Я подал сигнал "поднимайте". Нарастающая масса света хлынула на
меня, волны снова грозили ударами, блеск поверхности моря был неожидан
и радостен... Пока ловкие руки снимали с меня шлем и освобождали от
тяжести скафандра, был поднят и мой спутник.
Устало опустившись на кнехт, я с восхищением смотрел на водолаза,
казалось, нисколько не потерявшего своей задорной бодрости и после
второго спуска.
- Ну, молодец ваш старпом! - обратился водолаз к капитану. -
Справился что надо! Мы с ним - вернее, он - еще исследовательский
поход проделали и в командирской каюте что-то нашарили. - И он кивнул
в сторону нашей добычи, уже поднятой на палубу.
- С этим потом, - сказал инженер, - сейчас палить будем.
Глаза всех собравшихся на палубе людей в настороженном ожидании
были прикованы к маленькому коричневому ящику индуктора, перед которым
на коленях стоял инженер, закручивая рукоятку. Вращение рукоятки все
убыстрялось, маленькая машинка мелодично жужжала. Все слушали затаив
дыхание. Было очень тихо, только плеск волн доносился из-за высокого
борта. Достаточно было едва уловимого движения тонких пальцев инженера
на кнопке замыкателя, как глухой гул подводного взрыва ударил по
нервам. "Коминтерн" покачнулся, его железный корпус загудел, как
гигантский рояль. С левого борта плеснула высокая волна. В
откатившейся массе воды замелькали куски темного дерева, еще через
несколько секунд поверхность воды покрылась массой почерневших пластин
пробки - это всплыл на поверхность груз из трюма корабля. Все моряки,
от капитана до кока, с одинаково жадным вниманием ждали, что будет
дальше. Послышался сильный, но приглушенный скрип, за скрипом
последовал легкий толчок, как бы поддавший пароход снизу. Мы
продолжали ждать, но больше ничего не было слышно, только по-прежнему
плескали волны и глухо стучали в борт обломки, всплывшие после взрыва.
Общее молчание нарушил спокойный голос инженера:
- Ну что ж, командир, давайте ход.
- Как, разве уже все? - встрепенулся капитан.
- Ну конечно!
Капитан кинулся на мостик, зазвенел телеграф, и внезапно
возникший шум машин не сопровождался уже более жутким грохотом.
Корабль ожил и двинулся. Под носом зашумели волны. Когда "Коминтерн"
повернул, ложась на курс, все мы дружно крикнули:
- Инженеру - ура!..
- По местам! - послышалась команда капитана, против обыкновения
закурившего на мостике, и палуба опустела.
Я с неохотой поднялся с кнехта, подошел к водолазу, своему
товарищу по подводным приключениям, и крепко пожал ему руку. Потом я
заглянул через борт назад, где в отдалении колыхались на волнах
обломки, вырванные взрывом из парусного судна, и с неприятным чувством
какого-то совершенного мной убийства представил себе, что судно, так
долго странствовавшее после своей гибели, сопротивляясь времени и
океану, сейчас медленно погружается в глубочайшую пучину... Ощущение
сильного нервного подъема, владевшее мною все время, ослабло, а затем
и совсем исчезло. Вместо него телом и мозгом завладела неодолимая
усталость. Я сказал матросу, чтобы он отнес наши находки в штурманскую
рубку, а сам поплелся на мостик.
Капитан увидел меня и протянул мне обе руки:
- Ну и молодец вы, Евгений Николаевич, ну и молодец! Спасибо вам.
Баночку первосортного рома разопьем вечерком с главным спасителем
нашим. - Жест в сторону инженера. - А вы идите-ка отдохните - вижу,
как устали!..
Я быстро спустился с мостика и, ополоснувшись под душем,
отправился в свою каюту. Бросившись в постель, я еще некоторое время
видел то туманный подводный свет, то колыхание солнечных бликов, то
черноту трюма... Каюта равномерно подрагивала от движения машины,
пароход спокойно шел своим курсом. Все происшедшее отодвинулось в
небытие... Через минуту я уже крепко спал.
