- Да, господин, - она кивнула.
Он выбрался из огромной постели и подошел к ней.
- Если мы купим ткань, ты сможешь сшить платье?
Он истратил на нее столько денег, а она так и не доставила ему
удовольствия...
- Я попробую, господин, - ответила она, не дав себе времени даже
подумать.
- Так попробуй! - он улыбнулся. - Если я прикажу, то смогут ли найти
помощниц для тебя?
- Думаю, да. - Она скинула покрывало. - Покажите, как.
Улыбнувшись своей мальчишеской улыбкой, он стал показывать - здесь
облегающее, вот так обтянуть грудь, здесь свободное, здесь опять облегающее,
внизу открытое.
- И почему бы не сделать вот такой разрез? Когда стоишь, он закрыт, но
при ходьбе будут видны твои прекрасные бедра.
Внезапно она почувствовала, что дрожит от его прикосновений и улыбается
ему в ответ. Он обнял ее и нежно поцеловал.
- Сегодня вечером опять попробуем, - сказал он. - Краски не надо, а духов
совсем немного, хорошо? Я скажу Жану, что моих женщин я люблю именно такими
- в натуральном виде! Больше всего ты мне нравишься такая, как сейчас, а
платье, какое бы ты ни сделала, все равно будет лучше, чем вчерашнее.
***
Не успел Уолли подумать, что дело сдвинулось с места, как опять возникли
проблемы. Нанджи лежал на кровати в первой комнате, все его лицо было в
синяках, нескольких зубов не хватало, на теле красовались самые
разнообразные царапины и ушибы. Его новая желтая юбка, смятая и
окровавленная, валялась на полу.
- Не надо, лежи! - приказал ему Уолли, когда тот попытался встать. Джа,
иди и скажи Жану, что надо послать за целителем. - Придвинув к кровати стул,
он сел и стал рассматривать то, что осталось от лица Нанджи. - Кто это
сделал?
Виновными оказались Горрамини и Ганири, двое из тех троих, что избили
Уолли на потеху Хардуджу. Уолли думал, что они ушли отсюда, но он ошибся.
Мелью после перенесенного унижения остаться не смог, но эти двое все еще
были здесь, тщательно избегая встреч с Седьмым. Нанджи вернулся от родителей
и зашел в салон при казармах, чтобы немного пощеголять и покрасоваться. В
салоне запрещалось драться на мечах, а врукопашную - нет, возможно, кулачные
бои даже поощрялись, чтобы таким образом дать безопасный выход энергии.
- Ну что ж, тем лучше! - взревел Уолли. - Эти двое - мои давние должники,
а теперь они еще и нарушили законы гостеприимства.
- Вы их вызовете? - встревоженно спросил Нанджи, облизывая распухшие
губы.
- Как бы не так! - ответил его наставник, опять начиная скрежетать
зубами. - Они нарушили правила чести! Я объявлю об этом всем и отрежу у них
большие пальцы... Ведь это они нанесли первый удар!
Ну, не совсем так... Первый удар нанес Нанджи.
В эту ужасную ночь Уолли обнаружил, что в словарном запасе Шонсу очень
мало ласковых и нежных слов. Теперь же он узнал, что оскорблений,
ругательств, брани и непристойностей в нем в избытке. Он в шестнадцати
хорошо продуманных вариантах, ни разу не сказав два раза одного и того же
слова, объяснил Нанджи, какую глупость тот совершил. Даже лежа на спине,
Нанджи сумел съежиться от страха.
- Но все же двое на одного - это бесчестно, - закончил Уолли, а потом
подозрительно посмотрел на своего побитого вассала. - Их ведь было двое
против тебя одного?
Ну, не совсем так. Ганири оскорбил Нанджи. Нанджи его ударил, а потом
получил за это по заслугам. Ганири хорошо дрался, Уолли уже знал об этом, он
ниже, но плотнее Нанджи, у него растопыренные уши и расплющенный нос
заправского борца. Потом, когда Нанджи удалось все-таки встать на ноги,
Горрамини сказал то же самое, Нанджи попытался было на него замахнуться, но
потерпел еще более сокрушительное поражение.
Теперь ярости и изумлению Уолли просто не было границ. Он не мог даже
ругаться.
