- Прошу прощения, господа, но вы сами заставили меня ждать, -
заметил он, - я давно готов.
Он давно уже был без жилета и без камзола; его разули, сняли чулки
и надели поверх того, что на нем было, белую рубашку.
На грудь ему повесили дощечку, гласившую: Заговорщик.
У ворот его ждала двухколесная повозка, окруженная со всех
сторон многочисленной стражей.
В повозке горел факел.
При виде осужденного толпа захлопала в ладоши.
Приговор стал известен уже с двух часов пополудни, и толпе
казалось, что его слишком долго не приводят в исполнение.
По улицам бегали какие-то люди и попрошайничали у прохожих.
- А по какому случаю вы просите денег? - удивлялись те.
- По случаю казни маркиза де Фавра, - отвечали нищие.
Фавра без колебаний шагнул в повозку; он сел с той стороны, где
был прикреплен факел, отлично понимая, что факел этот зажжен из-за
него.
Священник церкви Апостола Павла поднялся в повозку вслед за ним
и сел сзади.
Это был тот самый господин с печальными и выразительными
глазами, которого мы уже видели во дворе тюрьмы Бисетр во время
испытаний машины доктора Гильотена.
Мы его видели тогда, видим теперь и еще будем иметь случай с ним
встретиться. Это истинный герой той эпохи, в которую мы с вами
вступаем.
Прежде чем сесть, палач накинул на шею Фавра веревку, на которой
тому суждено было висеть.
Конец веревки палач держал в руках.
В ту минуту, как повозка тронулась в путь, в толпе произошло
движение. Фавра взглянул в ту сторону, где произошло движение.
Он увидел людей, проталкивавшихся вперед, чтобы лучше видеть
повозку.
Неожиданно он против своей воли вздрогнул: в первом ряду он
узнал своего ночного посетителя, который пообещал не оставлять его
до последней минуты. Он был в костюме ярмарочного силача; он стоял
в окружении пяти или шести товарищей, это они раздвинули толпу,
пробиваясь вперед.
Осужденный кивнул ему с выражением признательности, но и
только.
Повозка покатилась дальше и остановилась перед Собором
Парижской Богоматери.
Главные врата были распахнуты настежь, и через них, в глубине
темной церкви, был виден пылавший свечами престол.
Любопытных собралось так много, что повозка была вынуждена
поминутно останавливаться и продолжала движение лишь после того,
как страже удавалось расчистить путь, беспрестанно
перегораживаемый людским потоком, перед которым не в силах была
устоять слабая цепь солдат.
На паперти солдатам удалось расчистить от зевак небольшое место.
- Вы должны выйти и покаяться, сударь, - приказал заплечных дел
мастер осужденному.
Фавра молча подчинился.
Священник вышел первым, за ним - осужденный, потом - палач, не
выпускавший веревку из рук.
Руки маркиза были связаны в запястьях, что не мешало ему
шевелить пальцами.
В правую руку ему вложили факел, в левую - приговор.
Осужденный взошел на паперть и встал на колени.
В первом ряду обступившей его толпы он узнал все того же
ярмарочного силача и его товарищей, которых он видел, выходя из
Шатле.
Казалось, такое упорство его тронуло, но ни один звук так и не
сорвался с его губ.
Секретарь трибунала Шатле уже ждал маркиза.
- Читайте, сударь! - приказал он ему в полный голос.
Затем он прибавил едва слышно:
- Господин маркиз! Знаете ли вы, что если вы захотите спастись,
вам достаточно шепнуть одно слово?
Осужденный оставил его вопрос без ответа и начал читать
приговор.
Он читал громко, и ничто не выдавало ни малейшего волнения;
когда он дочитал до конца, он обратился к окружавшей его толпе:
- Скоро я предстану перед Господом. Я прощаю тем, кто вопреки
своей совести меня обвинил в преступных замыслах. Я любил своего
короля и умру, сохранив верность этому чувству. Своей смертью я
подаю пример, которому, надеюсь, последуют благородные сердца.
