уберегли великого нашего Ленина. Здесь народ Индии не сумел защитить
своего вождя Махатму Ганди... может быть, еще потому, что истинно
любящим людям не придет в голову, что злодей посмеет. А полубезумные
фанатики, направляемые искусными в психологии людьми, - они смеют!
Занести руку на девушку, у которой единственная защита - ее
красота, найти палача нетрудно.
Вот Сима, за Симу он спокоен. Скромную, как бы незаметную Симу,
на самом деле соперничающую с Тиллоттамой, что сразу почувствовали оба
художника - индиец и итальянец.
Почему? Да потому, что в нашей стране парализована волчья хватка
эгоистических негодяев. Есть еще, разумеется, дрянь, но разгуляться ей
труднее, потому что устранена власть денег. И как это хорошо,
становится полностью понятно лишь тогда, когда пробудешь какое-то
время в гуще далекой от нас жизни.
Накануне своего отъезда Ивернев пригласил Гирина и Чезаре к себе,
чтобы поговорить о черной короне.
Трое мужчин уединились в рабочей комнате Ивернева.
Ивернев, теперь уже во всех подробностях, рассказал Чезаре
происшедшее в Ленинграде и Москве до и во время визита Дерагази, не
скрыв и своей личной трагедии. Суровые слова геолога растрогали
художника, и тот, ожесточенно дымя сигаретой, несколько раз пожимал
руку Ивернева.
Потом Гирин изложил факты и догадки, касающиеся серых кристаллов,
разъяснив, что после похищения камней в Ленинграде те, которые
вставлены в корону, остались единственными, могущими послужить науке,
- Допустим, что ваши предположения верны, - прищурился от дыма
итальянец, - и серые кристаллы действуют на память. Каков же смысл
охоты за ними по всему миру, трата больших денег? Что такого
необычайно важного, если человек, к голове которого приложат кристалл,
потеряет память?
- Вы попали именно на самое важное, - ответил Гирин. - Это и есть
суть дела. И, разумеется, недобрая суть, вот почему они действуют
тайно. Недоброе всегда секретно. А дело, мне кажется, вот в чем.
Создание боевых и рабочих автоматов - очень дорогостоящая вещь. Под
рукой же есть дешевые, почти даровые чудеснейшие биологические
механизмы - люди. Но человек не автомат...
- Понял, понял, - вскричал, подскакивая, Чезаре, - человек,
потерявший память, может стать автоматом!
- Потерявший полностью - никуда не годен, потому что утрачивает и
всю свою приспособленность к жизни. Но если эта потеря частичная...
- Да, да, да! Как у Леа! Боже мой, да это же ясно как день, -
художник взмахнул обеими руками, - вот почему охотятся за короной. Она
может принести громадные деньги!
- Корона может принести немалые деньги и вам, если вы решите ее
продать этим "охотникам", - холодно сказал Гирин, - хотя, честно
сказать, я уверен, что шайка Дерагази найдет способы избавиться от
вас, как только вы покажете им сокровище. Я не собираюсь ни в чем
убеждать вас, но я видел этого человека! - Чезаре закивал головой, но,
прежде чем он успел что-либо сказать, в раскрытых дверных занавесях
показалась Леа.
- Милые мужчины, явилась чета Рамамурти! Тиллоттама будет
танцевать! Она в наряде танцовщицы, только что с выступления по
телевидению. И с магнитофоном. Пойдемте скорее!
- Пойдемте, - улыбнулся Гирин, - пусть синьор Пирелли не
торопится с решением. Оно будет для него очень ответственным, и
хотелось бы узнать его в окончательном виде. - Сима бросилась
навстречу Гирину.
- Иван, сейчас мы увидим танцы Тиллоттамы, как хорошо! - Она
взяла его под руку и крепко прижалась щекой к плечу.
Тиллоттаму не смутила теснота комнаты. Наоборот, ее движения, как
бы сжатые в тесном пространстве, приобрели упругость, силу и быстроту,
еще не виданные зрителями. Магнитофон рассыпал трудноуловимую для
европейца вязь двойных ритмов, рассеченную протяжными, дрожащими
нотами струнных инструментов.
