Научная фантастика - Сэмюэль Дилени

Пересечение Эйнштейна

                             Сэмюэль ДИЛАНИ

                          ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ЭЙНШТЕЙНА




                                    1

                             Он темнит всеми  оттенками темного, весь этот
                             смешноживотный мир.
                                     Джеймс Джойс "Поминки по Финнегану".

                             Я, однако, не скажу, что все иллюзии или бред
                             нашего ума нужно называть сумасшествием.
                                   Эразм Роттердамский "Похвала глупости".

     Мое мачете пустое внутри - цилиндрическая полость  с  отверстиями  от
рукоятки до самого острия. Когда я дую в  него,  звучит  музыка.  Когда  я
закрываю пальцами все отверстия, звук получается унылым -  то  мелодичным,
то режущим слух. Когда все отверстия открыты, звук  придает  глазам  блеск
отражающегося в воде солнца  и  может  расплавить  металл.  Всего  в  моем
распоряжении - двенадцать отверстий. С тех пор, как я  стал  играть,  меня
чаще называют дураком и всякими производными от этого слова, чем  Чудиком,
то есть моим настоящим именем.
     Как я выгляжу?
     Уродлив, с постоянно оскаленными зубами. Всякое есть у меня: огромный
нос, серые глаза, рот  до  ушей  -  и  все  это  понатыкано  на  маленькое
коричневое лицо. Оно обычно расцарапано и больше похоже на лисью мордочку.
А вокруг - нечесаная шевелюра цвета желтой меди или латуни. Где-то  раз  в
два месяца я ее подрезаю своим мачете: волосы быстро отрастают. Но вот что
странно, мне двадцать  три,  а  бороды  еще  нет.  Фигура  моя  напоминает
бочонок; ноги, икры ног, ступни вряд ли можно назвать мужскими (горилла?);
они раза в два больше, чем должны бы быть (размер у меня пять футов девять
дюймов) и бедра - под стать икрам. В тот год, когда я  родился,  у  нас  в
деревне родилось много гермафродитов, и доктора полагали, что я тоже  буду
гермафродитом. В этом я как-то сомневаюсь.
     Я уже говорил, что безобразен. Пальцы на моих ногах такой  же  длины,
как и на руках. Но не  морщитесь,  однажды  я  с  их  помощью  спас  жизнь
Маленькому Джону.
     Мы поднимались с ним на Берилловое Лицо по скользкому  вулканическому
стеклу. Вдруг Маленький Джон сорвался и повис на  одной  руке.  Я  опустил
ногу, схватил его за запястье и подтащил туда, где он смог найти опору для
ног.
     В этом месте рассказа Ло Ястреб обычно  складывал  руки  на  груди  и
укоризненно качал головой, так что его борода упиралась в крепкую  шею,  и
говорил: "И что вы, два молодых Ло, делали на Берилловом Лице? Это опасно,
и вы  прекрасно  знаете,  что  мы  стараемся  избегать  опасностей.  Норма
рождаемости становится все ниже и ниже. Мы не можем позволить себе  терять
работоспособную молодежь по глупости."
     Конечно, сама рождаемость не  падает.  Он  подразумевает,  что  число
о_б_щ_е_й _н_о_р_м_ы_  снижается;  а  рождается  людей  много.  Ло  Ястреб
принадлежит к  поколению,  в  котором  число  неработоспособных,  идиотов,
монголоидов и кретинов превышало пятьдесят процентов всего  населения.  (В
то время мы еще не могли приводить в порядок свои генетические коды. Ну да
ладно.)  Теперь  же  рождается   гораздо   больше   работоспособных,   чем
неработоспособных. Но как бы то ни было, я могу обгрызать ногти не  только
на пальцах рук, но и на пальцах ног.
     Помню, сижу я как-то возле родника, пробивающегося из-под камня.  Его
струи  создают  маленькие  радуги  между  деревьями.  У  камня   притаился
кроваво-красный  паук  -  большой,  величиной  с  мой  кулак.  Его  брюшко
пульсирует. Над головой шелестят листья.  Мимо  меня  проходит  Ла  Кэрол,
несущая связку фруктов на спине и козленка под  мышкой.  Она  поворачивает
голову и спрашивает:
     - Что ты здесь делаешь, Ло Чудик?
     - Грызу ногти. Разве не видишь?
     - Ах да!
     Она покачала головой и направилась через лес в деревню.


     Сейчас я предпочитаю сидеть на камне, спать, думать, грызть ногти или
точить мачете. Это моя привилегия. Так говорит Ла Страшная.
     Еще не так давно Ло Маленький Джон, Ло Увалень и Ло  Я  вместе  пасли
коз и овец (вот что мы делали на Берилловом Лице - смотрели за козами). Мы
составляли хорошее трио.
     Хотя Маленький Джон на год старше меня,  он  до  самой  смерти  будет
выглядеть смуглым четырнадцатилетним подростком с гладкой,  как  обсидиан,
кожей. У него постоянно потеют ладони, ступни и язык (конечно же, на языке
не совсем потовые железы; при этом он выглядит, как диабетик в первый день
зимы или возбужденная собака). У него есть серебряная сетка для волос,  не
белая - серебряная. Она не полностью серебряная, краска нанесена на чистый
металл, и там, где пряди волос трутся о  сетку  появляются  черные  пятна.
Волосы у него рыжие - но вовсе не цвета ржавого железа,  как  у  меня  или
других. Бегая  и  прыгая  среди  камней  и  овец,  он  монотонно  напевает
простенькую песенку и вспыхивает головой  и  подмышками.  Остановившись  у
дерева и  задрав  ногу  (ну,  вылитая  собака),  маленький  Джон  смущенно
оглядывается по сторонам. А когда он улыбается, черные глаза сверкают, как
маленькие огоньки. Они излучают столько же света, как  волосы,  только  на
другой частоте. Там, где у меня подушечки пальцев, у  него  растут  когти,
твердые и острые. Он не хороший Ло, он может свести вас с ума.
     Увалень, моя вторая рука, высокий  (около  восьми  футов),  пушистый,
заросший мехом (темные волосы покрывают всю спину, и такие  же  локоны  на
его животе), сильный (может запросто поднять и  швырнуть  камень  весом  в
триста двадцать шесть  фунтов.  И  мускулы  у  него  при  этом  вздуваются
буграми) и добрый. Только один раз он рассердился на меня, когда  одна  из
овец упала на камни.
     Я понял, что животному грозит опасность,  когда  подошел.  Овца  была
слепой, одной из тех, полученных  при  совершенствовании  общей  нормы.  Я
остановился на одной ноге, а остальными тремя конечностями  начал  бросать
палки и камни, чтобы привлечь внимание Ло  Увальня,  который  был  намного
ближе к овце, чем я.
     - Прекрати, эй ты, нефункциональный Ло-монголоид. А то еще  попаде...
- и тут камень попал в него.
     Увалень    оглянулся    с     застывшим     в     глазах     вопросом
"Зачем-ты-в-меня-бросаешь-камни?" и тут увидел овцу, карабкающуюся по краю
обрыва. Он кинулся к ней, и они вместе исчезли за краем обрыва.
     Я метнулся, сбивая камни, чтобы успеть схватить Увальня за  ногу.  Он
зацепился за расщелину у края обрыва и сидел там с мокрыми дорожками  слез
на мехе, покрывающем щеки. Этот великан посмотрел на меня и сказал:
     - Не вреди мне больше, Чудик, - и указал  вниз.  -  Ты  уже  причинил
достаточно вреда.
     Ну что вы с  ним  будете  делать?  У  Увальня  тоже  есть  когти.  Он
пользуется ими, чтобы влезать на пальмы и сбрасывать оттуда детям манго.
     Все мы хорошо пасли овец. Только Маленький Джон, вместо  того,  чтобы
заниматься делом, скакал, лазил по дубам и драл горло. Увалень,  добрый  и
кроткий, как всегда, спокойно разбивал дубиной головы черным медведям. А я
играл на мачете, одинаково свободно владея левой ногой, правой  рукой  или
наоборот. Мы все работали хорошо. Но не больше.
     Но потом появилась Челка (она и явилась причиной всего того,  что  со
мной произошло).
     Челка, или Ла Челка, была предметом постоянных споров народных врачей
и старейшин деревни. Она выглядела нормальной - стройная, темноволосая,  с
полногубым ртом, широким носом и желтыми глазами. Она  родилась  с  шестью
пальцами на руках, но странно, лишние пальцы оказались неработоспособными,
так что бродячий доктор  ампутировал  их.  У  Челки  были  густые,  черные
волосы, и она их коротко стригла, но однажды нашла красную ленту  и  стала
их перевязывать. В тот страшный день на ней был  браслет  и  медные  бусы.
Челка была прекрасной.
     И немой.
     Когда  она  родилась,  ее  поместили  в  _к_л_е_т_к_е_,   с   другими
неработоспособными, потому что  она  не  двигалась.  Потом  сторож  клетки
обнаружил, что она не двигается, потому что знает, как это  делается  (да,
да!). На самом деле она была очень подвижной, как беличья тень. Ее забрали
из клетки и снова присвоили звание Ла. Но Челка никогда не  разговаривала.
Она была работоспособной, плела корзины, пахала и  охотилась.  О  ней  все
время спорили.


     Однажды этот вопрос обсуждала вся деревня.  Ло  Ястреб  придерживался
такого взгляда:
     - В мое время Ла и Ло были резервами общей нормы. Тогда мы были очень
слабы и давали это имя всем, кто был более  или  менее  работоспособным  и
имел несчастье родиться в те смутные времена.
     Ла Страшная отвечала на это:
     - Времена меняются. Да, безусловно, это прецедент, тридцать лет Ло  и
Ла присваивали каждому работоспособному живому  существу,  рождающемуся  в
этом нашем новом мире. Но вопрос не в  том,  как  далеко  распространяется
определение "работоспособность".  Обязательно  ли  считать  способность  к
устному общению непременным условием этой  пресловутой  работоспособности?
Девочка умна и научилась быстро и всему. Я выдвигаю ее на Ла Челку.
     В то время, когда взрослые  обсуждали  ее  социальное  происхождение,
девочка сидела возле костра и играла белой галькой.
     - Начало конца, начало  конца,  -  ворчал  Ло  Ястреб.  -  Мы  должны
как-нибудь уберечься.
     - Конец начала, - парировала Ла Страшная. - Все должно измениться.
     Как я помню, они еще долго обменивались подобными фразами.