- Значит, вместо того, чтобы объявлять о нарушении правил чести, мне
придется на брюхе ползти к Тарру и просить, чтобы он тебя простил? Но что же
такое они тебе сказали, что ты так потерял голову? Что же это за
оскорбление, если за него надо драться два раза подряд?
Нанджи отвернулся.
- Говори, вассал. Я приказываю! - резко сказал Уолли, почувствовав вдруг
какой-то подвох.
Совершенно убитый горем, Нанджи повернулся и взглянул ему в глаза. Потом
он закрыл правый глаз и показал пальцем на веко, то же самое проделал и с
левым, после чего уставился на Уолли полными страдания глазами, но Уолли так
ничего и не понял.
- Я же сказал "говори"! Словами!
Тут ему показалось, что вассал впервые не захочет повиноваться, но вот
юноша сглотнул и прошептал:
- Мой отец плетет циновки, а мать работает с серебром.
Можно было подумать, что он признается в кровосмесительстве или в том,
что торгует наркотиками.
Родовые знаки? Джа говорила о чем-то подобном, а Уолли не решился
спросить, где они ставятся. А загадка, которую загадал ему бог - там что-то
про брата... Уолли почувствовал непреодолимое желание подбежать к зеркалу и
осмотреть свои собственные веки - что же там у него самого?
- Ну и что? - спросил Уолли. - Они - честные люди? Много работают? Хорошо
обращаются со своими детьми? - Нанджи кивал. - Тогда гордись ими! Какая
разница, чем занимается твой отец, если он хороший человек?
Что за потрясающая разница в морали! Уолли уже открыл рот, чтобы сказать,
что его отец был полицейским, но вовремя остановился. В его ушах зазвучал
звонкий смех, которым бог ответил на такое заявление. Это могло означать,
что бог предвидел подобный разговор: ведь "полицейский" прозвучало бы как
"воин", а значит, Уолли не должен говорить об этом Нанджи.
Однако отец Уолли Смита на протяжении всей своей сомнительной карьеры
понемножку занимался и тем, и другим, включая два года работы на ковровой
фабрике.
- Какое странное совпадение, Нанджи, - мой дед тоже плел циновки.
Нанджи открыл рот. Если бы поклонение героям можно было измерить по шкале
Рихтера, то Уолли бы дошел сейчас до девяти с половиной.
- Ну и какое это имеет значение? Ведь мой вассал - ты, а не твой отец. А
сыновей делать он умеет, это ясно. Вот только мозги у него выходят плохо,
ты, слабоумный кретин!
В это время к ним торопливо вошел целитель. Пока он осматривал пациента,
Уолли незаметно проскользнул в соседнюю комнату и быстро захромал к зеркалу.
На веках у него ничего не было. Так что об этом лучше пока не заикаться.
Возвращаясь обратно, он стал думать о Нанджи. Эта непонятная
закомплексованность своим невоинским происхождением вполне объясняла, откуда
взялись его преувеличенные представления о чести и мужестве; типичный случай
перекомпенсации, хотя на языке Мира такого слова нет. Здесь явно не помешает
некоторая психотерапия. Если бы эта стокилограммовая гора мускулов могла
заменить мудрого бородатого венского доктора... Да, для Зигмунда Фрейда тут
непочатый край работы. Поэтому, когда целитель уверил светлейшего, что
серьезная опасность его подопечному не грозит, получил свою плату и
удалился, Уолли приказал пострадавшему лежать тихо, а сам устроился рядом с
ним на табурете.
- Давай-ка поговорим о твоих неудачах в фехтовании, - сказал он. - Когда
это началось? Или всегда было так плохо?
Конечно же нет, ответил Нанджи, глядя в потолок; у него распухли губы, и
говорить ему было трудно. Сначала начинающий Нанджи первого ранга был просто
примером для всех. Бриу говорил, что он - прирожденный воин. Бриу говорил,
что никто не может выучить сутры быстрее и точнее, чем он. Уже через две
недели Бриу сказал ему, что можно было бы двигаться дальше, если бы не
специальное правило, по которому второй ранг присваивают начинающим только
через год. И вот через год после того, как он стал воином, Нанджи
продемонстрировал свое воинское искусство в двух боях со Вторыми...