Сима, волнуясь и затаив дыхание, следила за ожившей апсарой, не
зная, что Тиллоттама исполняет собственную импровизацию на недавно
написанную тамильским композитором Рави Дасом музыку "Слезы лотоса".
Оставив множество интонаций в движениях рук, поражающих в классических
танцах Индии, Тиллоттама отказалась от некоторых древних поз, упорно
повторяемых блюстителями древних традиций. Полусогнутые, широко
расставленные ноги, знаменующие ничтожество человека, его связь с
землей и медленное восставание к небу. Зачем они, если эти движения
выглядят некрасивыми у самой лучшей танцовщицы или танцора? Тиллоттама
следовала традиции танца Европы или Арабского Востока, восходящей к
временам Эллады и Крита, очень строгой к эстетике поз и движений ног,
наиболее рафинированно выраженной в русском классическом балете.
Для индийской танцовщицы это было дерзким новаторством, не
оцененным ее европейскими зрителями. Однако танец понравился им
гораздо больше традиционной индийской хореографии здесь, в Мадрасе,
доведенной до высокого совершенства наследницами храмовых девадаси.
Лишь Даярам, с молитвенным восхищением следивший за своей
возлюбленной, понимал все значение творчества танцовщицы и видел в ней
будущее искусство Индии. Новый танец, за которым последует другой,
третий. Она сможет повести за собой, отбрасывая накопившиеся в древнем
искусстве ядовитые ошибки. Упреки спадут с нее, как горчичные дерна с
острия шила, - так говорится в Дхаммападе - кодексе мудрости Южной
Индии.
Ранняя тропическая ночь засияла луной. Погасив свет, Даярам
распахнул широкое окно, и Тиллоттама продолжала танцевать в свете
луны, настолько яркой, что он не смягчил, а резче оттенил малейшие
движения танцовщицы, ее ставшие почти черными руки и тонкие черты ее
лица, будто вырезанные из темного дерева.
Мягкий полудетский голосок в магнитофоне запел "Песню любви". В
поразительном соответствии с нею тело Тиллоттамы как бы струилось,
переливаясь скрытым чувством, вздрагивало, замирая в минутной тревоге.
Песня умолкла, в тишине раздался резкий щелчок выключенного
магнитофона. Леа бросилась целовать Тиллоттаму, не скрывая
заблестевших в лунном свете слез восторга. Более сдержанная Сима
притянула к себе танцовщицу и прикоснулась щекой к ее щеке, как делала
в далекой России, поздравляя своих подруг и учениц с удачным
выступлением или спортивной победой. И, так же как у них, она
почувствовала твердость тела в неотошедшем напряжении и такую же
отрешенность чувств, еще не вернувшихся к обычному миру.
- Берегите ее, великую драгоценность! - сказал Гирин художнику
Рамамурти.
- Конечно! - отозвался Даярам с такой гордой и счастливой
улыбкой, что комната как бы осветилась.
Рамамурти стал прощаться, поднялись и трое итальянцев,
предложивших довезти индийских друзей. Ивернев, еще на правах
больного, вышел на веранду, а Сима с Гириным спустились в сад, чтобы
проводить гостей до ворот. Машина итальянцев стояла немного в стороне,
в кругу света яркого фонаря, как обычно, окруженного облаком ночных
насекомых. Дальше у второго фонаря под деревьями сидели на скамье
люди.
Сима послала уходящим воздушный поцелуй и пошла к дому. Дорожка
была узкой, и Гирин следовал за Симой по пятам, погруженный в какие-то
размышления и односложно отвечавший на ее восхваления Тиллоттамы. Сима
обернулась, посмотрев на мужа искоса и снизу. Взгляд этот почему-то
действовал на Гирина совершенно неотразимо.
- Ты обращал внимание, какая глубокая у нее чернота волос? Они
как сама ночь. Я поняла сегодня, увидев Тиллоттаму при лунном свете, -
вот царица ночи в самом настоящем смысле.
- Да, у меня тоже ее волосы ассоциируются с покрывалом ночи.
- Это оттого, что они без малейшей рыжины. Иссиня-черные, как у
наших цыган. Хотела бы я, чтобы у меня тоже были такие, а то ведь с
каким-то красноватым, медным отливом. Тот же подцвет, что и у Сандры.