     Однажды, еще до моего рождения, так рассказывали, Ло  Ястреб  покинул
деревню, неудовлетворенный жизнью в ней. Дошли слухи, что он затерялся  на
лунах Юпитера, где разыскивал синие металлические жилы в  горных  породах.
Позднее говорили, что он покинул спутник Джовайн и плавает в пышущем жаром
море другого мира, где три солнца бросают свои  тени  на  палубу  корабля,
большего, чем вся наша деревня. Еще позднее он  сообщал,  что  пробирается
через субстанцию, дающую  густые  ядовитые  испарения,  сквозь  которые  в
течение долгой, в целый год, ночи не видно звезд. Когда прошло  семь  лет,
Ла Страшная, наверное, решила, что ему  пора  возвращаться.  Она  покинула
деревню и через несколько  недель  вернулась  с  Ло  Ястребом.  Он  сильно
изменился, и его никто не спрашивал, где он был.  Но  люди  заметили,  что
после возвращения Ло Ястреба, его и Ла Страшную связывает что-то  большее,
чем любовь.
     - ...нужно уберечься, - продолжал спорить Ло Ястреб.
     - ...должно измениться, - отвечала Ла Страшная.
     Обычно в спорах Ло Ястреб уступает ей, так как Ла Страшная -  женщина
большой начитанности, огромной культуры и ума. Ло Ястреб в  молодости  был
прекрасным охотником и воином. И он всегда предпочитает действовать, когда
не хватает слов. Но в этом споре Ло Ястреб был непреклонен.
     - Общение - это главное, если мы, конечно, человеческие  существа.  Я
скорее  признаю  какую-нибудь  короткомордую  собаку,  знающую  сорок  или
пятьдесят слов для высказывания своих желаний, чем немого  ребенка.  О,  в
битвах моей молодости я многое повидал! Когда мы сражались  с  гигантскими
пауками, или когда на нас из джунглей обрушилась волна плесени;  когда  мы
известью и пылью уничтожали двадцатиногих  слизняков,  выползающих  из-под
земли, - мы выигрывали эти битвы, потому что могли говорить друг с другом,
отдавать приказания, предупреждать об опасности, шепотом обсуждать планы в
сумеречной темноте пещер. Да, я скорее присвою Ла и Ло говорящей собаке!
     Кто-то из толпы сделал неприличное замечание:
     - Значит, пусть она будет "Ле".
     Люди  захихикали.  Но  старейшины  не  обратили   внимания   на   эту
бестактность. Во всяком случае, этот вопрос так никогда  и  не  был  решен
окончательно. Люди уже  стали  поглядывать  на  опускающуюся  луну,  когда
кто-то предложил  сделать  перерыв.  Все  заскрипели  лавками  и  затопали
ногами. Челка, смуглая и прекрасная, продолжала играть галькой.


     Челка не двигалась в детстве, потому что  знала,  как  это  делается.
Мельком взглянув на Челку (мне в то время было восемь  лет)  я  догадался,
почему она не разговаривает: она подняла камешек с земли и швырнула его  в
голову тому парню, который предложил считать ее "Ле". Даже  в  восемь  лет
она была обидчивой. Челка промахнулась, и только я один это  видел.  Но  я
видел и то, как ее передернуло, как исказилось лицо, как напряглись пальцы
на ногах - она сидела поджав ноги - когда бросала этот камешек.  Обе  руки
лежали на коленях скрещенных ног. Я видел: она  не  использовала  рук  для
броска. Камешек просто поднялся с земли, полетел  по  воздуху  и  зашуршал
где-то в листьях. Но я видел: она _б_р_о_с_и_л_а_ его.



                                    2

                     В те недели, каждый вечер я засиживался на прибрежных
                валунах.  Слева  громоздились  дворцы,  и   хрупкий   свет
                рассыпался  над  гаванью   в   теплом   осеннем   воздухе.
                "Пересечение  Эйнштейна"  продвигается  странно.   Сегодня
                вечером, когда я  возвращался  на  большую  трапециевидную
                Площадь, туман разъел все верхушки флагштоков. Я  сидел  у
                основания  ближайшей  башни  и  делал  заметки  о  чаяниях
                Чудика. Потом я оставил осыпающиеся золото и синь Базилики
                и до поздней ночи бродил по переулкам города. Где-то там я
                остановился на мосту,  наблюдая,  как  между  тесных  стен
                причудливых в ночи домов течет вода канальчика, под светом
                ночных  фонарей  и  растянутыми  бельевыми  веревками.   Я
                вздрогнул от  внезапного  визга:  полдюжины  воющих  котов
                прошмыгнули между моих ног в погоне за бурой крысой. Озноб
                пробежал по позвоночнику. Я  оглянулся  на  воду  -  шесть
                цветов роз  плыли  по  воде,  медленно  продвигаясь  через
                нефтяную  пленку.  Я  смотрел  им  вслед,  пока  прошедший
                мотобот не поднял волну, разбивающуюся о берега канала;  и
                волна накрыла цветы. Я пробрался по маленьким  мостикам  к
                Большому Каналу и поймал речное такси, чтобы вернуться  на
                Феровию. Когда мы проплывали под черной  деревянной  аркой
                Академии Понти, подул ветер; я пытался связать цветы,  тех
                "сорвавшихся с цепи" животных с приключением Чудика. Орион
                отражался в воде. И береговые огни дрожали  в  волнах  меж
                мокрых парапетов Риальто.
                                   Дневник автора. Венеция, октябрь 1965 г.

                     Вкратце я поведаю, как Мальдерор был  добродетелен  в
                течение первых лет своей жизни, добродетелен  и  счастлив.
                Позже он начал сознавать, что рожден злым. Странный рок!
                                            Исидор Дюкасс "Песни Мальдоро"

     Увалень, Маленький Джон и  я  перестали  пасти  стадо  вместе,  когда
появилась Челка.
     Челка, таинственная и неясная, была с нами неразлучна. Она  бегала  и
прыгала с Маленьким Джоном, танцевала с ним под его единственную  песню  и
мою музыку. Шутливо боролась с Увальнем и  ходила  со  мной  на  ежевичную
поляну, держась за мою руку - какая разница, есть ли приставка Ло или Ла у
того, с кем ты пасешь коз, смеешься и занимаешься любовью. Она могла, сидя
на на  камне,  повернуться  и  долго,  пристально  смотреть  на  меня  под
убаюкивающий шелест листьев. Или вдруг стремглав  броситься  ко  мне.  Она
мчалась по камням, и между ее грациозно бегущей фигуркой и ее же тенью  на
скалах оставалось лишь само движение. Я с облегчением вздыхал, когда  она,
смеющаяся, оказывалась в моих объятьях. Челка смеялась в моих  руках  -  и
смех был единственным звуком, который слетал с ее нежных губ. Вот  и  все,
чем мы с ней занимались.
     Она приносила мне свои прекрасные находки и охраняла  от  опасностей.
Думаю, она делала это так же, как когда-то швырнула гальку. Я заметил, что
в ее присутствии не происходит несчастных случаев - львы не нападали, овцы
спокойно паслись, ягнята не терялись и не падали со скал.
     - Маленький Джон, ты не пойдешь сегодня вместе с нами наверх?
     - Хорошо, Чудик, если ты не думаешь...
     - Останешься дома.
     Увалень, Челка и я отправились с овцами.
     Она показывала мне облака, похожие на стаи белых соколов.  Или  самку
сурка, приносящую посмотреть нам своих детенышей.
     - Увалень, здесь мало работы для всех. Почему  бы  тебе  не  заняться
чем-нибудь еще?
     - Но я люблю приходить сюда, Чудик.
     - Мы с Челкой сами позаботимся о стаде.
     - Но я не...
     - Пойди поищи отставших овец, Увалень.
     Он хотел сказать что-то еще, но  я  поднял  с  земли  камень  и  стал
подбрасывать на ладони. Увалень смущенно  посмотрел  на  меня  и  неуклюже
потопал прочь. Ну представьте себе, терпеть такого вот, как Увалень...
     На поле остались только я, Челка и стадо. Прекрасно было вместе с ней
бегать по холмам среди дурманящих цветов. Если в траве были ядовитые змеи,
то они никогда не кусались. И я, ах, играл на мачете.
     Что-то убило ее.
     Она спряталась среди плакучих ив, склонивших к земле ветви.  Я  искал
ее, звал и смеялся. Вдруг она закричала - это был первый звук,  который  я
услышал от нее (не смех). Заблеяли овцы.
     Я нашел Челку под деревом, она лежала, уткнувшись лицом в землю.
     Мирную тишину луга нарушало лишь блеянье коз. Я молчал, потрясенный.
     Я поднял ее и понес в деревню. Мне не забыть лица Ла Страшной,  когда
я вышел на деревенскую площадь с гибким телом на руках.
     - Чудик, что в мире... Как она... О, нет! Чудик, нет!
     Увалень и Маленький Джон снова стали пасти стадо. Я  начал  ходить  к
пещере, где бежал родничок: грелся на камне,  точил  мачете,  грыз  ногти,
спал и размышлял. С этого мы как раз начали.