Народ громко требует моей смерти, ему нужна жертва. Да будет так! Я
предпочитаю, чтобы роковой выбор пал на меня, нежели на какого-
нибудь слабовольного человека, которого незаслуженная казнь
повергла бы в отчаяние. Итак, раз мне не суждено ничего другого, как
то, что свершилось, продолжим наш путь, господа.
И они двинулись дальше.
От паперти Собора Парижской Богоматери до Гревской площади
путь недалек, однако повозка с осужденным добиралась туда добрый
час.
Когда приехали на площадь, Фавра спросил:
- Нельзя ли мне, господа, зайти на несколько минут в Ратушу?
- Вы хотите сделать признания, сын мой? - полюбопытствовал
священник.
- Нет, святой отец. Я хотел бы продиктовать завещание. Я слышал,
что осужденному, захваченному врасплох, никогда не отказывали в
этой милости.
И повозка, вместо того чтобы покатить прямехонько к виселице,
завернула к городской Ратуше.
В толпе послышались крики.
- Он будет делать разоблачения! Он будет делать разоблачения! -
неслось со всех сторон.
При этих словах какой-то красивый молодой человек,
напоминавший черной одеждой аббата и стоявший на каменной тумбе
на углу набережной Пелетье, сильно побледнел.
- О, можете ничего не бояться, граф Луи, - послышался неподалеку
от него насмешливый голос, - осужденный не скажет ни слова о том,
что произошло на Королевской площади.
Одетый в черное молодой человек живо обернулся и увидел, что это
говорил какой-то ярмарочный силач, однако он никак не мог
рассмотреть его лица, потому что как только тот договорил, он
надвинул на глаза широкополую шляпу.
Впрочем, если у красивого молодого человека и оставались
сомнения, они скоро рассеялись.
Взойдя на крыльцо Ратуши, Фавра жестом дал понять, что желает
говорить.
В то же мгновение крики стихли, словно порыв ветра, пронесшийся
в это время, унес с собой все звуки.
- Господа! - молвил Фавра. - Я слышу, как все вокруг меня
повторяют одно и то же: будто я поднялся на ступени городской
Ратуши затем, чтобы сделать разоблачения. Это не так. И ежели бы
среди вас оказался, что вполне возможно, такой человек, которому
есть чего опасаться в случае разоблачений, пусть он успокоится: я иду
в Ратушу, чтобы продиктовать завещание.
И он уверенно шагнул под мрачные своды Ратуши, поднялся по
лестнице, вошел в комнату, куда обыкновенно заводили осужденных и
потому носившую название комнаты разоблачений.
Там его ожидали трое одетых в черное господ; среди них маркиз де
Фавра узнал секретаря суда, обратившегося к нему на паперти Собора
Парижской Богоматери.
У осужденного были связаны руки, и потому он не мог писать сам:
он стал диктовать завещание.
В свое время много толков вызвало завещание Людовика XVI, как и
завещание любого короля. У нас перед глазами завещание маркиза де
Фавра, и единственное, что мы можем посоветовать нашим читателям:
Прочтите и сравните.
Продиктовав завещание, маркиз де Фавра попросил, чтобы ему дали
его прочитать и подписать.
Ему развязали руки. Он прочел завещание, исправил три
допущенные секретарем орфографические ошибки и подписал в конце
каждой страницы: Май де Фавра.
Засим он протянул руки, с тем чтобы ему снова их связали, что
сейчас же и сделал палач, ни на шаг не отступавший от осужденного.
Составление завещания заняло более двух часов. Ожидавший с
самого утра народ стал терять терпение: многие пришли не
позавтракав, рассчитывая пообедать после казни, и теперь сильно
проголодались.
В ропоте толпы слышались угрозы, уже не в первый раз звучавшие
на этой площади: те же слова раздавались здесь в день убийства де
Лоне, а также в то время, когда повесили Фулона и выпустили кишки
Бертье.
Да кроме того простой люд стал подумывать о том, что Фавра
помогли бежать через какую-нибудь потайную дверь.
В этой обстановке кое-кто уже предлагал повесить офицеров
муниципальной гвардии вместо Фавра и разнести Ратушу по камням.
