матохи. Репетиции или, лучше сказать, смотр костюмов назначены были не
вовремя, поутру, потому что наш режиссер, известный художник Р*, прия-
тель и гость нашего хозяина, по дружбе к нему согласившийся взять на се-
бя сочинение и постановку картин, а вместе с тем и нашу выучку, спешил
теперь в город для закупок по бутафорской части и для окончательных за-
готовлений к празднику, так что времени терять было некогда. Я участво-
вал в одной картине, вдвоем с m-me M*. Картина выражала сцену из средне-
вековой жизни и называлась "Госпожа замка и ее паж".
Я почувствовал неизъяснимое смущение, сошедшись с m-me M* на репети-
ции. Мне так и казалось, что она тотчас же вычитает из глаз моих все ду-
мы, сомнения, догадки, зародившиеся со вчерашнего дня в голове моей. К
тому же мне все казалось, что я как будто бы виноват пред нею, застав
вчера ее слезы и помешав ее горю, так что она поневоле должна будет ко-
ситься на меня, как на неприятного свидетеля и непрошеного участника ее
тайны. Но, слава богу, дело обошлось без больших хлопот: меня просто не
заметили. Ей, кажется, было вовсе не до меня и не до репетиции: она была
рассеянна, грустна и мрачно-задумчива; видно было, что ее мучила ка-
кая-то большая забота. Покончив с моею ролью, я побежал переодеться и
через десять минут вышел на террасу в сад. Почти в то же время из других
дверей вышла и m-me M*, и как раз нам напротив появился самодовольный
супруг ее, который возвращался из сада, только что проводив туда целую
группу дам и там успев сдать их с рук на руки какому-то досужему
cavalier servant. Встреча мужа и жены, очевидно, была неожиданна. M-me
M*, неизвестно почему-то, вдруг смутилась, и легкая досада промелькнула
в ее нетерпеливом движении. Супруг, беспечно насвистывавший арию и во
всю дорогу глубокомысленно охорашивавший свои бакенбарды, теперь, при
встрече с женою, нахмурился и оглядел ее, как припоминаю теперь, реши-
тельно инквизиторским взглядом.
- Вы в сад? - спросил он, заметив омбрельку и книгу в руках жены.
- Нет, в рощу, - отвечала она, слегка покраснев.
- Одни?
- С ним... - проговорила m-me M*, указав на меня. - Я гуляю поутру
одна, - прибавила она каким-то неровным, неопределенным голосом, точно
таким, когда лгут первый раз в жизни.
- Гм... А я только что проводил туда целую компанию. Там все собира-
ются у цветочной беседки провожать Н-го. Он едет, вы знаете... у него
какая-то беда случилась там, в Одессе... Ваша кузина (он говорил о блон-
динке) и смеется, и чуть не плачет, все разом, не разберешь ее. Она мне,
впрочем, сказала, что вы за что-то сердиты на Н-го и потому не пошли его
провожать. Конечно, вздор?
- Она смеется, - отвечала m-me M*, сходя со ступенек террасы.
- Так это ваш каждодневный cavalier servant? - прибавил m-r M*, скри-
вив рот и наведя на меня свой лорнет.
- Паж! - закричал я, рассердившись за лорнет и насмешку, и, захохотав
ему прямо в лицо, разом перепрыгнул три ступеньки террасы...
- Счастливый путь! - пробормотал m-r M* и пошел своею дорогой.
Конечно, я тотчас же подошел к m-me M*, как только она указала на ме-
ня мужу, и глядел так, как будто она меня уже целый час назад пригласила
и как будто я уже целый месяц ходил с ней гулять по утрам. Но я никак не
мог разобрать: зачем она так смутилась, сконфузилась и что такое было у
ней на уме, когда она решилась прибегнуть к своей маленькой лжи? Зачем
она просто не сказала, что идет одна? Теперь я не знал, как и глядеть на
нее; но, пораженный удивлением, я, однако ж, пренаивно начал помаленьку
заглядывать ей в лицо; но, так же как и час назад, на репетиции, она не
примечала ни подглядываний, ни немых вопросов моих. Все та же мучи-
тельная забота, но еще явственнее, еще глубже, чем тогда, отражалась в
ее лице, в ее волнении, в походке. Она спешила куда-то, все более и бо-
лее ускоряя шаг, и с беспокойством заглядывала в каждую аллею, в каждую
просеку рощи, оборачиваясь к стороне сада. И я тоже ожидал чего-то.