     Пришел Увалень, чтобы поговорить со мной.
     - Эй, Чудик, помоги нам с овцами. Возвратились львы, и нам нужна твоя
помощь. - Он присел на корточки, но все равно продолжал  возвышаться  надо
мной. И покачал головой. - Бедный Чудик, - он погладил меня по  голове.  -
Ты нам нужен. А мы нужны тебе. Поможешь нам найти двух пропавших ягнят?
     - Уходи.
     - Бедный Чудик.
     Но он ушел. Потом пришел  Маленький  Джон.  Он  топтался  за  кустом,
придумывая, что сказать, и выглядел  очень  взволнованным.  Но  так  и  не
подошел.
     Приходил и Ло Ястреб.
     - Пойдем на охоту, Ло Чудик. В миле отсюда видели быка. Говорят, рога
у этого буйвола длиной в твою руку.
     - Я сегодня чувствую себя неработоспособным, - ответил я. Я не  хотел
идти вместе с ним. Сгорбившись, Ло Ястреб попятился. Я не мог, просто  был
не в состоянии хотя бы выглядеть вежливым.


     Когда пришла Ла Страшная, все вышло по-другому. Как  я  уже  говорил,
она обладала большим умом и ученостью. Она пришла с  книгой  и  уселась  с
другой стороны камня, на котором я сидел, и не обращала на  меня  внимание
целый час, пока я не рассердился.
     - Что вы здесь делаете? - не выдержал я.
     - Вероятно то же, что и ты.
     - Что же?
     Она выглядела серьезной. Я отвернулся к своему мачете.
     - Что же ты не договорил со мной?
     - Мне нужно наточить мачете.
     - А я оттачиваю свой ум, - сказала она. - Нужно точить и то и другое.
     - А?
     - Что за не членораздельный способ задавать вопросы?
     - А? - повторил я. - Да. Зачем?
     - Надо уничтожить того, кто убил Челку, - она закрыла свою  книгу.  -
Ты хочешь мне помочь?
     Я наклонился  вперед,  скрестив  ноги,  и  открыл  рот:  Ла  Страшная
плакала, покачиваясь. Я  вскрикнул.  Это  больше  всего  удивило  меня.  Я
прислонился лбом к камню и зарыдал.
     - Ло Чудик, - сказала она, как Ло Ястреб, но совсем по-другому. Потом
она погладила мои волосы, совсем как Увалень, только по-другому.  Когда  я
чуть пришел в себя, то почувствовал, что она жалеет  меня.  Как  Маленький
Джон, но по-другому.
     Я лежал на боку и всхлипывал. Ла Страшная гладила мои плечи  и  руки,
разгоняя тоску, открываясь мне ласковой и доброй. И говорила:
     - Позволь рассказать тебе миф, Чудик. Послушай. Мы долго думали,  что
этот миф разрушен.  И  неразумно  разбрасывались  проблемами.  Ты  помнишь
легенду о Битлз? Ты помнишь, что один из них, битл по имени Ринго, покинул
свою возлюбленную, хотя она и была с ним нежна.  Он  был  единственным  из
битлов, кто не пел, так говорят самые ранние легенды. После ночи  трудного
дня он и остальные битлы были разлучены  и  разорваны  на  части  вопящими
девчонками. И все они, Ринго и его друзья вернулись.  С  великим  роком  и
великим роллом.
     Я положил голову на колени Ла Страшной. Она продолжила.
     - Да, но этот миф - вариант более древней  истории,  которая  не  так
хорошо  известна.  Сорокапяток  и  долгоиграющих   дисков   не   осталось.
Сохранилось несколько рукописей, а молодежь утратила интерес к  чтению.  В
этой старой истории Ринго зовется Орфеем. Орфей тоже был разлучен со своей
возлюбленной,  но  в  деталях  истории  не  совпадают.  Он  потерял   свою
возлюбленную - по этой версии ее звали Эвридика - и она ушла в великий рок
и великий ролл, куда последовал и он, чтобы разыскать ее и вернуть. Он шел
и пел - по одной из версий он был великим певцом - вместо того, чтобы идти
молча. Мифы всегда противоречат друг другу.
     Я спросил:
     - Как он мог пойти в великий рок и великий ролл? Это же сама смерть и
сама жизнь.
     - Он смог.
     - Он вернул ее назад?
     - Нет.
     Я посмотрел на старое лицо Ла Страшной и снова опустил голову  на  ее
колени.
     - Тогда он солгал. На самом деле он не ходил туда. Он  наверное  ушел
куда-то в лес, отсиделся там и придумал для оправдания эту историю.
     - Возможно, - сказала Ла Страшная.
     Я снова посмотрел вверх.
     - Он хотел ее вернуть. Я знаю,  он  хотел  ее  вернуть.  Но  если  он
упустил случай обладать ею, то он не смог возвратить ее. Поэтому я  думаю,
что он солгал. О своем походе в великий рок и великий ролл.
     - Вся жизнь - это ритм, - произнесла она, когда я  сел.  -  Смерть  -
разрушение ритма, синкопа перед возобновлением жизни, - она прикоснулась к
моему мачете. - Сыграй что-нибудь. Найди музыку!
     Я приложил рукоятку мачете ко рту, перекатился на  спину  и  заиграл.
Музыка рождалась с помощью моего языка, вылизывающего мачете,  и  дыхания,
врывающегося в нож. Звук появлялся где-то в моей груди, и  сначала  тихий,
он становился все громче и громче.  Я  закрыл  глаза,  чувствуя  и  ощущая
каждую ноту. Они вырывались из меня в ритме дыхания. Пальцы рук и ног  все
крепче сжимали мачете, вот-вот - и их сведет  судорогой,  сердце  учащенно
билось, готовое в танце выпрыгнуть  из  груди.  Звуки  молитвенного  гимна
затрепетали.
     - Чудик, когда ты был мальчиком, ты  обычно  отбивал  ритм  ногой  по
камню, создавал танец, барабанил. Стучи, Чудик!
     Я ускорил мелодию, подражая барабанному бою, и поднял звуки на октаву
выше, насколько позволяла длина рукояти.
     - Стучи, Чудик!
     Я потряс ногой и стал стучать ею по камню.
     - Стучи!
     Я открыл глаза. Музыка смеялась.
     Удар за ударом.  Трель  за  трелью,  и  Ла  Страшная  тоже  смеялась,
склонившись надо мной. Пот, выступивший  у  меня  на  затылке,  стекал  по
спине. Я отбивал ритм пятками и пальцами, устремив лезвие мачете к солнцу.
Пот выступил уже на ушах и струился по шее.
     - Бей, мой Ло Ринго! Играй мой Ло Орфей! - кричала Ла Страшная. - Ох,
Чудик. - Она хлопала и хлопала в ладоши.
     Потом, когда  музыка  утихла,  и  единственным  звуком  осталось  мое
дыхание, шелест листьев и журчание ручейка, она кивнула с улыбкой:
     - Теперь тебе можно погрустить.
     Моя грудь блестела от пота, живот поднялся и  стал  ровным,  пыль  на
ногах превратилась в бурую липкую грязь.
     - Ты теперь почти готов к тому, что  должен  сделать.  А  сейчас  иди
охотиться, пасти овец... и  побольше  играй.  Скоро  за  тобой  придет  Ле
Навозник.
     Все для меня остановилось. Дыхание и сердце тоже.
     - Л_е_ Навозник?
     - Иди, тебе надо развеяться перед путешествием.
     Испуганный, я  затряс  головой,  повернулся  и  бросился  от  пещеры.
Л_е_...



                                    3

                     Внезапно зверек выскочил из моего подола  и  бросился
                бежать - о, ужас - монстр, уродливый червь с  человеческой
                головой. - Где твоя душа, которую я могу оседлать.
                                                 Алоизиус Бертран "Карлик"

                     Подходите ЖИВО! Вы из поколения ПЕПСИ!
                                                    Ряд фраз. (Коммерция).

