Флоринда ДОННЕР
СОН ВЕДЬМЫ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Труд Флоринды Доннер имеет для меня особое значение. Он, фактически,
находится в согласии с моей собственной работой, но в то же время
несколько отходит от нее. Флоринда Доннер - мой соратник. Мы оба вовлечены
в одно и то же занятие; мы оба принадлежим миру дона Хуана Матуса. Отличие
происходит из-за того, что она женщина. В мире дона Хуана мужчины и
женщины идут в одном направлении, одним и тем же путем воина, но по
противоположным краям дороги. Поэтому взгляды на одни и те же явления
получены с этих двух позиций и разнятся в деталях, но не в целом.
Такая близость к Флоринде Доннер при любых других обстоятельствах
могла бы неизбежно породить скорее чувство верности, чем безжалостной
проверки. Но по предпосылкам пути воина, которому мы оба следуем, верность
выражается только в требовании чего-то лучшего для себя. Для нас лучшее
означает полную проверку всего того, что мы делаем.
Следуя учению дона Хуана, я предпринял безжалостную проверку работы
Флоринды Доннер. И нашел, что для меня здесь имеется три различных уровня,
три четкие сферы ее оценки.
Во-первых - это богатые подробности ее описания и повествования.
По-моему, эти детали этнографичны. Мелочи повседневной жизни, заурядные
для культурного окружения описанных персонажей, представляют собой нечто
совершенно нам неизвестное.
Во-вторых - все сделано очень изящно. Я рискну сказать, что этнограф
должен быть еще и писателем. Для того, чтобы ввести нас в этнографическое
описание мира, этнограф должен быть более чем ученым-обществоведом, он
должен быть художником.
Третьим является честность, простота и прямолинейность работы. И
здесь я, без сомнения, очень требователен. Флоринда Доннер и я
сформированы одними и теми же силами; поэтому ее труд подчинен общей
модели устремления к совершенству. Дон Хуан учил, что наш труд должен быть
полным отражением нашей жизни.
Я не в силах выразить чувство восхищения и уважения воина к Флоринде
Доннер, той, кто в одиночестве, имея мизерный шанс, сохранила свое
душевное равновесие и осталась верным последователем пути воина и учения
дона Хуана.
Карлос Кастанеда
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
В предиспанские времена штат Миранда на северо-востоке Венесуэлы был
населен индейскими племенами карибов и кинарикотов. В колониальную эпоху
здесь появились две другие расовые и культурные группы: испанские
колонизаторы и африканские рабы, которых испанцы принуждали работать на
своих плантациях и рудниках.
Потомки индейцев, испанцев и африканцев образовали смешанное
население, которое в настоящее время населяет мелкие деревушки, селения и
города, разбросанные в прибрежной и материковой зоне.
Некоторые города штата Миранда известны своими травниками и
знахарями, многие из которых были спиритами, медиумами и магами.
В середине семидесятых годов я приехала в Миранду. Будучи в то время
студентом-антропологом и интересуясь знахарством, я работала с
женщиной-знахаркой. Учитывая ее просьбу остаться неизвестной, я назову ее
Мерседес Перальтой, а ее город - Курминой.
С разрешения знахарки, так четко и точно, как только могла, я
записывала в свой полевой блокнот все, что касалось моих отношений с ней,
начиная с момента моего прихода в ее дом. Мною записаны несколько историй,
рассказанных некоторыми из ее пациентов. Поэтому настоящая работа состоит
из частей моего полевого блокнота и рассказов этих пациентов, причем
материал подбирала лично Мерседес Перальта. Части, взятые из дневника,
написаны от первого лица. Рассказы пациентов приведены в третьем лице.
Единственной вольностью в обращении с материалом является изменение имен и
личных дат персонажей рассказов.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Все началось для меня с трансцендентального события; события, которое
определило ход моей жизни. Я встретилась с нагвалем. Он был индейцем из
северной мексики.
Словарь испанской королевской академии определяет термин "нагваль",
как испанскую адаптацию слова "нахуталь", которое означает колдуна или
мага на языке аборигенов южной мексики.
До сих пор в современной мексике существуют традиционные истории о
нагвале, человеке древних времен, обладающие необычайными силами,
способном выполнять действия, которые не поддаются воображению. Однако, в
настоящее время и в городе, и на селе, нагваль считается чистой легендой.
Впечатление такое, что они живут в народных сказаниях, в мире фантазии и
слухов.
Тем не менее, нагваль, которого я встретила, был реальным. В нем не
было ничего иллюзорного. Когда я спросила его о хорошо известной
уникальности, которая делала его нагвалем, он предъявил по-видимости
простую, и все же совершенно сложную идею, в стиле объяснения того, что он
делал, и того, кем он был. Он рассказал мне, что нагвальство начинается с
двух несомненных фактов: факта того, что люди являются необычными
существами, живущими в необычайном мире; и факта того, что ни при каких
обстоятельствах ни человек, ни мир не могут считаться доказанными и
определенными.
Он сказал, что из этих простых предпосылок вырастает простой вывод:
нагвальство срывает одну маску и немедленно надевает другую. Нагвали
срывают маску, которая позволяет нам видеть себя и мир, в котором мы
живем, как нечто обычное, неприхотливое, предсказуемое и повторяющееся;
они надевают вторую маску, ту, которая поможет нам увидеть себя - и наше
окружение - как потрясающие события, которые расцветают только на краткий
миг и никогда не будут повторены вновь.
После встречи с этим незабываемым нагвалем у меня был момент
нерешительности и колебаний, исключительно благодаря страху, который я
почувствовала при пересмотре подобного впечатляющего примера. Я хотела
убежать от нагваля и его предметов поиска, но не смогла сделать это.