Вдруг за нами раздался лошадиный топот. Это была целая кавалькада наезд-
ниц и всадников, провожавших того Н-го, который так внезапно покидал на-
ше общество.
Между дамами была и моя блондинка, про которую говорил m-r M*, расс-
казывая о слезах ее. Но, по своему обыкновению, она хохотала как ребенок
и резво скакала на прекрасном гнедом коне. Поравнявшись с нами, Н-й снял
шляпу, но не остановился и не сказал с m-me M* ни слова. Скоро вся вата-
га исчезла из глаз. Я взглянул на m-me M* и чуть не вскрикнул от изумле-
ния: она стояла бледная как платок и крупные слезы пробивались из глаз
ее. Случайно наши взгляды встретились: m-me M* вдруг покраснела, на миг
отвернулась, и беспокойство и досада ясно замелькали на лице ее. Я был
лишний, хуже, чем вчера, - это яснее дня, но куда мне деваться?
Вдруг m-me M*, как будто догадавшись, развернула книгу, которая была
у нее в руках, и, закрасневшись, очевидно стараясь не смотреть на меня,
сказала, как будто сейчас только спохватилась:
- Ах! это вторая часть, я ошиблась; пожалуйста, принеси мне первую.
Как не понять! моя роль кончилась, и нельзя было прогнать меня по бо-
лее прямой дороге.
Я убежал с ее книгой и не возвращался. Первая часть преспокойно про-
лежала на столе это утро...
Но я был сам не свой; у меня билось сердце, как будто в беспрерывном
испуге. Всеми силами старался я как-нибудь не повстречать m-me M*. Зато
я с каким-то диким любопытством глядел на самодовольную особу m-r M*,
как будто в нем теперь непременно должно было быть что-то особенное. Ре-
шительно не понимаю, что было в этом комическом любопытстве моем; помню
только, что я был в каком-то странном удивлении от всего, что привелось
мне увидеть в это утро. Но мой день только что начинался, и для меня он
был обилен происшествиями.
Обедали на этот раз очень рано. К вечеру назначена была общая увесе-
лительная поездка в соседнее село, на случившийся там деревенский празд-
ник, и потому нужно было время, чтоб приготовиться. Я уж за три дня меч-
тал об этой поездке, ожидая бездну веселья. Пить кофе почти все собра-
лись на террасе. Я осторожно пробрался за другими и спрятался за тройным
рядом кресел. Меня влекло любопытство, и между тем я ни за что не хотел
показаться на глаза m-me M*. Но случаю угодно было поместить меня неда-
леко от моей гонительницы-блондинки. На этот раз с ней приключилось чу-
до, невозможное дело: она вдвое похорошела. Уж не знаю, как и отчего это
делается, но с женщинами такие чудеса бывают даже нередко. Меж нами в
эту минуту был новый гость, высокий, бледнолицый молодой человек, запис-
ной поклонник нашей блондинки, только что приехавший к нам из Москвы,
как будто нарочно затем, чтоб заменить собой отбывшего Н-го, про которо-
го шла молва, что он отчаянно влюблен в нашу красавицу. Что ж касается
приезжего, то он уж издавна был с нею в таких же точно отношениях, как
Бенедикт к Беатриче в шекспировском "Много шума из пустяков". Короче,
наша красавица в этот день была в чрезвычайном успехе. Ее шутки и бол-
товня были так грациозны, так доверчиво-наивны, так простительно-неосто-
рожны; она с такою грациозною самонадеянностию была уверена во всеобщем
восторге, что действительно все время была в каком-то особенном поклоне-
нии. Вокруг нее не разрывался тесный кружок удивленных, залюбовавшихся
на нее слушателей, и никогда еще не была она так обольстительна. Всякое
слово ее было в соблазн и в диковинку, ловилось, передавалось вкруговую,
и ни одна шутка ее, ни одна выходка не пропала даром. От нее, кажется, и
не ожидал никто столько вкуса, блеска, ума. Все лучшие качества ее пов-
седневно были погребены в самом своевольном сумасбродстве, в самом упря-
мом школьничестве, доходившем чуть ли не до шутовства; их редко кто за-
мечал; а если замечал, так не верил им, так что теперь необыкновенный
успех ее встречен был всеобщим страстным шепотом изумления.