     ...Навозник!
     Через час я спрятался возле клетки. Но ни во дворе, ни поблизости  Ле
Навозника не было видно. Белокожий урод (я вспомнил, что его  извергла  из
своего чрева мать Увальня, после чего умерла), ползал возле энергетической
изгороди, пуская  слюни.  Он,  вероятно,  скоро  умрет.  Потом  я  заметил
по-идиотски смеющегося Грига. Он был Ла Григом, пока  ему  не  исполнилось
шестнадцать лет. Но что-то  -  никто  не  знал  генетика  это  или  нет  -
сломалось у парня в голове, и с его губ полился смех; он стал  смеяться  -
смеяться безостановочно. Его лишили звания Ло и  поместили  в  клетку.  Ле
Навозник, вероятно, находился в здании: раздавал  пищу,  лечил,  если  это
было нужно и убивал,  если  лечение  не  помогало.  Много  горя  и  ужасов
хранится здесь, и тяжело осознавать, что _о_н_и_ тоже люди.  Они  не  были
рождены с высоким званием, но все же они - люди. Даже Ло  Ястреб  понимал,
как тяжело работать в клетке.
     - Вы не _з_н_а_е_т_е_, что делали с  ними,  когда  я  был  мальчиком,
молодым Ло. Несколько из них умудрились сбежать из клетки, и вы не видели,
как они тащились из джунглей. Вы не читали жестоких  параграфов  указа  об
общей норме, от которых кровь стыла в  жилах.  Многим  людям,  которых  мы
сейчас называем Ла и Ло, пятьдесят лет назад не разрешили бы жить.  Будьте
довольны, что вы - дети более цивилизованного времени.
     Да, они были людьми. Но я давно задаюсь  вопросом  и  удивляюсь,  что
заставляет заботиться о них Ле Навозника?
     Я возвратился в деревню.
     Ло Ястреб разглядывал свой арбалет, подняв его над головой. Возле его
ног лежала куча стрел.
     - Как поживаешь, Ло Чудик?
     Я поднял стрелу ногой и повертел ее.
     - Уже поймал быка?
     - Нет.
     Я хорошо владел мачете. Был у меня и особый удар - моя гордость.
     - Пойдем, - сказал я.
     - Сначала присядь и отдохни.
     Пока я отдыхал, он закончил натягивать тетиву арбалета, принес второй
для меня, и мы спустились к реке.
     Вода в реке была желтой от ила.  Течение  было  сильным;  над  водой,
словно волосы, свисали папоротники и длинные стебли травы.  Мы  прошли  по
берегу около двух миль.
     - Что убило Челку? - спросил я наконец.
     Ло Ястреб присел на корточки и стал разглядывать бревно,  на  котором
виднелись следы от рогов.
     - Ты был там. Ты видел. Только у Ла Страшной есть какие-то догадки.
     Мы отошли от реки. Кусты ежевики царапали краги Ло Ястреба. Мне обувь
была не нужна: кожа у меня  крепкая,  ее  не  сравнить  например  с  кожей
Увальня или Маленького Джона.
     - Я ничего не видел, - сказал я. - Что предполагает Ла Страшная?
     С дерева сорвался большой белый ястреб и полетел прочь.  Челке  обувь
тоже была не нужна.
     - Что-то убило Челку, потому что она была неработоспособной.
     - Челка была работоспособной! Была!
     - Тише, тише, мальчик.
     - Она пасла стадо, - заговорил я, немного успокоившись. -  Она  умела
ухаживать за животными  и  понимала  их.  Опасности  миновали  ее,  а  все
прекрасное стремилось к ней.
     - Глупости, - сказал Ло Ястреб, перешагивая через грязную лужу.
     - Она без помощи жестов и слов перегоняла животных, куда  хотела  или
куда нужно было мне.
     - Этого вздора ты наслушался от Ла Страшной.
     - Нет. Я сам видел. Она могла передвигать животных, как гальку.
     Ло Ястреб начал говорить что-то еще, но  вдруг  запнулся,  как  будто
только услышал, что я сказал.
     - Какую гальку?
     - Гальку, которую она подняла и швырнула.
     - К_а_к_у_ю_ гальку, Чудик?
     И тут я рассказал ему ту историю.
     - ...И она использовала это свойство, - закончил я.  -  Она  охраняла
стадо, она охраняла его даже без меня.
     - Только сама не смогла уберечься,  -  сказал  Ло  Ястреб  и  зашагал
дальше.
     Мы пошли молча, только шепот листьев  нарушал  тишину.  Я  размышлял.
Вдруг:
     - Аааааааа... - три разных голоса.
     Листья взметнулись, и троица братьев Блой стремглав понеслась к  нам.
Один из них бросился на меня, и я  схватил  в  охапку  этого  бьющегося  в
истерике, рыжеволосого десятилетнего мальчишку.
     - Э-эй, ты уже здесь, - сказал я спокойно.
     - Ло Ястреб, Чудик! Там...
     - Успокойся, ты уже прибежал, - прибавил я, пытаясь уклониться от его
локтя.
     - ...там! Он топчет все и бьет копытами по камням... - Это где-то под
боком завопил другой из братьев.
     - Где там? - спросил Ло Ястреб. - Что случилось?
     - Там, где...
     - ...возле старого дома, недалеко  от  того  места,  где  провалилась
крыша пещеры в...
     - ...бык пришел сверху и...
     - ...он ужасно огромен и ходил...
     - ...он зашел в старый дом...
     - ...мы играли внутри...
     - Держись, - я поставил Блоя-3 на землю. - Где все это было?
     Они повернулись и указали на лес. Ястреб сжал свой арбалет.
     - Прекрасно. Вы, мальчики, возвращайтесь в деревню.
     - Скажи... - я поймал Блоя-2 за плечо. - Какой он величины?
     Он заморгал.
     - Не помнишь, - сказал я, - Тогда идите.
     Они посмотрели на меня, на Ло  Ястреба,  оглянулись  на  лес,  откуда
прибежали, и побрели к деревне.
     В молчаливом согласии мы с Ястребом  повернулись  и  пошли  по  следу
ребятишек, отмеченному сломанными ветками и сбитыми листьями.
     Бревно, раздробленное с одного конца,  лежало  поперек  тропинки.  Мы
перешагнули его и, продравшись сквозь кустарник, вышли на поляну.
     Тут валялось множество разбитых в  щепки  досок.  Пятифунтовые  балки
дома тоже были разбиты, и только одна из четырех выдержала.
     Соломенная крыша была сорвана и отброшена на ярд в сторону.  Когда-то
давно Кэрол выращивала в этом  саду  цветы;  ей  тогда  пришлось  покинуть
деревню. Мы шли вниз,  к  ее  бревенчатому  дому,  который  был  настолько
уютным, что... да, она там вырастила  живую  изгородь  из  таких  пушистых
оранжевых цветов, ну, вы знаете...
     Я остановился возле бычьего  следа,  впечатавшего  в  землю  ветки  и
листья. Моя нога свободно поместилась в оттиске. Два дерева на поляне были
вырваны с корнями. А другие два, побольше, - сломаны;  оставшиеся  от  них
"пни" были гораздо выше меня.
     Путь быка на поляне можно было легко  определить  по  вывороченным  и
разбросанным кустам и виноградным лозам.
     Ло Ястреб легкой походкой расхаживал по поляне, беззаботно размахивая
арбалетом.
     - Надо бы держаться поосторожней, - я рассматривал следы  разрушения.
- Бык, кажется, огромен.
     - Ты же не первый раз охотишься со мной.
     - Да, конечно. Но разъяренного быка нельзя надолго терять из виду.
     Ло Ястреб направился к лесу, и я пошел за ним.
     Пройдя десять шагов вглубь леса, мы услышали, как где-то  с  грохотом
упало дерево - тишина - потом снова упало дерево.
     - Конечно, если зверь такой большой, то он себе спокойно  разгуливает
по лесу, - сказал я.
     Снова затрещали деревья.
     Потом раздался душераздирающий рев.  В  нем  звучал  металл.  Ярость,
пафос и гром вырывались из  бычьих  легких  с  такой  силой,  что  дрожали
деревья.
     Мы крались под серебристо-зеленой листвой  по  прохладной  и  опасной
прогалине, шаг за шагом, осторожно переводя дыхание.
     Потом слева, среди деревьев...
     Он двигался скачками, сотрясая землю так, что  с  деревьев  осыпались
листья и ветки.
     Бык уставил на нас мутные, бурые, налитые  кровью  глаза.  Из  мокрых
черных ноздрей вырывался пар. Глазные яблоки громадины  были  больше  моей
головы.
     Он был очень величественен.
     Потом бык опустил голову, мотнул ею, сломал ветку и опустил свои руки
на землю - у него было две руки с ороговевшими пальцами, каждый толщиной с
мою руку - замычал, снова поднялся и запрыгал прочь.
     Ло Ястреб  выстрелил.  Стрела  пролетела  между  деревьями  и  попала
животному в бок. И великан с ревом умчался.
     - Бежим! - крикнул Ястреб и побежал за быком.
     И  я  помчался  за  этим  сумасшедшим   стариком,   побежал   убивать
прекрасного зверя. Мы карабкались по раздробленным камням ущелья (они были
целыми совсем недавно, когда я бродил здесь в послеполуденное  время.  Дул
ветерок, и в моей руке - рука Челки... на моем плече,  на  моей  щеке).  Я
спрыгнул вниз на дорогу и, поскользнувшись, растянулся  на  заросших  мхом
кирпичах, которыми была вымощена дорога. Мы побежали вперед и...
     Некоторые вещи настолько  малы,  что  их  трудно  увидеть.  Другие  -
настолько велики, что нужно  отойти,  удалиться,  чтобы  понять,  что  это
такое.