Немного позже я сделала решительный шаг и присоединилась к нему и его
партии.
Но это не рассказ о нагвале, хотя его идеями и влиянием отмечено все,
что я делала. Не мое дело писать или даже упоминать о нем. Есть другие в
его группе, кто делает это.
Когда я присоединилась к нему, он устроил мне в мексике встречу с
необычайной и поразительной женщиной - возможно, она была самой
осведомленной и влиятельной женщиной в его группе. Ее звали Флоринда
матус. Несмотря на ее одежду скучно-однообразного цвета, она имела
врожденное изящество высокой и тонкой женщины. Ее немного бледное лицо,
худощавое и строгое, было увенчано косой светлых волос и привлекало
большими светящимися глазами. Ее хриплый голос и радостный смех успокоили
мой необоснованный страх перед ней.
Нагваль оставил меня на ее попечение. Я сразу же спросила Флоринду,
была ли она сама тоже нагвалем. Как-то загадочно улыбаясь, она уточнила
определение этого слова: "Быть колдуном, магом или ведьмой не означает
быть нагвалем. Но любой из них может стать им, если он или она примут
ответственность и поведут группу мужчин или женщин, вовлеченных в
определенный поиск знаний".
Когда я спросила ее, что представляет собой этот поиск, она ответила,
что этим мужчинам или женщинам надо найти вторую маску, которая помогла бы
им увидеть себя и мир такими, какими мы действительно являемся -
потрясающими событиями.
Но здесь не будет рассказа о Флоринде, несмотря на то, что эта
женщина наставляла меня в каждом действии, которое я выполняла. Это скорее
рассказ об одной из многих вещей, которые она заставила меня делать.
- Для женщины поиск знания в самом деле очень любопытная вещь, -
сказала мне однажды Флоринда. - мы проходим здесь через странную уловку.
- Почему это так, Флоринда?
- Потому что женщина в действительности этого не хотят.
- Я хочу.
- Ты говоришь, что хочешь. В действительности ты не хочешь этого.
- Я здесь, с тобой. Разве это не говорит о моем желании?
- Нет. Случилось так, что ты понравилась нагвалю. Его
индивидуальность одолела тебя. Я сама такая же. Я была ошеломлена
предшествующим нагвалем. Он был самым неотразимым магом.
- Я допускаю, что ты права, но лишь отчасти. Я хочу участвовать в
поиске нагваля.
- Я не сомневаюсь в этом. Но этого недостаточно. Женщинам необходимы
некоторые особенные уловки, чтобы добраться до сути самих себя.
- Какие уловки? О какой сути самой себя ты говоришь, Флоринда?
- Если внутри вас есть что-то, о чем вы не знаете, например, скрытые
резервы, неожиданная наглость и коварство, или благородство души в минуты
горя и боли, это должно выйти, когда мы сталкиваемся с неизвестным,
оставаясь одинокими, без друзей, без привычных групп, без поддержки. Если
при таких обстоятельствах из вас ничего не вышло, значит, у вас ничего и
нет. И прежде, чем сказать, что ты действительно жаждешь поисков нагваля,
определи для себя, имеется ли что-нибудь внутри тебя. Я требую, чтобы ты
сделала это.
- Я не думаю, что получу какую-то пользу, проверяя себя.
- Тогда вот мой вопрос: можешь ли ты жить без знания того, имеется
или нет что-либо скрытое внутри тебя?
- Но что, если я одна из тех, у кого ничего нет?
- Если это так, тогда я задам тебе свой второй вопрос. Можешь ли ты
продолжать жить в мире, избранном тобой, если ты не имеешь ничего внутри
себя?
- Почему же, конечно, я могу продолжать быть здесь. Я уже
присоединилась к тебе.
- Нет, ты только думаешь, что избрала мой мир. Избрание мира нагваля
- это не просто тема для разговора, как у тебя. Ты должна доказать это.
- Как, по-твоему, я могу это сделать?
- Я дам тебе намек. Ты не последуешь ему, но если все же захочешь,
поезжай одна туда, где ты родилась. Ничто не может быть лучше и легче, чем
это. Иди и возьми свой шанс, каким бы он ни был.
- Но твой совет непрактичен. У меня нет добрых чувств к этому месту.
Я не смогу оставаться там в хорошем состоянии.
- Тем лучше; шансы будут против тебя. Именно поэтому я и выбрала твою
родину. Женщине не нравится быть слишком обеспокоенной; если она заботится
о вещах, она связана. Докажи мне, что ты не поступишь таким образом.
- Посоветуй мне, что я должна делать в этом месте?
- Будь собой. Делай свою работу. Ты говорила, что ты хочешь стать
антропологом. Будь им. Что может быть проще?
2
Несколько лет спустя, следуя советам Флоринды, я наконец вернулась в
Венесуэлу - туда, где родилась. На первый взгляд я собирала
антропологические данные о знахарской практике. В действительности я
исполняла здесь, по наставлению Флоринды, необходимые уловки, чтобы
обнаружить, обладаю ли я скрытыми резервами, без которых невозможно
оставаться в мире нагваля.
Согласие на то, что моя поездка будет предприниматься в одиночестве,
было вытянуто из меня почти силой. Строго и решительно Флоринда заметила,
что ни при каких обстоятельствах я не должна советоваться с кем-либо во
время поездки. Зная, что я учусь в колледже, она порекомендовала мне не
пользоваться привилегиями академической жизни. Я не могла просить о
стипендии, имея научного руководителя, не могла даже просить помощи у
родных и близких. Я должна была позволить обстоятельствам диктовать путь
следования, и приняв только его, я бросилась в это с неистовством женщины
