затыкают уши и отрицают мир. Большинство обычно насмехается и тычет
пальцем в тех, кто имеет другие взгляды, кто думает и видит не так, как
все - это сейчас, и точно так же люди поступали на протяжении всей своей
истории. Мы унаследовали их заброшенный мир, и в нем происходит что-то
новое; мы даже не можем дать этому определение с помощью бедного
человеческого словаря. Ты должен принять это именно так: это
неопределенный процесс; ты вовлечен в него; это удивительное, страшное,
глубокое, и не поддающееся толкованию, непроницаемое для твоих попыток
разглядеть что-нибудь; и требует, чтобы ты путешествовал, определяет твои
остановки, задержки и отправные точки, может подгонять тебя с любовью и
ненавистью, даже искать смерти для Кида Смерти...
- ...или дает мне музыкальные способности, - закончил я за него. -
Что ты можешь еще рассказать мне, Паук?
- Если бы я мог тебе рассказать, или если бы ты мог понять что-нибудь
из моих выводов, Чудик, то это бы потеряло всякую ценность. Много войн,
хаосов и парадоксов назад два математика закончили одну эру и начали
другую... для наших хозяев, наших привидений по имени Человек. Одним был
Эйнштейн, который в Теории Относительности определил пределы человеческого
восприятия мира и выразил математически, насколько условия наблюдателя
влияют на наблюдаемый предмет.
- Я знаком с этим.
- Другим был Гедель, современник Эйнштейна. Он первым дал
математически точные формулировки более широкой области, лежащей за
пределами, которые определил Эйнштейна.
"В любых замкнутых математических системах" - ты можешь прочесть это
так: "Реальный мир с его непоколебимыми законами логики", - "существует
бесконечное число истинных теорем" - ты читай так: "...явлений,
поддающихся постижению и измерению", - "которые, хотя и содержатся в
исходной системе, не могут быть выведены из нее", - читай: "доказаны
ординарной и сверхординарной логикой". То есть, на небесах и на земле, мой
друг Горацио, есть многое, что и не снилось вашим мудрецам. В мире
существует бесконечное множество истинных вещей, истинность которых никак
нельзя доказать. Эйнштейн определил степень рационального, а Гедель
воткнул булавку в иррациональное и пригвоздил его к стене вселенной; и оно
висит там достаточно долго, чтобы люди знали о том, что оно есть. С тех
пор и мир, и человечество стали изменяться. С другой стороны вселенной нас
мало-помалу перетянуло сюда. Видимые последствия теории Эйнштейна
устремились вверх по выпуклой кривой, и рост их был невероятно мощным в
первый век после открытия, потом стал выравниваться. Результаты
Геделевского закона поползли по вогнутой кривой, микроскопические сначала,
они затем устремились вровень с кривой Эйнштейна, пересекли ее и
превзошли. В точке пересечения действия законов человечество было способно
достичь пределов известной вселенной с помощью космических кораблей и
проецируемыми силами, которые до сих пор имеются в нашем мире для тех, кто
захочет их использовать...
- Ло Ястреб, - перебил я. - Ло Ястреб посетил другие миры...
- ...и когда линия закона Геделя взлетела над линией Эйнштейна, ее
тень упала на опустевшую Землю. Человечество затерялось где-то, в мире не
из этого континуума. Пришли мы и взяли их тела и души - заброшенная шелуха
умершего человечества. Города - суматошные центры межзвездной торговли -
рассыпались в песок, который ты видишь на их месте сегодня. А они были
больше Браннинга-у-моря.
Я на минуту задумался.
- Тогда с тех пор должно было пройти очень много времени.
- Правильно. Городу, через который мы проезжали, тридцать тысяч лет.
Солнце приобрело еще две планеты с тех пор, как прекратил существовать
Старый Мир.
- А подземные пещеры? - внезапно спросил я. - Что находится в них?
- Ты никогда не спрашивал об этом ваших старейшин?
- Как-то не приходилось.