     Мы наткнулись на дыру в земле,  отверстие  около  двадцати  метров  в
диаметре. Под ним, вероятно, находилась пещера. Я не  знал,  что  и  здесь
появился такой пролом.
     Бык внезапно заревел из него, выдав свое местонахождение.
     Когда эхо затихло, мы подползли к осыпающемуся  краю  и  заглянули  в
пещеру. Внизу я увидел солнечные пятна на шкуре быка, вертящегося  в  яме.
Внезапно он выпрямился, ворочая глазами и размахивая волосатыми руками.
     Ло Ястреб отпрыгнул назад. Когти были всего  в  пятнадцати  футах  от
нас.
     - Похоже, этот тоннель ведет в пещеры, из которых вытекают родники, -
прошептал я. Перед чем нибудь величественным - только шепотом.
     Ло Ястреб кивнул:
     - Говорят, некоторые тоннели ведут на сотни метров вглубь,  некоторые
- на тысячи. А этот - один из самых больших.
     "Может ли он вылезти из ямы?" - глупый вопрос.
     С другой стороны дыры показалась рогатая голова и плечи быка. Там пол
пещеры был повыше, и бык надеялся выбраться наружу. Он посмотрел  на  нас,
пригнулся, замычал,  высунув  длинный  красный  язык,  покрытый  пеной,  и
попытался прыгнуть.
     Он не мог достать нас,  но  мы  отбежали  назад.  Над  краем  провала
появилась рука и стала шарить в поисках, за что бы зацепиться.
     Я услышал, как сзади закричал Ло Ястреб (я бегал  быстрее,  чем  он).
Обернувшись, я увидел, что рука поднялась над ним!
     Хлоп!
     Ястреб лежал  на  земле.  Рука  пошлепала  его  немножко  (_Б_у_м_  -
Б_у_м_! _Б_у_м_!), и пальцы заскользили вниз, обрушивая  за  собой  камни,
кирпичи и три маленьких деревца, вниз, вниз, вниз.
     Ло Ястреб не погиб. (На следующий день  мы  обнаружили,  что  у  него
трещина в ребре, но тогда было не до этого.) Он попытался приподняться.  Я
испугался  за  этого   придавленного   жука,   за   этого   пострадавшего,
пострадавшего ребенка.
     Я схватил его за плечи.
     - Ястреб! Ты...
     Он не слышал меня из-за рева быка в яме. Но поднялся, хлопая глазами.
Из его носа хлынула кровь, а руку он прижимал к раненой груди. Ло  Ястреба
просто отбросило ударом и, к счастью, важнейшие органы не пострадали;  его
только контузило.
     - Пойдем отсюда! - и я потащил его к деревьям.
     - ...нет, подожди, Чудик... - прозвучал его хриплый  голос  во  время
какого-то короткого затишья между ревом.
     Когда я подтащил его к дереву и прислонил к  стволу,  Ястреб  схватил
меня за руки.
     - Надо торопиться, Ястреб! Сможешь идти? Мы должны уходить. Я  понесу
тебя...
     - Нет, - дыхание с клекотом выходило из его легких.
     - Ну, пойдем, Ястреб. Шутки шутками. Но ты уже поохотился и бык  этот
намного больше, чем другие. Он, наверное, мутант, родившийся  в  пещере  с
высоким уровнем радиации.
     Он снова схватил меня за руку.
     - Мы должны остаться и убить его.
     - Ты думаешь, что он сможет вылезти наверх и причинить вред  деревне?
Он сидит в слишком глубокой яме.
     - Нет... - Ястреб закашлялся. - Да  где  бы  он  там  не  сидел...  Я
охотник, Чудик...
     - Посмотри на себя...
     - И я буду учить тебя охотиться, - он попытался сесть. - Только  тебе
придется выучить первый урок самостоятельно.
     - Ха?
     - Ла Страшная говорила, что ты готовишься к путешествию.
     -  О,  ради  бога...  -  я  искоса  посмотрел   на   него:   возраст,
самоуверенность и страдание отражались  на  этом  лице.  -  Что  я  должен
делать?
     Из ямы опять раздался протяжный рев.
     - Спускайся туда, выследи зверя и убей его.
     - Нет!
     - Это ради Челки.
     - Как это? - требовательно спросил я.
     Он пожал плечами.
     - Это знает Ла Страшная. Она сказала, что ты должен научиться  хорошо
охотиться.
     Потом он еще раз повторил эту фразу.
     - Я уже проверял свою смелость. Но...
     - Тут другие причины, Чудик.
     - Но...
     - Чудик, - он повысил голос. - Я старше тебя и знаю об  этом  больше,
чем ты. Бери арбалет и иди в пещеру. Иди.
     Я сел и  решил  все  обдумать.  Храбрость  -  очень  глупая  вещь.  И
удивительно, как это я боялся и уважал Ло Ястреба с самого детства.
     Снова раздался рев. Я встал, взял арбалет в руку, а мачете засунул за
пояс. Если совершать что-нибудь  глупое,  -  а  мы  все  это  когда-нибудь
совершаем, - то надо делать это смело и безрассудно.
     Я похлопал Ло Ястреба по плечу и направился к  яме.  С  той  стороны,
куда я подошел, стены провала были слишком крутыми. Я обошел  яму  и  стал
спускаться там, где спуск казался более пологим.
     В высоком потолке тоннеля было много трещин. Сквозь них на пол  падал
свет, там же, на полу, валялись ветви,  сухие  листья  и  все,  что  могло
упасть через щели в несколько дюймов шириной или просочиться  из  пещер  с
родниками, которые были на несколько футов ниже.
     Я подошел к развилке тоннеля, свернул налево, прошел в темноте  футов
десять и споткнулся. Удерживая равновесие,  пробежал  вперед  на  цыпочках
(вытянув руки вперед), по лужам и сухим листьям (они шелестели у меня  под
ногами), попал в луч света и приземлился ладонями и коленями на гравий.
     Грохот!
     Г_р_о_х_о_т_!
     Немного ближе.
     Г_р_о_х_о_т_!
     Я вскочил на ноги и выбежал из предательского  потока  света,  подняв
столб пыли. Кружась, она медленно осела.
     Я затаил дыхание. Вообще-то, пойти туда, на этот шум - а  он  утих  -
было несложно. Подними ногу, наклонись вперед, опусти ногу  вниз.  Хорошо.
Теперь подними другую, наклонись...
     Неожиданно впереди, ярдах в ста от меня, показался еще один  просвет;
до этого что-то очень большое заслоняло его.
     Т_р_е_с_к_!
     Т_р_е_с_к_!
     Т_р_е_с_к_!
     Х_р_а_п_!
     Ему хватило и трех шагов, чтобы оказаться рядом со мной.
     О_г_л_у_ш_и_т_е_л_ь_н_ы_й _т_р_е_с_к_!
     Я отскочил к стене и вжался в землю и корни. Но звук стал отдаляться.
     Я проглотил комок, подступивший к горлу и  отошел  от  стены.  Быстро
пошел вслед за ним под осыпающимся сводом. А потом и побежал. Шум раздался
справа.
     Я свернул в опустевший тоннель. До меня  доносился  скрежет:  тоннель
был таким низким, что рога быка задевали за потолок. При  каждом  движении
неповоротливых плеч громадины на пол сыпались камни  и  старые  прогнившие
листья.
     Вдоль стены тянулся каменный желоб, покрытый фосфоресцирующим илом. И
на спуске струйка воды превращалась в  пенящийся  поток,  который  обгонял
меня слева.
     Наверное, на одном из копыт быка была металлическая подкова; при беге
из-под его ног вылетали оранжевые искры, высвечивая мощную мохнатую  грудь
и живот.
     Нас разделяло всего метров тридцать.
     Искры взметнулись снова - он свернул за угол.
     Я почувствовал под ногами камень, а потом холодный гладкий металл.
     Я  прошел  по  сухим,  занесенным  сюда  какими-то  ветрами  листьям,
загоревшимся от искр из-под копыт быка. Они корчились  в  огне,  вспыхивая
вокруг моих ног. И темнота на миг слилась с запахом осени.
     Я подошел к следующему повороту и заглянул за угол.
     Повернувшись ко мне, он мычал.
     Его нога била о землю  в  метре  от  моих  ног.  Искры  из-под  копыт
освещали его влажные глаза, его ноздри.
     А на меня надвигалась рука. Она опускалась, _п_а_д_а_л_а_. Я отскочил
назад и выхватил мачете.
     Его ладонь  -  как  в  замедленной  съемке,  Ястреб,  -  лязгнула  по
металлической плите, на которой я только что  был.  И  тут  же  опустилась
снова - прямо на меня.
     Я лежал на спине. Рядом  на  полу  -  мачете,  острием  вверх.  Очень
немногие люди, а тем более быки, могут ударить  ногтем  (с  десятипенсовую
монету) и попасть при этом в рукоятку ножа. Повезло.
     Он рванул меня с пола, и я оказался зажатым в его  ладони  (отбиваясь
руками и ногами и визжа во всю глотку), как в тисках. И все же я умудрился
воткнуть мачете в его руку.
     Он тоже завизжал, подпрыгнул,  ударился  головой  о  потолок;  сверху
посыпались земля и камни. Через двадцать  футов  он  ловко  сбросил  меня.
Мачете свободно вышло у него из раны - моя флейта наполнилась его  кровью.
Я метнулся к стене и покатился куда-то вниз.
     Он зашатался: ударился плечом об одну  стену,  потом  о  другую.  Его
тень, колеблющаяся под потолком, была огромной.
     Он спускался ко мне, а я полз на коленях  (я  растянул  сухожилие  на
ноге) по острым камням и оглядывался при каждом его шаге.
     В стене возле меня оказалась ржавая решетка около трех футов  высотой
с разошедшимися  прутьями.  Похоже,  дренажная  труба.  Я  пролез  внутрь,
пролетел около четырех футов и упал на мокрый пол.
     Непроглядный мрак... и рука,  хватающая  и  хватающая  в  темноте.  Я
слышал, как она царапает стену. Я взмахнул мачете  над  головой  и  лезвие
впилось во что-то движущееся.
     - Роааааааа...
     Сквозь камень рев звучал приглушенно. А ладонь захлопала по стене.
     Я бросился вглубь, в темноту.
     Уклон все рос, и внезапно я поскользнулся и  полетел  вперед,  сильно
исцарапавшись. Упал, поднялся и полез вверх по крутым трубам.


