полагаться
только на свой дар убеждения или удачу.
Три луны назад Конан, вернувшись с далекого острова в Западном
океане, покинул "Громовую Стрелу" у аргосского побережья, неподалеку от
Мессантии. Обратная дорога к материку оказалась небесприбыльной: ему
удалось взять пару купцов. У одного трюм был набит винными бочками, и
киммериец его отпустил, пополнив лишь свои запасы спиртного; второй вез в
Стигию шелка, жемчуг и дорогие изделия из бронзы и серебра, по каковой
причине сначала попытался скрыться, а затем оказал ожесточенное
сопротивление. Конан со своими людьми вырезал всех, а затем, когда
драгоценный груз оказался на борту "Стрелы", велел поджечь купеческий
барк.
Пиратскую галеру, вместе с большей частью добычи, он оставил в
наследство косоглазому Сандаре. Новому капитану досталась все, кроме
строптивицы Каллы, чем он был изрядно огорчен; но в Мессантии нашлось
столько свободных красоток, что Сандара, добравшись туда, через день уже
не вспоминал о стигийке.
Конан же полагал, что девушка, оставшись на Кардале, избавила его от
множества хлопот. Возможно, ей не захотелось бы становиться подружкой
Сандары, и она пожелала б сопровождать прежнего возлюбленного в
странствиях... Что бы он тогда делал? Попутчики - а тем более попутчицы -
Конану были не нужны; он твердо решил добраться до Учителя и освоить
чудодейственные искусства, дававшие власть и над холодной сталью, и над
огненными молниями. Ему предстоял долгий путь на восток, и Калла тут была
лишней обузой. Действительно, что бы он стал с ней делать? Разве что
продал в хорошие руки на невольничьем рынке в Офире или Шеме...
Итак, он отправился в дорогу один, с туго набитым кошельком у пояса и
мечами Рагара за спиной. Клинки он почитал главным своим богатством,
памятуя многозначительные слова аргосца - мол, это не простое оружие;
правда, пока что их загадочные свойства оставались для Конана тайной за
семью печатями. Купив в Мессантии доброго скакуна, он переправился через
Хорот и пересек Аргос с запада на восток, не слишком отклоняясь от
побережья. Ему пришлось обогнуть зону густых и непроходимых лесов - тех
самых, под чьим прикрытием в свое время пряталась "Громовая Стрела"; затем
он преодолел границу между Аргосом и Шемом, и через пару дней добрался до
Асгалуна, крупного шемского порта. Тут он пополнил запасы провианта, дал
передохнуть коню, а затем отправился через Эрук в Замбулу, находившуюся
уже на туранской территории. Город этот, как и окружавшие его пустыни, был
киммерийцу отлично знаком; когда-то, лет десять назад, ему уже доводилось
странствовать в здешних краях. Возможно, он сумел бы разыскать и кое-кого
из давних знакомых, но, по здравом размышлении, решил этого не делать.
Испаране, его прежней возлюбленной из Замбулы, было уже под сорок -
слишком почтенный возраст для женщины, по мнению Конана; и наверняка ее
уже окружала целая куча детей.
Оставив Замбулу позади, он поскакал к Самарре, а оттуда - в Аграпур,
славную столицу Илдиза Туранского, где ему некогда довелось командовать
отрядом наемников. Здесь киммериец тоже не стал задерживаться; продав
своего жеребца, он сел на один из кораблей, ходивших в Хаббу, богатый
торговый город на восточном побережье Вилайета, пересек морские просторы
и, после некоторых приключений, добрался до Дамаста, где украл коня. Этот
самый мохнатый конек и пофыркивал сейчас неподалеку, выискивая скудные
пучки травы.
Путешествие оказалось долгим и не всегда удачным. В Мессантии, если
говорить начистоту, Конана опознали, и ему пришлось срочно уносить ноги -
за голову Амры, грозы побережья, была назначена очень приличная награда.
Переправляться через широченный Хорот пришлось ночью, в грозу, и только
удачливость киммерийца да выносливость коня позволили успешно завершить
это непростое дело. За Конаном гнались и на южном берегу реки; ему
пришлось скакать день и ночь, пока жеребец окончательно не изнемог. К
счастью, отряд аргосских стрелков изрядно растянулся, и киммериец, устроив
засаду, перебил пять или шесть человек - наиболее ретивых, мчавшихся за
ним по пятам. Остальные, видно, решили, что собственные головы дороже
самой щедрой награды, и оставили Конана в покое.
В Асгалуне Амру тоже знали слишком хорошо, и там могла повториться та
же история, что в Мессантии. Поэтому, явившись под вечер в шемский порт,
киммериец отправился к некоему перекупщику краденого, с которым был знаком
еще с давних времен. Этот пронырливый смуглый шемит оказал ему самое
горячее гостеприимство - то ли устрашившись конановых мечей, то ли в
надежде на дальнейшее сотрудничество. Гость не стал его разочаровывать,
