хотите, чтобы я дал ему возможность себя проявить? Может, и
дам, когда дозрею до его нынешнего сочного состояния. Всему
свое время. Зачем нам спорить с естественным ходом вещей? Вот
перестанем практиковать, тогда и начнем проповедовать. И
подумать только, человек вашего телосложения! Да еще с такой
приятной наружностью. Кто знает, сколько золотых возможностей
вы упустили? Попытайтесь наверстать упущенное, Фиппс. И если
вам дорого ваше здоровье, освободитесь от традиционных
воззрений.
-- Непременно, едва лишь удостоверюсь, что они неверны. А
что вы думаете о женщинах -- я хочу сказать, о женщинах вообще?
Мартен ответил без всякой заминки:
-- Я, слава Богу, еврей. Вам следует это учитывать. И я
считаю, что самый важный шаг в решении женского вопроса, если
таковой вообще существует, сделали мормоны. Идеология мормонов
представляет собой протест против единобрачия. И заметьте,
протест со стороны не одних только мужчин. Со стороны женщин
тоже. Никогда не забывайте об этом. В сущности говоря, я не
верю, что какая-либо женщина, если бы ей предоставили
возможность поступать по-своему, согласилась бы связать свою
жизнь с одним-единственным дураком-мужчиной. Она бы вообще
замуж не пошла. В наше время замужество перестало быть
необходимым. И очень скоро женщины замуж выходить перестанут.
Для мужчины, вступающего в брак, еще можно найти какие-то
оправдания, хотя брак по любви, как правило, несчастен, а брак
по расчету всегда ошибочен. Герои, святые и мудрецы -- все они
противостоят миру в одиночку. Женатый мужчина -- мужчина только
наполовину.
-- Гм-гм!
Мартен умолк.
-- Я не хотел вас прерывать, -- сказал Денис. -- Хотя
как-то очень гладко у вас все получается!
-- Вопрос-то уж больно простой, мой мальчик. Его усложняют
и усложняют искусственно разные там преобразователи общества и
романисты. Им нужно продавать свою гнусную писанину, им нужно
заставить нас позабыть о том, что единственно важная и
интересная часть отношений между полами -- это именно та, о
которой никто не говорит и не пишет. К чему вообще все
сводится? Мужчина творит интеллектуально или физически.
Классифицирует минералы или пробивает тоннели в горах. А
женщина творит физиологически, ее дело -- поставлять
необходимый сырой материал, самое лучшее, что она создает, это
ребенок. У меня с женщинами отношения лучше некуда, потому что
и мне, и им совершенно ясна глупость того пустословия, которым
окружается секс. У нас нет иллюзий насчет друг друга. Мы точно
знаем, что нам требуется. И точно знаем, как требуемое
получить. Уверяю вас, Фиппс, сторонницы женского равноправия
скоро покончат с ханжескими речами и идеальными
представлениями. Они попросту начнут лупить идиотов мужского
пола по головам. И как только женщина вступит в игру на равных
правах, ничего от вашего преклонения перед целомудрием не
останется. Она с ним мириться не станет.
-- Отвратительно, -- сказал Денис. -- Продолжайте.
-- Я кончил. Что, опять санидин?
Денис по-прежнему держал в руке камень. Однако думал он о
своем. Ему нравилось набираться свежих идей, проникать в мысли
других людей -- он знал, сколь многому должен еще научиться. Но
при этом он предпочитал, чтобы разум его формировался без
насилия, на артистический манер. Мартен же словно кувалдой
орудовал да еще и промахивался постоянно. И Кит то же самое.
Почему каждый так неистов в своих убеждениях, так склонен к
крайностям?
Мартен повторил:
-- Санидин?
-- Где-то же должен быть санидин, -- откликнулся Денис. --
Я кое-что знаю о кристаллах, Мартен. Я читал "Этику пыли"
Рескина.
-- Рескин. Господи-боже! Это же не человек, а рвотное
средство. Но вы так и не ответили на мой первый вопрос. Вы все
время повторяете -- "санидин, санидин". Почему?
-- Да я и не знаю. Довольно приятное имя, вы не находите?