- Ну я их и отделал! - воскликнул он с тоской.
После этого он вновь взялся за тренировки, чтобы скорей получить третий
ранг, но тут случилось нечто ужасное. Однажды утром он обнаружил, что,
несмотря на все усилия, не может правильно держать рапиру. И с тех пор никто
не смог снять с него этого проклятия.
Так, подумал Уолли, наконец что-то проясняется!
- Скажи, - спросил он, - а не произошло ли в это же время нечто важное?
Лицо Нанджи сделалось совершенно бледным, и синяки проступили еще
отчетливей, и он весь напрягся.
- Я не помню! - ответил он.
- Ты не помнишь? Нанджи не помнит?
Или он лжет, или же сама попытка что-либо вспомнить приводит его в ужас.
Нет, он не помнит, он не хочет ничего говорить, он отвернулся к стене и
зарылся в подушку.
Уолли был вполне уверен, что его догадка правильна. Новоиспеченный Второй
внезапно узнал, что воины охраны не так честны и неподкупны, как это
представлялось ему в его невинном простодушии. Он и теперь еще идеалист и
романтик - так каким же он был раньше! Каким образом он узнал это? Связан ли
он клятвой молчания? Чего ему стоило такое прозрение? Все это не имеет
значения. А имеет значение лишь то, что Уолли вовсе не психиатр, что в этом
языке нет подходящих слов и что любая попытка объяснить что-либо Нанджи
только усложнит его положение.
- Хорошо, - сказал Уолли, вставая, - я не могу объявить, что Горрамини и
Ганири нарушили правила чести, и мне придется ползти к Тарру. Но я все равно
с ними расквитаюсь, и поможешь мне ты.
- Я? - раздался сдавленный голос Нанджи.
- Ты, ты! Не позже, чем через неделю ты будешь драться с ними, и это
станет частью испытания на четвертый ранг. Ты их разделаешь на глазах у
всех.
- Это невозможно, мой повелитель! - запротестовал Нанджи.
- Не говори мне ничего подобного! - взревел Уолли. - Я сделаю из тебя
Четвертого, даже если ты протянешь ноги.
Нанджи не спускал с него глаз; он решил, что его наставник говорит вполне
серьезно, и душа его в восторге воспарила к небесам. Нанджи, четвертого
ранга?!
- Так, - сказал Уолли, - ты вел себя невероятно глупо! Ты поставил меня в
неловкое положение, ты подверг опасности мою миссию, ты задерживаешь нас
здесь. Ты будешь наказан.
Нанджи глотнул воздух и, предчувствуя недоброе, возвратился в реальный
Мир.
- Ты будешь здесь лежать до полудня, вот так, на спине, без еды. Это к
тому же лучшее лечение для всех твоих ран. И попытайся вспомнить, что с
тобой приключилось, что выбило тебя из колеи!..
Уолли повернулся и шагнул к двери, а его вассал так и остался лежать в
постели с открытым ртом. Потом светлейший вспомнил про собачью
исполнительность Нанджи и сделал прощальный выстрел:
- Это не значит, что и мочиться ты должен в постели! - и дверь за ним
захлопнулась.
Завтрак в тот день не доставил ему большого удовольствия. Тарру уже ждал
его, сидя за большим столом в центре зала, и по бокам у него были четверо
Пятых, а свободное место напротив явно предназначалось для светлейшего.
Войдя, Уолли не мог не заметить украдкой ухмыляющихся воинов - вот что
бывает с теми, кто берет себе в подопечные сыновей ковровщиков. Уолли
извинился за поведение своего вассала и заверил хозяина, что виновный
примерно наказан. Тарру неохотно принял извинения и улыбнулся. Непонятно,
почему его улыбка всегда напоминала Уолли об акулах, ведь зубы у
достопочтенного вовсе не острые, и глаза - совсем не похожи на стеклянные
акульи зрачки, и морщины вокруг глаз - такое бывает у слонов, но не у акул,
и почтенные седины - тут уж и вовсе нет ничего от хищника. Разве что
взгляды, которые он бросает на седьмой меч, вкрадчивые, зловещие: так акула
осторожно описывает свои круги возле обреченной жертвы.