Был вечер, когда я проснулся с ощущением чего-то необычного, что
ждет меня, и сразу вспомнил о своих находках. Одевшись и наскоро поев,
я сразу же направился к капитану, где увидал оживленное общество,
подогретое первоклассным ромом, до которого я и сам большой охотник.
Как только я пришел, капитан распорядился расстелить на ковре брезент,
и мы приступили к вскрытию найденных ящиков. Большой ящик, не
поддававшийся долоту - он был сделан из крепкого дерева, - раскрылся
только после нескольких добрых ударов топором. По каюте разнесся
странный, острый запах. К нашему разочарованию, в ящике мы обнаружили
только кашу с лоскутами кожи - все, что осталось от судового журнала.
Капитан, инженер и механик невольно рассмеялись, увидев, как
вытянулись наши физиономии - моя и водолаза. Мы вскрыли один из двух
маленьких ящиков, найденных водолазом. В нем оказался старинный
бронзовый секстант. Оттерев слой зелени с одной стороны, я смог
прочесть латинскую надпись. Смысл ее был в том, что секстант "сделал
механик Даниэль... (фамилию забыл) в Глазго, 1784 год". Эти данные, по
существу, ничего не значили, так как английские инструменты могли
находиться на любом судне, а пользоваться ими могли много лет при
необыкновенной прочности старинных английских приборов.
Однако третий ящик принес нам радость, хорошо знакомую всякому,
добившемуся желанной цели. Ветхий наружный футляр из дерева при первой
же попытке его открыть легко распался в наших руках, обнажив тускло
заблестевшую в ярком электрическом свете оловянную банку, покрытую
крупными каплями воды. Банка была закрыта надвигавшейся сверху толстой
крышкой, очень туго забитой. Крышку снять было невозможно, и мы
срезали ее по верхней кромке принесенной механиком ножовкой. Под ней
оказалась вторая крышка, плоская, завинчивающаяся, с кольцом
посредине. Мы отвинтили ее сравнительно легко и с торжеством извлекли
из банки, внутренность которой только отсырела, но не содержала ни
капли воды, свернутую трубкой пачку бумаг.
Второй раз в этот день раздалось дружное "ура".
Небрежно свернутая, слегка измятая пачка плотной бумаги, серой и
очень легко рвавшейся, сделалась центром внимания. Какие-то химические
процессы или сырость в банке уничтожили все написанное на верхней и
нижней частях каждого листка. Точно так же очень сильно пострадали
листы, составлявшие наружную часть свертка. Уцелели только немногие
страницы, составлявшие среднюю часть пачки листов, а также отдельный,
сложенный вчетверо лист светло-желтой бумаги, вложенный в пачку. Этот
лист и дал нам ключ к пониманию всего происшедшего.
Крупные неровные буквы покрывали немного вкось четыре желтые
странички. Старинный английский язык несколько затруднял чтение.
Написанное разбирали мы с инженером, остальные помогали в
затруднительных случаях. На отдельном листке было написано примерно
следующее:
"12 марта 1793 года, 6 часов пополудни, широта 38°20' южная,
долгота 28°45' восточная, по утреннему счислению. Воля Всевышнего
Творца да будет надо мной. Примите же, неизвестные люди, мой последний
привет и прочтите важные сообщения, мною прилагаемые к сему. Я, Эфраим
Джессельтон, владелец и капитан прекрасного корабля "Святая Анна",
считаю свои последние минуты в этом мире и тороплюсь сообщить
обстоятельства своей гибели.
Я вышел из Капштадта рано утром 10 марта, имея направление на
Бомбей, с заходом в Занзибар. Днем миновал мыс Бурь, за которым был
встречен необычайно большим волнением, очень сильно бросавшим корабль.