     Я лежал с закрытыми глазами. Арбалет давил  в  плечо,  лезвие  мачете
кололо бок; затекшее тело ныло.
     Если вы действительно ослабли, глаза у вас закрываются и веки поднять
очень тяжело. Когда я впал в полузабытье,  какой-то  свет  брызнул  мне  в
глаза и полился, как молоко на дно кубка.
     Свет?
     Я заморгал. Тусклый серый свет проникал через решетку. Я очутился  на
два этажа ниже, на решетке дренажной канавы, такой же,  как  и  первая,  в
которую я пролез.
     Где-то заревел бык, и сквозь мрачные камни эхо донесло  до  меня  его
приглушенный рев.
     Я вскочил, больно ударился локтями, набил на плечах синяки, поцарапал
обо что-то ноющий бок и заглянул вниз. Подо мной был пол  из  решетки,  но
большей частью она  прогнила  и  обвалилась,  и  получилась  как  бы  одна
комната, но в два раза выше; до другого решетчатого пола было  по  меньшей
мере футов пятнадцать.
     Комната была  круглой,  семнадцать-восемнадцать  метров  в  диаметре.
Кое-где стены были украшены драгоценными камнями. Сводчатые входы, - а  их
были много, - вели в темные тоннели.
     В центре находилась машина. Пока я  все  рассматривал,  она  печально
загудела,  и  несколько  волн  света   пробежало   по   морозному   узору,
покрывающему корпус машины. Это был компьютер старого времени (когда-то вы
владели этой Землей, вы - воспоминание, вы - призраки). Немногие уцелевшие
компьютеры трещали и кудахтали в пещерах. У меня хранились их обломки,  но
целый компьютер я видел впервые.
     Меня разбудил... (я уснул? Да, задремал  с  волнующим  образом  перед
глазами. Челка?)
     ...вопль зверя.
     В  соседней  комнате  был  бык.  Капли  воды,  падающие   с   потолка
серебрились на его шкуре. Опустив голову и сгорбившись,  он  брел,  волоча
одну руку; другую - которую я дважды ранил - зверь прижимал к животу. И он
прихрамывал.
     Бык остановился и снова взвыл, яростно  и  гневно.  Замолчал  и  стал
озираться... и тут он увидел меня.
     О, как я захотел, чтобы меня на этом месте не было.
     Я съежился за решеткой и стал  лихорадочно  осматриваться  в  надежде
найти выход, но лазейки нигде не было. "Иди,  охоться",  -  так,  кажется,
сказал Ло Ястреб.
     Охотником могло стать хорошенькое трогательное создание.
     Он качнул головой, втянул воздух, и его поврежденная рука  на  животе
судорожно сжалась.
     Компьютер просвистел  несколько  нот  древней  мелодии  -  что-то  из
"Кармен". Скотина-бык непонимающе посмотрел на меня.
     Как я должен охотиться на него?
     Я поднял арбалет и прицелился. Нужно было попасть в глаз, но  бык  на
меня не смотрел. Тогда я опустил арбалет и взял мачете. Поднес рукоятку ко
рту и дунул. Бычья кровь забулькала в отверстиях, брызнула во все стороны,
и вслед за ней прорвались и закружились по комнате ноты.
     Он поднял голову и посмотрел на меня.
     Подняв арбалет, я прицелился сквозь  решетку  и  нажал  на  спусковой
крючок...
     Бык в ярости бросился вперед,  потрясая  рогами.  Он  становился  все
больше и больше, вырастая в каменной раме двери.  Я  упал  на  спину,  рев
накатывался на меня и  ослеплял.  Из  бычьего  глаза  хлестала  кровь.  Он
схватился за прутья разделявшей нас решетки.
     Металл заскрежетал, с грохотом посыпались камни. Зверь смял  решетку,
пронесся по комнате и врезался в стену, вызвав целый камнепад. Метнулся ко
мне, и пол провалился.
     Бык потянулся и схватил меня: ноги оказались зажатыми в его кулаке. И
я повис вниз головой,  раскачиваясь  высоко  в  воздухе  над  его  мычащей
головой с вытекшим левым глазом. Комната вертелась  подо  мной,  а  голова
болталась от плеча к плечу. Я попытался  навести  арбалет  -  одна  стрела
раздробила камень под его копытом и отлетела в сторону.  Другая  вонзилась
рядом со стрелой, которую выпустил Ло Ястреб. Не дожидаясь, пока от  стены
вот-вот отлетит камень  и  размозжит  мне  голову,  я  нашарил  в  колчане
последнюю стрелу.
     Морду быка заливала  кровь.  Последний  выстрел  -  и  кровь  хлынула
потоком. Стрела пробила второй глаз и проникла в мозг.
     Он выронил меня. Не бросил, просто выронил.
     Уже в воздухе  я  схватился  за  его  запястье,  но  не  удержался  и
соскользнул вниз на согнутый локоть.
     Его рука начала падать, я попытался удержаться. Рука ударилась о пол,
задние ноги животного подогнулись.
     Бык захрипел, и я стал сползать вниз, цепляясь за щетину. Увернувшись
от огромной ладони, я, пошатываясь, отошел в сторону.
     Поврежденное бедро ныло.
     Я  сделал  еще  шаг  и  остановился,  не  в  силах  идти  дальше.  Он
покачивался надо мной, устремив на меня ослепшие глаза, и тряс головой.  И
он был величественен. И умирая надо мной, он был _в_с_е _е_щ_е_  силен.  И
он был огромен. В исступленном неистовстве я раскачивался в такт ему, сжав
кулаки и стиснув зубы.
     Он был огромен. И он был прекрасен. И он _в_с_е  _е_щ_е_  бросал  мне
вызов - умирая, он насмехался над моими синяками.
     Одна его рука подогнулась, и бык с грохотом рухнул.
     Что-то  заклокотало  внутри  его  -  тише...   тише.   Ребра   тяжело
вздымались. Опираясь на арбалет, я захромал к его голове,  вытащил  стрелу
из левого глаза и выстрелил прямо в мозг.
     Руки быстро задергались (Бум! Бум!) и замерли.
     Когда он окончательно затих, я подошел к компьютеру, сел и  склонился
над металлическим ящиком. Внутри его что-то щелкнуло.
     Все тело у меня болело. Я закрыл глаза.
     - Это было очень выразительно, - произнес кто-то у моего правого уха.
- Мне понравилось смотреть, как ты работаешь мулетой.  Оле!  Оле!  Сначала
в_е_р_о_н_и_к_а_, затем _д_в_о_й_н_о_й_ п_р_о_в_о_р_о_т_.
     Я открыл глаза.
     - Нет, я не смеюсь над вашими уроками мастерства.
     Я  повернул  голову.  Возле  моего  уха  был  маленький  репродуктор.
Компьютер произнес утверждающе:
     - Но вы ужасно искушены в жизни.  Все  вы.  Молодые.  Но  чрезвычайно
очаровательны. Ты хорошо сражался. Не хочешь ли о  чем-нибудь  спросить  у
меня?
     - Да, - я перевел дыхание. - Как мне выбраться отсюда?
     На стенах поблескивали циферблатами древние приборы.
     - Позволь мне посмотреть, - надо мной зажглись огни, осветив  колени.
- Я могу выпустить наружу компьютерную ленту, а ты возьмешься за ее  конец
и  выберешься  отсюда.  Но  взамен  ты  иногда   будешь   приходить   сюда
побеседовать со мной - уже после того, как совершишь свой  путь  к  сердцу
своей возлюбленной. Чего ты больше всего желаешь, герой?
     - Я хочу домой.
     - Тск-тск-тск, - защелкала машина. - А что еще?
     - Ты действительно хочешь знать?
     - Я сочувственно киваю.
     - Мне нужна Челка, но она умерла.
     - Кто такая Челка?
     Я задумался. Попытался что-то сказать,  но  все,  что  шло  на  язык,
застревало в горле и получались только всхлипывания.
     - Ох, - через секунду она заговорила помягче. -  Ты  знаешь,  что  ты
попал в неправильный лабиринт?
     - Я? Тогда что здесь делаешь ты?
     - Много лет назад меня сюда посадили люди, которым и не снилось,  что
когда-нибудь сюда придешь  ты.  Психическое  Гармоническое  Заграждение  и
Ассоциация Бредовых Ответов.  Это  было  моей  отраслью.  И  ты  пришел  и
спрашиваешь мою память о потерянной девушке.
     Да, я вполне мог разговаривать сам с собой. Я настолько устал  и  так
был всем измучен.
     - Как там наверху? - спросила ФЕДРА.
     - Где?
     - На поверхности. Я помню, что там было, когда здесь были  люди.  Они
сделали меня, потом все ушли, а нас бросили  здесь.  А  потом  вместо  них
пришли вы. Это, наверное, трудно идти по городам и  джунглям,  сражаясь  с
мутировавшей  флорой  и  фауной,  заколдованными   духами   миллионолетней
фантазии.
     - Мы стараемся.
     - Вы, по существу, не снаряжены для этого, - произнесла ФЕДРА. - Но я
предполагала, что  вы  разрушите  старые  лабиринты,  прежде  чем  сможете
двинуться к новым. Это трудно.
     - Если речь о посредственном сражении с этим... - я кивнул в  сторону
бычьей туши. - То да.
     - Было довольно забавно. Я  пропускаю  метания,  девичьи  прыжки  над
рогами, барахтанье в воздухе с приземлением на потную  спину  и  прыжок  в
песок. Человечество обладало вкусом. Ты еще можешь этого добиться, но пока
ты слишком юн.
     - Куда ушли все эти люди, ФЕДРА?
     - Я полагаю, туда же, куда и Челка.
     Что-то  музыкальное  звучало  внутри  металлической  коробки  у  моей
головы.
     - Но ты не совсем человек  и  ты  не  сможешь  оценить  этого.  И  не
пытайся. Мы здесь внизу несколько поколений стараемся следить  за  вами  и
отвечаем на вопросы, которые сами никогда  и  не  подумали  бы  задать.  С
другой стороны, мы веками выжидаем крупицы информации о вас, которая может
показаться наиболее очевидной и  основополагающей:  откуда  вы  и  что  вы
делаете здесь. Тебе не приходило в голову, что ты можешь ее себе вернуть?
     - Челку? - я вскочил. - Где? Как? - я вспомнил  загадочные  слова  Ла
Страшной.
     - Ты в неправильном лабиринте, - повторила ФЕДРА. - А я не  настолько
ориентируюсь, чтобы указать тебе правильный путь. Кид Смерть прошел  здесь
совсем недавно, и, может быть, ты сможешь приблизиться  к  ней  и  успеешь
просунуть ногу в дверь, а палец в пирог.
     Я встал на колени.
     - ФЕДРА, ты сбила меня с толку.
     - Беги.
     - Куда? Какой путь правильный?
     - Опять заводишься. Я же уже  говорила,  что  ты  обращаешься  не  по
адресу. Я хочу помочь, но я не знаю куда тебе идти. Но  лучше  отправляйся
побыстрее. Когда садится солнце и наступает  прилив,  здесь  собираются  и
кричат привидения.
     Я вскочил и взглянул на несколько  темнеющих  входов.  Ну,  чуть-чуть
логики... Зверь пришел оттуда. Что если я пойду именно в эту дверь?
     Долго в темноте слышалось  только  мое  дыхание  и  дробь  капель.  Я
споткнулся о ступеньку первой лестницы, вскочил и стал подниматься.  Опять
жестоко набивая шишки на голове и плечах, я наощупь обошел всю  лестничную
площадку и наконец понял, что вокруг много  маленьких  проходов,  которые,
к_а_ж_е_т_с_я_, никуда не ведут.
     Я взял мачете и выдул из него  остатки  крови.  Мелодия  поплыла  над
камнями, кружась, как хлопья слюды в солнечном свете.
     Что-то ударило по пальцу на ноге.
     Я подпрыгнул, выругался и, продолжая играть, пошел дальше  с  милыми,
любимыми звуками.
     - Эй...
     - ...Чудик...
     - ...это ты? - детские голоса проникали ко мне сквозь камни.
     - Да! Конечно я! - я повернулся и уперся руками в стену.
     - Мы прибежали назад...
     - ...смотрели и Ло Ястреб...
     - ...он велел нам идти вниз, в пещеру, искать тебя...
     - ...потому что думает, что ты заблудился...
     Я засунул мачете в ножны, висящие за спиной.
     - Прекрасно!
     - Где ты?
     - Напротив вас, с другой стороны.
     Я снова ощутил, что окружен каменными стенами.
     Мои пальцы нащупали какой-то проем. Он был около трех футов в ширину.
     - Подождите!
     Я подтянулся, вскарабкался на край  и  увидел  слабый  свет  в  конце
тоннеля. Я пополз по нему, высунул  голову  и  посмотрел  вниз  на  троицу
братьев Блой. Они стояли в пятне света, проникающего в подземный  лабиринт
сквозь провал.
     Блой-2 шмыгнул носом и утерся кулаком.
     - О, - сказал Блой-1. - Ты уже здесь.
     - Более или менее, - я прикинул высоту и спрыгнул к ним вниз.
     - Черт побери, - сказал Блой-3. - Что с тобой случилось?
     Я был с ног до головы в  бычьей  крови,  исцарапанный,  в  синяках  и
кровоподтеках и еле держался на ногах.
     - Пошли. Куда идти?
     Мы выбрались на поверхность и увидели Ло Ястреба.
     Ло Ястреб стоял (помните, он сломал ребро, и это выяснилось только на
следующий  день)  возле  дерева,  обхватив  его  рукой.  Он  вопросительно
посмотрел на меня.