Впрочем, этому успеху содействовало одно особенное, довольно щекотли-
вое обстоятельство, по крайней мере судя по той роли, которую играл в то
же время муж m-me M*. Проказница решилась - и нужно прибавить: почти ко
всеобщему удовольствию или, по крайней мере, к удовольствию всей молоде-
жи - ожесточенно атаковать его вследствие многих причин, вероятно, очень
важных, на ее глаза. Она завела с ним целую перестрелку острот, насме-
шек, сарказмов, самых неотразимых и скользких, самых коварных, замкнутых
и гладких со всех сторон, таких, которые бьют прямо в цель, но к которым
ни с одной стороны нельзя прицепиться для отпора и которые только исто-
щают в бесплодных усилиях жертву, доводя ее до бешенства и до самого ко-
мического отчаяния.
Наверное не знаю, но, кажется, вся эта выходка была преднамеренная, а
не импровизированная. Еще за обедом начался этот отчаянный поединок. Я
говорю "отчаянный", потому что m-r M* нескоро положил оружие. Ему нужно
было собрать все присутствие духа, все остроумие, всю свою редкую наход-
чивость, чтоб не быть разбитым в прах, наголову и не покрыться реши-
тельным бесславием. Дело шло при непрерывном и неудержимом смехе всех
свидетелей и участников боя. По крайней мере сегодня непохоже было для
него на вчера. Приметно было, что m-me M* несколько раз порывалась оста-
новить своего неосторожного друга, которому в свою очередь непременно
хотелось нарядить ревнивого мужа в самый шутовской и смешной костюм, и
должно полагать, в костюм "Синей бороды", судя по всем вероятностям, су-
дя по тому, что у меня осталось в памяти, и, наконец, по той роли, кото-
рую мне самому привелось играть в этой сшибке.
Это случилось вдруг, самым смешным образом, совсем неожиданно, и, как
нарочно, в эту минуту я стоял на виду, не подозревая зла и даже забыв о
недавних моих предосторожностях. Вдруг я был выдвинут на первый план,
как заклятый враг и естественный соперник m-r M*, как отчаянно, до пос-
ледней степени влюбленный в жену его, в чем тиранка моя тут же покля-
лась, дала слово, сказала, что у ней есть доказательства и что не далее
как, например, сегодня в лесу она видела...
Но она не успела договорить, я прервал ее в самую отчаянную для меня
минуту. Эта минута была так безбожно рассчитана, так изменнически подго-
товлена к самому концу, к шутовской развязке, и так уморительно смешно
обстановлена, что целый взрыв ничем неудержимого, всеобщего смеха отса-
лютовал эту последнюю выходку. И хотя тогда же я догадался, что не на
мою долю выпадала самая досадная роль, - однако ж был до того смущен,
раздражен и испуган, что, полный слез, тоски и отчаяния, задыхаясь от
стыда, прорвался чрез два ряда кресел, ступил вперед и, обращаясь к моей
тиранке, закричал прерывающимся от слез и негодования голосом:
- И не стыдно вам... вслух... при всех дамах... говорить такую ху-
дую... неправду?!.. вам, точно маленькой... при всех мужчинах ... Что
они скажут?.. вы - такая большая... замужняя!..
Но я не докончил, - раздался оглушительный аплодисмент. Моя выходка
произвела настоящий furore. Мой наивный жест, мои слезы, а главное, то,
что я как будто выступил защищать m-r M*, все это произвело такой адский
смех, что даже и теперь, при одном воспоминании, мне самому становится
ужасно смешно... Я оторопел, почти обезумел от ужаса и, сгорев как по-
рох, закрыв лицо руками, бросился вон, выбил в дверях поднос из рук вхо-
дившего лакея и полетел наверх, в свою комнату. Я вырвал из дверей ключ,
торчавший наружу, и заперся изнутри. Сделал я хорошо, потому что за мною
была погоня. Не прошло минуты, как мои двери осадила целая ватага самых
хорошеньких из всех наших дам. Я слышал их звонкий смех, частый говор,
их заливавшиеся голоса; они щебетали все разом, как ласточки. Все они,
все до одной, просили, умоляли меня отворить хоть на одну минуту; кля-