- Эта сеть пещер опутывает всю планету и на самых нижних ее уровнях
содержатся источники радиации, с помощью которой в деревнях, когда их
население вырождается, можно вызвать управляемое смешивание случайных
вариаций генов и хромосом. Хотя мы не используем это уже тысячу лет. Хотя
радиация все еще существует. Мы, сначала смоделированные по образцу и
подобию людей, постепенно становимся более сложными созданиями. И чем
сложнее мы становимся, тем сложнее нам оставаться совершенными: среди
"нормальных" становится все больше и больше вариаций - и клетки
переполнены забракованным человеческим материалом.
- Какое отношение все это имеет к мифологии? - мне надоел его
монолог.
- Вспомни мой первый вопрос.
- Что я знаю о мифологии?
- Мне нужен геделевский, а не эйнштейновский ответ. Меня не
интересует ни их содержание, ни то, что кроется за ними, ни то, как они
взаимодействуют; меня не интересуют блестящие повороты их сюжетов, их
пределы и происхождение. Мне нужна их форма, их структура; что с ними
твориться, когда ты прошмыгиваешь мимо них на темной дороге, когда они
рассеиваются в тумане; их вес, когда они хлопают тебя сзади по плечу.
Хотел бы я знать, каково тебе будет взвалить на себя третий, если ты и так
уже несешь два. Кто ты, Чудик?
- Я... Чудик? - спросил я. - Ла Страшная называла меня как-то Ринго и
Орфеем.
Паук приподнял подбородок, и подпер голову руками.
- Да, я это предполагал. Ты знаешь, кто я?
- Нет.
- Я - Искариот Зеленоглазого. Я Пат Гаррет Кида Смерти. Я Судья Минос
у врат ада, которого ты должен был очаровать своей музыкой. Я все
предатели, которых только можно представить. И я повелитель драконов,
пытающийся содержать двух жен и десяток детей.
- Ты большой человек, Паук.
Он кивнул.
- Что ты знаешь о мифологии?
- Ты уже третий раз спрашиваешь об этом, - я поднял мачете и
приставил ко рту; переполнявшая меня любовь хотела озвучить (а вся музыка
утихла) тишину.
- Проникни в смысл моих слов, Чудик. Я знаю гораздо больше, чем ты.
Эти знания облегчат вину, - он бросил череп на стол, как будто (мне так
показалось) предлагая мне, - Я знаю где искать Челку. Я могу пропустить
тебя через ворота. Хотя Кид Смерть может убить меня; я хочу, чтобы ты это
знал. Он моложе, безжалостней и сильнее меня. Ты хочешь продолжать поиски?
Я опустил мачете.
- Это предопределено! Я потерплю неудачу! Ла Страшная говорила, что у
Орфея ничего не вышло. Ты пытаешься рассказать мне, что эти истории
рассказывают нам, что должно случиться. Ты рассказывал мне, что мы гораздо
старше, чем думаем. Все это много значит для реальности, которую я не могу
изменить! Сейчас ты говоришь, что я потерпел неудачу, как только начал.
- Ты уверен?
- Но ты сам только что это сказал.
- Поскольку мы можем сохранять все больше и больше нашего прошлого,
мы все медленнее и медленнее стареем, Чудик. Лабиринт теперь не такой,
каким он был на Кноссе пятнадцать тысяч лет назад. Ты сможешь быть Орфеем,
осмелившимся бросить вызов смерти и победить. А Зеленоглазый сегодня
вечером может попасть на крест, будет висеть и гнить, и никогда не
вернется. Мир уже не тот. Он изменился. Он стал другим.
- Но...
- Сейчас вокруг нас столько всего происходит... как тогда, когда
первый певец, пробудившись от своей песни, осознал, чего стоила
принесенная жертва. Ты не знаешь, Чудик. Все это потом может оказаться
фальшивой нотой, ложным диссонансом случая в гармонии великого рока и
великого ролла.
На некоторое время я задумался, потом сказал:
- Я хочу уйти.
Паук кивнул:
- Некий каменщик испробовал двухлезвийную секиру на камнях Феста. Ты
несешь обоюдоострое, с двух сторон отточенное, поющее мачете. Интересно,
изменил ли Тесей что-нибудь в лабиринте.