     - Да, - сказал я. - Я убил его. Дело сделано, - я был ужасно измучен.
     Ло Ястреб послал детей вперед. Мы пробирались сквозь  высокую  траву,
как вдруг раздался треск ломающихся ветвей.
     Я присел.
     Это был просто кабан. До него можно было дотянуться рукой. Вот и все.
     - Пойдем, - усмехнулся Ло Ястреб, поднимая свой  арбалет.  Больше  не
было сказано ни слова. У Ло Ястреба не хватило силы оглушить  его,  и  мне
самому пришлось заколоть зверя. После предыдущей _к_о_р_р_и_д_ы_?  Пустяк.
Продираясь сквозь колючки, мы пошли в сторону деревни.
     Голова кабана весила пятнадцать фунтов. Ло Ястреб тащил ее на  спине.
Тушу мы разделали на четыре окорока, и я,  связав  их,  тащил  по  два  на
каждом плече. Мы уже подходили к  деревне,  когда  встретили  Увальня.  Он
пошел вместе с нами, и уже у самой деревни он сказал:
     - Ла Страшная предупредила нас о  Челке  и  о  животных.  Она  видела
кое-что о тебе и о других жителях деревни.
     - Как? Обо мне? Что обо мне?
     - О тебе, Челке и Навознике, стороже клетки.
     - Глупости, - я заморгал, шагая позади него. Потом поравнялся.
     - Вы все родились в один год, - хмыкнул Увалень.
     - Но мы все - разные...
     Ло Ястреб посмотрел  вверх,  потом  вниз  на  реку.  На  меня  он  не
взглянул.
     - Я ничего не умею делать с животными или с галькой, как Челка.
     - Ты умеешь делать другие вещи. Ле Навозник тоже.
     Он так и не взглянул на меня. Солнце наполовину  исчезло  за  медными
горами. Река стала коричневой. Он шел молча.  Как  облачко,  несущееся  по
небу, я побежал к воде, опустился на колени, положил мясо рядом с собой  и
умылся илистой водой.
     Вернувшись в деревню, я сказал Кэрол, что  если  она  приготовит  для
меня окорок, то, получит половину моей доли.
     - ...будь уверена.
     Но она продолжала рассматривать найденное ею птичье гнездо:
     - Подожди минутку.
     - Поторопись, а?
     - Хорошо, хорошо. Куда ты так спешишь?
     - Послушай, я отполирую для тебя кабаньи клыки, сделаю наконечник для
копья ребенку или еще  что-нибудь,  только  чтобы  ты  ко  мне  больше  не
приставала.
     - Хорошо, я... слушаю, да и вообще это не твой ребенок. Это...
     Но я уже бежал, ноги прямо сами несли меня туда.
     Было темно, когда я подошел к  клетке.  За  оградой,  поверх  которой
проходила проволока, было тихо. Потом к  проволоке,  спотыкаясь  и  хныча,
кто-то подошел. Полетели искры и тень быстро отскочила.
     Я не знал, с какой стороны подойти.  Может  быть  Навозник  находится
внутри и чем-нибудь занимается. Бывает, что обитатели  клетки  спариваются
между собой и даже  производят  на  свет  потомство.  Иногда  их  отпрыски
рождаются работоспособными. Например, три брата Блой родились здесь. У них
почти нет шей, а руки длинные. Но они  проворные  и  смышленые  ребятишки.
Блой-2 и Блой-3, так же как и я, умеют ловко орудовать ногами. Я даже  дал
Блою-3 пару уроков игры на мачете, но ему это быстро  наскучило  (все-таки
ребенок) и он умчался вместе с братьями рвать фрукты.
     Постояв около часа в темноте, обдумывая то, что происходит в  клетке,
я пошел обратно, свернул и улегся в стоге сена  позади  кузницы.  Лежал  и
слушал гудение энергетической хижины, пока не заснул.
     На рассвете я вылез из сена, протер глаза и пошел в загон для скота.
     Через несколько минут подошли Увалень и Маленький Джон.
     - Вам помочь с овцами? - спросил я.
     Маленький Джон почесал щеку языком.
     - Подожди минутку, - и пошел за угол.
     Увалень неуклюже топтался. Вернулся Маленький Джон.
     - Да, - сказал он.
     - Нам нужна помощь, - он усмехнулся, и Увалень подхватил его  усмешку
и тоже заулыбался.
     Удивительно! Внутри - комок страха. Удивительно! Они улыбаются!
     Увалень поднял первую деревянную решетку  загона,  и  овцы,  заблеяв,
подбежали ко второй. Удивительно!
     - В самом деле, - сказал Увалень. - Ты нужен нам. Мы очень рады,  что
ты вернулся.
     Он шлепнул меня по затылку, а я дал ему пинка под зад,  но  промазал.
Маленький Джон оттащил вторую решетку, и мы погнали овец через площадь  по
дороге вверх на луг. Как прежде. Нет. Не так.
     Увалень первым  заговорил  об  этом.  Когда  дневное  тепло  прогнало
утреннюю прохладу, он сказал:
     - Сегодня не так, как раньше, Чудик. Ты что-то утратил.
     Я стряхнул росу, блестевшую на низкой иве. Росинки посыпались мне  на
лицо и плечи.
     - Разве что аппетит и, может, пару фунтов веса.
     - Нет, не аппетит, - сказал Маленький Джон, слезая с  пня.  -  Что-то
другое.
     - Другое? - повторил я.  -  Скажите,  Увалень,  Маленький  Джон,  что
другое?
     - А? - переспросил Маленький Джон.  Он  бросил  вниз  палку,  пытаясь
привлечь внимание  овцы  к  сочной  траве.  Промахнулся.  Тогда  я  поднял
камешек, валявшийся под ногами, прицелился  и  швырнул.  Овца  обернулась,
посмотрела на меня синими глазами, заозиралась, и  запрыгала  от  радости,
что ей показали такую сочную траву. - Ты очень изменился.
     - Нет, - сказал я. - Ла Страшная говорит, что я чем-то  очень  важным
отличаюсь от других людей. Так же как и... Челка. Мы - другие, иные.
     - Ты можешь играть, - сказал Увалень.
     Я посмотрел на мачете.
     - Не думаю, что поэтому. Я могу научить играть и тебя. Она увидела во
мне что-то другое.
     Позже,  после  обеда,  мы  погнали  овец  назад.  Увалень   предложил
пообедать всем вместе. Я отрезал  окорок,  а  потом  мы  атаковали  тайник
Маленького Джона с фруктами.
     - Хочешь приготовить ужин?
     - Нет, - отказался я.
     Увалень зашел за угол силовой хижины и закричал на всю площадь:
     - Эй, кто хочет приготовить ужин  для  джентльменов,  которые  хорошо
поработали и снабжают вас пищей? А также  обслужить  и  развлечь  беседой?
Нет, вы уже готовили для меня обед. Не надо _т_о_л_к_а_т_ь_с_я_,  девушки!
Нет, не ты, другая. Ты умеешь готовить  приправу?  Ах-ах,  я  помню  тебя,
Стрихнин-Лиззи. О'кей! Да, ты. Пойдем.
     Он вернулся в сопровождении милой плешивой девушки.  Я  раньше  видел
ее, но никогда с ней не разговаривал, и не знал как ее зовут.
     - Это Маленький Джон,  Чудик,  а  я  -  Увалень,  -  представил  всех
Увалень.
     - А как зовут тебя?
     - Зовите меня Родинка.
     Нет, я никогда раньше с  ней  не  разговаривал.  Какой  позор  -  эта
ситуация не менялась в течении двадцати трех  лет.  Ее  голос  шел  не  из
гортани. Не думаю, чтобы она вообще была у Родинки. Звуки рождались где-то
глубже.
     - Меня ты можешь называть, как только захочешь, - сказал я.
     Она засмеялась и смех ее, похожий  на  перезвон  колокольчиков,  тоже
звучал необычно.
     - Давайте еду и нужно найти очаг.
     Внизу, возле ручья, мы сложили из камней очаг. У Родинки была с собой
большая сковородка, так что нам пришлось занять только соль и корицу.
     - Пойдем, - сказал Маленький Джон, - прогуляемся вдоль  берега,  -  А
ты, Чудик, пока развлек бы гостью. Побеседуйте.
     - Нет, эй... погодите, - я лег на спину и  заиграл.  Ей  понравилось,
потому что она улыбнулась мне, продолжая готовить.
     - У тебя есть дети? - спросил Увалень.
     Родинка смазала сковородку куском жира, отрезанного от окорока.
     - Один в Вересковой клетке. Двое с мужчинами в Ко.
     - Ты много путешествовала, да? - спросил Маленький Джон.
     Я заиграл потише, и она улыбнулась мне, складывая кости  в  кастрюлю.
Жир шипел и трещал на раскаленном металле сковороды.
     - Я путешествую, - улыбка, дыхание и насмешка в голосе  Родинки  были
прелестными.
     - Ты найди мужчину, который тоже путешествует, - посоветовал Увалень.
     У него всегда имелся для каждого совет на все  случаи  жизни.  Иногда
это действовало мне на нервы.
     Родинка пожала плечами.
     - Я так однажды и сделала, мы с ним, наверное, больше не  встретимся.
Это его ребенок в клетке. Парня звали Ло Анджей.  Прекрасный  мужчина.  Он
никогда не задумывался, куда идти. И всегда шел туда, куда  я  не  хотела.
Нет... - она помешала в кастрюле. -  Я  мечтаю  о  постоянном  решительном
мужчине, который бы ждал моего возвращения.
     Я заиграл старый гимн "Билли Байли, вернись,  пожалуйста,  домой".  Я
выучил его с сорокапятки, когда еще был ребенком.  Родинка,  похоже,  тоже
знала его, потому что засмеялась, разрезая персики.
     - Точно, - сказала она. - Билли Ла Байли. Это  прозвище  дал  мне  Ло
Анджей.
     Она разложила мясо по краям сковороды, а в середину положила орехи  и
овощи, посолила и налила немного воды.
     - И далеко ты заходила? -  спросил  я,  положив  мачете  на  грудь  и
потягиваясь. Сквозь кленовые листья над нашими головами проглядывало небо.
На западе оно алело в свете заходящего солнца, а на востоке  уже  взлетало
ночное темно-синее покрывало, расшитое звездами.
     Родинка разложила фрукты на листе папоротника.
     - Однажды я дошла до города. И не раз  бывала  под  землей,  исследуя
пещеры.
     - Ла Страшная говорила, что мне тоже надо отправиться в  путешествие,
потому что я иной.
     Она кивнула.
     - Поэтому и Ло Анджей  путешествует,  -  сказала  Родинка  и  закрыла
сковородку  крышкой.  Из-под  крышки  начали  вырываться  струйки   вкусно
пахнущего пара. - Большинство путешественников  -  иные  люди.  Ло  Анджей
говорил мне, что я слишком иная, но не говорил в чем.
     Увалень и Маленький Джон притихли.
     Теперь Родинка посыпала сковородку корицей. Несколько крупинок попало
в  огонь,  лижущий  края  сковородки,   и,   затрещав,   они   разлетелись
разноцветными искрами.
     - Да, - сказал я. - Ла Страшная мне тоже не объяснила, почему я иной,
чем я отличаюсь от других.
     - Ты не знаешь? - удивилась Родинка. Я покачал головой.
     - О, но ты же можешь... - она прикусила язык. - Ла Страшная - одна из
ваших старейшин?
     - Да.
     - Может быть, у нее есть причины не говорить тебе? Я поговорю  с  ней
немного позже. Она очень мудрая женщина.
     Я подкатился к ней.
     - Если ты знаешь, то расскажи мне.
     Родинка смутилась.
     - Хорошо. Только что тебе говорила Ла Страшная?
     - Она сказала, что мне нужно готовиться к путешествию, что  я  должен
убить убийцу Челки.
     - Челки?
     - Челка тоже была иной, - я начал рассказывать ей о Челке.
     Через  минуту  Увалень,  голодно  рыгнув,  забарабанил  по  груди   и
пожаловался, что он зверски голоден.  Похоже,  Увалень  ничего  не  понял.
Маленький Джон поднялся и пошел по берегу.
     Увалень последовал за ним, проворчав:
     - Позовите меня, когда все закончите. Я подразумеваю ужин.
     Родинка внимательно выслушала меня  и  задала  несколько  вопросов  о
смерти Челки. Когда я сказал, что перед путешествием должен  зайти  за  Ле
Навозником, она кивнула:
     - Хорошо, теперь я догадываюсь... Обед готов.
     - Ты не объяснишь мне...
     Она покачала головой.
     - Ты не должен этого знать,  тебе  не  нужно  понимать  всего  этого.
Поверь, я путешествовала гораздо больше тебя. Много иных людей погибло так
же, как и Челка. Я слышала, что это происходит последние три года.  Что-то
ищет их и убивает. По-видимому, нам лучше уходить куда-нибудь.
     Она приподняла крышку и из-под нее вылетело облако пара.
     Увалень и Маленький Джон, возвращавшиеся по берегу, побежали.
     - О, Элвис Пресли! - воскликнул, переводя дыхание Маленький  Джон.  -
Какой приятный  запах!  -  Он  стоял  над  огнем  и  облизывался.  Увалень
энергично раздувал ноздри.
     Мне  еще  нужно  было  расспросить  Родинку,  но  я  не  хотел  злить
Маленького Джона и Увальня и решил спокойно поесть вместе с ними.
     Вид окорока, овощей,  фруктов  и  приправ,  разложенных  на  листьях,
быстро поставили точку на моих размышлениях, и я понял, что причиной  моей
метафизической меланхолии был голод.
     Много разговоров, пищи, шуток. Мы  улеглись  спать  прямо  здесь,  на
папоротниках. Около полуночи, когда стало прохладно, все сбились  в  кучу.
За час до рассвета я проснулся.
     Я высвободил голову, она покоилась под  мышкой  у  Увальня  (плешивая
голова Родинки тоже приподнялась), и встал. В звездной темноте я  заметил,
как под головой Маленького Джона, возле моей ноги,  что-то  блеснуло.  Это
было мое мачете. Маленький Джон пристроил его вместо подушки. Я  осторожно
вытащил мачете из-под щеки друга и направился к клетке.
     Шагая, я посматривал вверх, на ветки, по которым от силовой хижины  к
ограде клетки тянулась проволока. С полпути я заиграл, и кто-то  стал  мне
подсвистывать. Я замолчал. Но насвистывать не перестали.