Могло бы принадлежать человеку. Женские имена так удручающе
заурядны. Вечно какая-нибудь Марджери попадается. Если бы у
меня была дочь, я бы назвал ее "Санидин".
-- При ваших темпах такая возможность представится вам
нескоро. Вот если бы у меня была дочь, я бы дал ей другое имя,
и я совершенно точно знаю, какое.
-- Какое же?
-- Анджелина.
-- Вот как? -- медленно осведомился Денис. -- А почему?
-- Ну, довольно приятное имя, вы не находите?
-- Имя, если вдуматься, совсем не плохое. Но звучит
по-иностранному. Мне казалось, вы иностранцев не жалуете.
-- Не жалую. Правда, есть тут одна...
-- Продолжайте, -- сказал Денис.
Мистер Мартен подмигнул.
Туман уже снесло с верхушек холмов, скалы, виноградники,
море под их ногами -- все нежилось в сиянии солнца. Молодые
люди встали, словно охваченные единым порывом, и двинулись к
дому. Урок минералогии кончился.
-- Собираетесь нынче к Киту? -- с хорошо разыгранным
безразличием осведомился Мартен.
-- Не знаю.
-- Я бы на вашем месте пошел. Говорят, у него здорово все
поставлено. Жуткая толпа соберется -- настоящая давка. Он
только раз в году закатывает такой праздник. Танцы, китайские
фонарики и шампанское рекой. Неужто не пойдете?
-- Быть может, попозже вечером.
Дениса охватило смятение. Он чуял в этом грубияне
соперника, хоть ему и казалось невозможным, чтобы Анджелина
удостоила подобного человека вниманием. В настоящую же минуту
он, после такого количества пошлых излияний, нуждался в
успокоительной беседе с кем-либо из воспитанных людей. Может
быть, с библиографом? Эймз нравился Денису, которого особенно
привлекало его ученое бесстрастие. Как знать, возможно, и сам
он кончит тем, что станет комментировать какой-нибудь шедевр.
Быть библиографом -- какая спокойная, полная прилежных трудов
жизнь!
-- Я, пожалуй, загляну к Эймзу, -- обронил он.
-- Правда? Бесцветное существо этот ваш Эймз. Сухой, как
палка, типичный университетский дон. Я ему, кстати, обещал
минералогическую карту. Скажите, что я про нее не забыл, ладно?
Интересно, что вы в нем нашли?
-- Он мне нравится, -- сказал Денис. -- Этот человек знает
чего он хочет.
-- Этого мало, мой юный друг! -- словно вынося
окончательный приговор, откликнулся Мартен. -- Нужно еще хотеть
чего-то реального.
-- Что вы называете реальным?
-- Санидин и тому подобные вещи. Вещи с приятными именами.
А, Фиппс?
Денис промолчал.
А его жизнерадостный друг продолжал тараторить:
-- Что-то меня в таверну потянуло. Зайду к Луизелле,
выпью. А то от Клуба меня уже тошнит. И вообще, я, пожалуй,
неравнодушен к младшей сестре. К самой младшей, той, у которой
курчавые волосы -- ну, вы понимаете. Эх, знать бы мне получше
латынь!
Пещерная таверна Луизеллы давно стала местом, в котором
все назначали друг другу свидания. Сюда можно было зайти в
любой час и найти себе компанию по душе. В значительной мере
честь ее открытия принадлежала дону Франческо; во всяком
случае, именно он открыл самую старшую из четырех хозяйничавших
в таверне осиротелых сестер. Со временем, убедившись, что все
четверо хоть и грешницы, но склонны к раскаянию, и будучи по
натуре человеком щедрым, он пришел к мысли, что соблазнительные
качества таверны заслуживают не только его внимания. Время от
времени он приводил в нее своих друзей-иностранцев и ни один не
ушел разочарованным. Вино здесь подавали превосходное. Русские,
не допущенные в Клуб суровым мистером Паркером, зачастили сюда
в значительных количествах. Здесь к ним относились хорошо.