К ночи с северо-востока налетел сильный ураган, заставивший
дрейфовать, склоняясь к зюйду, под передними топовыми парусами. Весь
следующий день "Святая Анна" лежала в дрейфе, борясь с нарастающей
силой урагана. К утру буря еще усилилась, достигнув невиданной,
невообразимой силы. Я потерял одну за другой все мачты. Мужество
экипажа не раз спасало корабль от верной гибели. Но посланная нам
судьбой чаша страданий не была исчерпана. Ряд исполинских волн
беспощадно обрушился на корабль, который, как и его команда, изнемог в
дикой борьбе. Течь в носу и на палубе лишила "Святую Анну"
остойчивости, и в 5 часов пополудни корабль нырнул носом, затем лег на
бок и стал погружаться. В момент этой последней, непоправимой
катастрофы я находился в своей каюте. Только что я вошел и старался
достать..." Дальше следовал очень неразборчивый кусок записи, затем
снова можно было прочесть: "...страшный треск и крен корабля, вопли и
богохульные ругательства пересилили неистовый рев и грохот волн. Я
упал и сильно разбил себе голову, потом откатился на внутреннюю стену
каюты, поднялся и сделал попытку выбраться через дверь, очутившуюся
теперь наверху, посредине стены. Но толстая дверь была, по-видимому,
чем-то завалена и не поддалась моим усилиям. Задыхаясь, весь в поту, я
упал на пол в полном изнеможении, безразличный к близкой смерти.
Немного оправившись, я снова попытался выломать дверь, ударяя в нее
креслом, потом ножкой стола, но лишь изломал мебель, даже не повредив
двери. Я стучал и кричал до полной потери сил, но никто не пришел мне
на помощь, и я уверился в гибели своих людей и стал ждать своей
кончины. Прошло много времени, однако вода в каюту прибывала очень
медленно: за час ее набралось не более фута. Потрясенный катастрофой
до глубины души, я не сразу сообразил, что очень легкий груз моего
корабля - мы везли пробку из Португалии - и прославленная крепость
корпуса "Святой Анны" не дадут кораблю сразу пойти ко дну. Таким
образом, я имею некоторое время для того, чтобы вспомнить, прежде чем
погибнуть, о своих открытиях. Я хочу попытаться передать их людям, так
как по беспечности и неутолимой жажде пополнить их не успел этого
сделать ранее.
Необработанные записи моих исследований морских пучин между
Австралией и Африкой хранятся в особой банке. Сюда же я вкладываю и
эту последнюю запись, в надежде, что остатки моего корабля, несомые на
поверхности океана, будут или прибиты к берегу, или осмотрены
кем-нибудь в море: я знаю, что ценности и документы корабля всегда
ищут в каюте капитана... Масло уцелевшего каким-то чудом фонаря
догорает, в каюте уже три фута воды. Сатанинский рев урагана и качка
не ослабевают. Я слышу, как огромные волны прокатываются сверху по
корпусу "Святой Анны". Вот оно, крушение всех моих замыслов и жалкая
гибель взаперти, внутри уже мертвого корабля! Но, как ни слаб, как ни
ничтожен человек, луч надежды озаряет меня. И если я не спасусь сам,
то, может быть, моя рукопись будет прочитана и дело мое не пропадет...
Больше медлить нельзя. Вода прибывает все быстрее и скоро зальет
шкаф, на котором я пишу стоя и держу банку с записями. Прощайте,
неизвестные люди! И не берегите моей тайны, как сделал это я, жалкий
безумец. Поведайте о ней миру. Да свершится воля господа. Аминь".
Инженер закончил последние слова перевода, и все мы долго
молчали, подавленные этим простым рассказом об ужасной катастрофе и
мужестве давно погибшего человека.
Первым нарушил молчание механик:
- Представляете себе, как он писал это при тусклом свете
старинного фонаря, запертый в погибающем корабле! Твердые люди были в
старину...
- Ну, такие, положим, есть и сейчас, - перебил капитан. -
Давайте-ка высчитаем: он писал в тысяча семьсот девяносто третьем -
это значит, что корабль плавал до встречи с нами сто тридцать три
года!
- Меня другое удивляет, - сказал инженер. - Посмотрите широту и
долготу катастрофы. Она произошла где-то у Южной Африки, а мы
столкнулись со "Святой Анной" у Курильских островов...
- Ну, этому легко найти объяснение, - ответил капитан и достал