- Не думаю, - сухо сказал я. - Мифы дают тебе закон, которому нужно
следовать...
- ...который ты можешь или нарушить или подчиниться.
- Они ставят перед тобой цель...
- ...и ты можешь или потерять эту цель, или достичь, или добиться
большего, превзойти самого себя.
- Почему? Почему ты не можешь плюнуть на эти древние истории? Я
погружусь в море и найду Кида без твоей помощи. Мне плевать на эти басни!
- Ты сейчас живешь в реальном мире, - печально сказал Паук. - Он идет
откуда-то и уходит куда-то. Мифы всегда затрагивают то, на что сложнее
всего закрывать глаза. В них перемешаны любовь и ненависть. И ты робеешь,
ты не решаешься проникнуть в них.
Он положил череп на стол.
- Знаешь ли ты, почему ты нужен Киду, так же как ему нужен и
Зеленоглазый?
Я покачал головой.
- А я знаю.
- Я нужен Киду?
- Как ты думаешь, почему ты здесь?
- Причина... в _и_н_о_м_?
- В основном. Сиди и слушай, - Паук откинулся на спинку стула. - Кид
может изменять любые материальные тела во все, что угодно, в сфере
действия своего мозга. Он может превратить дерево в камень, мышь в кучку
мха. Но он не может создать что-нибудь из ничего, из пустоты. И он не
может взять этот череп и превратить его в вакуум. А Зеленоглазый может.
Вот поэтому-то он и нужен Киду.
Я вспомнил неожиданную встречу в горах, когда злобный красноголовый
демон пытался соблазнить принца-пастуха.
- Другое, что ему нужно - музыка, Чудик.
- Музыка?
- Поэтому он и преследует тебя - или заставляет тебя преследовать
его. Он хочет знать, что происходит, когда шесть нот предвосхищают
седьмую, когда три ноты, переплетаясь друг с другом, задают тональность,
мелодия - гамму. Музыка - это чистый язык временных и пространственных
связей. Он ничего не знает об этом, Чудик. Кид Смерть может управлять, но
не может создавать. Вот почему ему нужен Зеленоглазый. Он может управлять,
но не умеет приказывать, а музыка повелевает человеческой душой и
подчиняет ее себе. Поэтому ему нужен ты.
- Но как...
- Ни в твоем, ни в моем словаре для этого нет слов. Это все не то,
Чудик, это иное. Все, что происходит в мире иного, имеет сюрреалистические
последствия в настоящем.
Зеленоглазый создает, но это косвенный эффект чего-то еще,
заложенного в нем. Ты улавливаешь и зачинаешь музыку, но это только
дополнительная черта того, кем ты являешься на самом деле.
- К_т_о_ я_?
- Ты... что-то еще... - я спрашивал требовательно, а в его ответе
прозвучала насмешка, - но Кид нуждается в вас обоих, - продолжил Паук. -
Что ты будешь делать, когда настигнешь его?
- Своим ножом я продырявлю весь его живот, я выпущу из него всю
кровь. Я буду гнать его по дну моря. Я... - я запнулся на полуслове.
Судорожно втянув воздух так, что заныли ребра, я прошептал: - Я боюсь.
Паук, я боюсь.
- Почему?
Я заглянул в его прикрытые подергивающимися веками глаза.
- Потому что я не понимал, что я в этом одинок, - я погладил рукоять
мачете, - Если мне и суждено найти Челку, дальше я должен буду идти в
одиночку - без ее любви. Ты не на моей стороне, ты не со мной, - я
почувствовал, как охрип мой голос. Но не от страха - это была грусть,
которая застревает в горле, першит, когда вы вот-вот заплачете. - Если я
найду Челку... я не знаю, что со мной будет... даже если я вновь обрету
ее.
Паук ждал, что я заплачу. Но я не доставил ему такого удовольствия. И
он, выдержав паузу, сказал:
- Тогда я думаю, что пропущу тебя, если ты действительно это знаешь.
Я посмотрел на него.
Он кивком ответил на мой немой вопрос.
- Ты еще кое-кого должен увидеть. Здесь, в Браннинге.