Несколько дней назад один из последователей Учителя, молодой
крепыш по имени Петр Красножабкин, -- протеже, как уверяли,
госпожи Стейнлин -- отличился, выпив за один присест
шестнадцать бутылок. Он, правда, сломал после этого несколько
стульев и еще кое-что, но так мило извинялся наутро, что сестры
и слышать ничего не захотели о возмещении убытков.
-- Дело семейное, -- сказали они. -- Приходи и ломай что
хочешь!
Вот так велись в таверне дела -- по меньшей мере в том,
что касается выпивки. Впрочем, и качество закусок не оставляло
желать лучшего. Что же до самих сестер, то имя поклонникам их
было легион. Любая из них могла выйти замуж за кого бы ни
пожелала, но интересы дела, не говоря уж о собственных их
наклонностях, требовали, чтобы они ограничивали свои
потребности только любовниками.
Мартен скрылся за гостеприимной дверью таверны, а Денису
пришло вдруг в голову, что Эймз -- убежденный затворник и вряд
ли обрадуется, если его потревожат утром.
И вообще, он сейчас, скорее всего, работает.
Денис поразмыслил о том, не навестить ли ему епископа. В
самом этом звании присутствовало обаяние. Быть епископом! Мать
временами заговаривала о карьере церковного деятеля или хотя бы
политика, если поэзия его подведет. Однако одежда да и мнения
именно этого епископа казались такими прозаичными и
незатейливыми. Промотавшийся брачный агент, как назвал его дон
Франческо. Мистер Херд не отвечал представлениям Дениса о
духовном пастыре, да он и епископом был всего-навсего
колониальным. Серый такой человечек -- ни пышности, ни блеска,
ни изящества. К тому же нельзя сказать, чтобы Денис произвел на
него какое-то особое впечатление.
И вообще, он знаком с ним недостаточно близко, чтобы лезть
с визитом в такую рань.
Одно можно точно сказать. Нынче же вечером он отправится в
пещеру Меркурия. Кит был прав. Он должен попытаться "найти
себя". Нужно побыть одному, как следует все обдумать. Или не
нужно? Как-то не хотелось ему оставаться наедине со своими
мыслями. Уж больно они были гнетущими. Он нуждался в чьем-либо
обществе.
И вообще, Кит сказал "в полнолуние". А луна пока не совсем
полная.
Нет!
Он заглянет к Герцогине, посмотрит, чем та занята и,
возможно, останется завтракать. Эймз подождет. Как и епископ. И
пещера. А к Герцогине он искренне привязался.
И вообще, у нее такой оригинальный дом -- этот суровый
старинный монастырь, построенный Добрым Герцогом Альфредом.
ГЛАВА XII
-- Вот почему я так не люблю обедать с мужчинами. На
следующее утро приходится оставаться по-прежнему обходительным.
Но ведь нам с вами, Эймз, нет нужды церемонничать? Мне очень
хочется, чтобы вы появились у меня нынче вечером. Неужели вы и
вправду никак не можете прийти? Я хочу, чтобы вы познакомились
с Малипиццо и сказали ему несколько приятных слов. Вы слишком
холодны с ним. Самое главное -- поддерживать добрые отношения с
законом.
-- То есть?
-- То есть с Судьей, -- сказал Кит. -- Нет ничего проще,
чем проявлять вежливость по отношению к людям, а иногда -- и
ничего разумнее. Вам хотелось бы провести пару недель в тюрьме?
Рано или поздно он вас туда упечет, если, конечно, вы не
сумеете внушить ему чувство признательности. Он представляет
здесь правосудие. Я знаю, вы его не выносите. Но так ли уж
трудно обменяться с ним дружеским рукопожатием?
-- Он не посмеет меня тронуть. Моя совесть чиста.
-- Совесть, дорогой мой друг, хороший слуга, но плохой
хозяин. Это все английские сантименты. В стране, где личные
отношения все еще кое-что значат, от них проку мало.
-- Личные отношения, которые сводятся к фаворитизму и
продажности? -- спросил Эймз. -- Хорошенькие порядки!
-- Философ может спокойно жить только при продажном
правительстве.
-- Совершенно с вами не согласен.
-- А вы никогда со мной не соглашаетесь, -- откликнулся