- Как на чей вкус, - очнулся наконец Гирин. - Мне кажется, что в
цвете воронова крыла слишком много мрака, а у тебя сквозь черноту
проглядывает огонь. Оттенок огня выдает тебя, и я давно раскрыл твою
тайну.
- О чем ты говоришь? - воскликнула Сима, почему-то краснея.
- По мусульманским легендам, аллах сотворил человека из глины, а
пери - из огня. Ты - пери, а я, как черепок, стал тверже и звонче...
- Ты милый, Иван!
- А что касается цыган, то ведь они - индийцы по происхождению,
вернее дравиды. Я исповедую одну ересь, считая, что иссиня-черные
волосы - кстати, они характерны для многих древних народов
монгольского и дравидийского корня, - это пережиток большой древности.
Свидетельство когда-то случившегося усиления коротковолновой радиации
солнца, а может быть, и близкой вспышки сверхновой звезды, вызвавшей
особую пигментацию волос и кожи...
Вдруг на улице послышался глухой хлопок, как если бы откупорили
бутылку шампанского, потом второй и мужской вопль испуга, ярости и
муки. Несколько секунд спустя гулко хлестнули выстрелы автоматического
пистолета, смешавшиеся с криками. Гирин и Сима бросились к воротам.
Ивернев, еще слабый на ногах, побежал по лестнице, упал и скатился на
дорожку, оцарапав лицо и руки. На улице слышались крики, топот босых и
обутых ног. Не больше трех минут прошло с момента прощания с
друзьями...
Когда Сима с мужем скрылись в воротах, пятеро уезжавших стояли
лицом к ним, махая на прощание. Первой повернулась Тиллоттама и вдруг
заметила в группе людей, теснившихся около скамьи под деревом,
знакомый профиль с длинным, будто стесанным, носом.
"Ахмед!" - подумала она, вздрогнув от полузабытой ненависти. Но
лицо из прошлого исчезло, заслоненное двумя юношами в широких и
пестрых рубашках навыпуск.
Тиллоттама стиснула руку Даярама. Он встревоженно наклонился,
вопросительно глядя на ее побледневшее лицо.
- Поедем скорее! - тихо попросила Тиллоттама.
Леа вошла в машину, вставила ключ зажигания и открыла дверцу,
приглашая Тиллоттаму.
В это время группа людей отошла от скамьи, приближаясь к фонарю,
под которым стояла машина. Прежде чем кто-либо понял происходящее,
один из них вытащил из-под рубашки длинноствольный пистолет с
ребристой металлической муфтой на конце дула. Что-то хлопнуло о борт
машины, задев бок Тиллоттамы. Сандра ринулась вперед, чтобы прикрыть
Тиллоттаму, заводя руки за спину, как это делает наседка крыльями,
защищая цыплят. Хлопнул второй выстрел. Пуля, пробив руку Сандры,
попала в Тиллоттаму. Обе женщины упали как подкошенные. За секунду до
этого Даярам, издав звериный вопль, прыгнул навстречу стрелявшему.
Один из спутников убийцы подставил ему ногу. Даярам грохнулся об
асфальт у самых ног человека с пистолетом. Все же он успел ухватиться
за ноги убийцы, рванул на себя и подмял негодяя, пытаясь вырвать
оружие. Чезаре, старавшийся поднять раненых женщин и весь залитый их
кровью, яростным ударом сбил второго бандита и наклонился над
Даярамом, не замечая, что третий, пожилой и ранее не замеченный в
своей темной одежде, занес над ним длинное, адской остроты шило.
Мгновение - и шило вошло бы под лопатку итальянца, пронзив сердце, но
на подмогу пришла Леа со своим тяжелым автоматическим пистолетом,
который она носила с собой со дня нападения на Чезаре. Не колеблясь,
она выстрелила прямо в черноусое лицо. Бандит рухнул, тупо ударившись
головой о камень фонарного цоколя. Оставшиеся бандиты отпрянули назад.
Стрелявший отчаянным усилием вырвался из цепких рук Даярама и нанес
ему зверский удар пистолетом по затылку. Слепо раскидывая руки с