К счастью, около девяти часов вечера осужденный вновь появился
на пороге. Солдатам в оцеплении раздали факелы; во всех выходивших
на площадь окнах зажгли свет. Только виселица тонула в таинственной
и пугающей темноте.
Появление осужденного было встречено дружными криками; в
пятидесятитысячной толпе, заполнившей площадь, произошло
движение.
На сей раз было совершенно ясно, что он не только не сбежал, но и
не сбежит.
Фавра огляделся.
На губах его мелькнула характерная для него усмешка, и он
пробормотал, обращаясь к самому себе:
- Ни одной кареты! Ах, до чего забывчива знать! К графу де Горну
она была расположена больше, чем ко мне.
- Это потому, что граф де Горн был убийцей, а вы - мученик! -
ответил ему чей-то голос.
Фавра обернулся и узнал ярмарочного силача, которого он уже
дважды встречал на своем пути.
- Прощайте, сударь, - сказал ему Фавра, - надеюсь, что при случае
вы дадите свидетельские показания в мою пользу.
Решительно спустившись по ступеням, он направился к эшафоту.
В ту минуту, как он поставил ногу на нижнюю ступеньку виселицы,
кто-то крикнул:
- Прыгай, маркиз!
В ответ раздался низкий и звучный голос осужденного:
- Граждане! Я умираю невиновным! Помолитесь за меня Богу!
На четвертой ступеньке он опять остановился и столь же
решительно и громко, как в первый раз, повторил:
- Граждане! Помогите мне своими молитвами... Я умираю
невиновным!
Дойдя до последней, восьмой ступеньки, он в третий раз
проговорил:
- Граждане! Я умираю невиновным: молитесь за меня Богу!
- Так вы все-таки не хотите, чтобы вас спасли? - спросил его один из
помощников палача, поднимавшийся вместе с ним по лестнице.
- Спасибо, друг мой, - отвечал Фавра. - Бог вознаградит вас за ваши
добрые намерения!
Подняв голову и взглянув на палача, который, казалось, ожидал
приказаний, вместо того чтобы приказывать самому, Фавра молвил:
- Исполняйте свой долг!
Едва он произнес эти слова, как палач толкнул его, и тело маркиза
закачалось в воздухе.
Пока толпа шумела и волновалась, упиваясь зрелищем на Гревской
площади, пока некоторые любители хлопали в ладоши и кричали
бис, словно после куплета водевиля или оперной арии, одетый в
черное молодой человек соскользнул с афишной тумбы и, рассекая
толпу, пробрался к Новому мосту, вскочил в экипаж без гербов и
приказал кучеру:
- Гони в Люксембург!
Кучер пустил лошадей вскачь.
Экипаж этот с большим нетерпением ждали три человека.
Это были граф Прованский и два дворянина, имена которых мы уже
упоминали в этой истории; впрочем, их незачем сейчас повторять.
Они ждали возвращения кареты с тем большим нетерпением, что
собирались сесть за стол еще в два часа, но беспокойство не позволяло
им этого сделать.
Повар тоже был в отчаянии: он уже в третий раз принимался за
ужин; через десять минут и этот ужин будет готов, а через четверть
часа снова будет никуда не годен.
Итак, ожидание достигло предела, когда наконец со двора донесся
стук колес.
Граф Прованский подбежал к окну, но успел лишь заметить, как
кто-то соскочил с подножки кареты и тенью метнулся к входу во
дворец.
Граф бросился от окна к двери; однако прежде чем будущий король
Франции успел добежать до двери, она распахнулась, и на пороге
появился одетый в черное молодой человек.
- Ваше высочество! - молвил он. - Все кончено. Маркиз де Фавра
умер, не произнеся ни одного лишнего слова.
- Значит, мы можем спокойно сесть за стол, дорогой Луи.
- Да, ваше высочество... Клянусь честью, это был достойный
дворянин!
- Я совершенно с вами согласен, дорогой мой, - отвечал принц. -
Мы выпьем на десерт по стаканчику констанского за упокой его души.
Прошу к столу, господа!
Двустворчатая дверь распахнулась, и знатные сотрапезники