                                    4

                           Где он был потом? В песне?
                           Жан Жене "Экраны"
                           Бог сказал Аврааму:
                           - Убей мне сына.
                           Авраам сказал:
                           - Боже, пощади меня!
                                            Боб Дилан "Проверьте 61 шоссе"

                     Любовь это  то,  что  умирает  и  умерев,  оживает  и
                превращается в душу новой любви... Таким образом на  самом
                деле она бессмертна.
                                                   Пер Лагерквист "Карлик"

     - Ле Навозник? - позвал я. - Навозник?
     Я здесь, - донесся из темноты голос. - Это ты, Чудик?
     - Ле Навозник, где ты?
     - В клетке.
     - О! Что это за запах?
     - Беленький, - сказал Навозник. - Брат Увальня. Он умер. Я копаю  ему
могилу. Ты помнишь, брат Увальня...
     - Помню. Я вчера видел его у изгороди. Он выглядел очень больным.
     - Он не долго мучился. Входи и помоги мне копать.
     - А изгородь...
     - Выключена. Перелазь через нее.
     - Мне не нравиться бывать там, внутри.
     - Когда мы были детьми, ты ни о чем подобном не заикался,  пробираясь
ко мне. Иди сюда, я хочу вытащить этот камень, помоги.
     - Это было, когда мы были детьми. А в детстве мы делали очень  многое
из того, чего ни за что в жизни не сделаем сейчас. Это твоя работа,  ты  и
копай.
     - Челка  приходила  и  помогала  мне,  она  мне  всегда  о  тебе  все
рассказывала.
     - Челка приходила... - переспросил я. - Рассказывала???
     - Хорошо, некоторые из нас могли ее понимать.
     - Да. Некоторые из нас могли...
     Я взялся за проволоку возле столба, но перелезать не стал.
     - Действительно, - сказал Навозник. - Я все время огорчаюсь,  что  ты
не заходишь ко мне. Мы бывало веселились. И я  очень  рад,  что  Челка  не
забывала сюда дороги. Мы бывало...
     -  ...делали  массу  вещей,  Навозник.  Да,  я  знаю.  Послушай,   до
четырнадцати лет мне никто не говорил, что ты не девушка. Извини,  если  я
тебя обидел.
     - Да, нет. А Челке никто не рассказал, что я не  мальчик.  Я  отчасти
рад этому, хотя и не думаю, что это оттолкнуло бы ее.
     - Она часто приходила сюда?
     - Когда не была с тобой.
     Я влез на изгородь и спрыгнул с другой стороны.
     - Где этот проклятый камень?
     - Здесь...
     - Не прикасайся ко мне. Покажи.
     - Здесь, - повторил из темноты Навозник.
     Я обхватил камень и потащил его из грязи. Корни  затрещали,  чмокнула
грязь, и я выкатил глыбу на ровное место.
     - Кстати, как ребенок?
     (Я замер. Проклятый Навозник,  я  надеялся  услышать  вовсе  не  это.
Почему твои слова меня так задели?)
     Возле столба лежала лопата, я поднял ее и  стал  выбрасывать  из  ямы
гравий. Проклятый Навозник.
     - Мой и Челкин... - он на секунду замолчал, - Я собираюсь  где-то  на
следующий  год  показать  девочку  докторам.  Ей  необходима   специальная
подготовка, воспитание и обучение, но она вполне работоспособна. Вероятно,
она никогда не будет Ла, но, по крайней мере, она не  останется  здесь,  в
клетке.
     - Я имел в виду не этого ребенка.
     Лопата лязгнула о камень.
     - Ты же не уточнил, а здесь они все мои,  -  в  его  тоне  прозвучали
ледяные нотки. Потом Навозник слегка, явно нарочито, толкнул меня в бок. -
А... ты имел в виду твоего и моего. (Ах  ты  гермафродитный  ублюдок,  как
будто ты не понимаешь о ком идет речь, как будто  ты  не  в  курсе...)  Он
живет здесь, но он счастлив. Хочешь пойти посмотреть на него...
     - Нет, - ответил я, с ожесточением выбросив из ямы лопаты три  грязи,
- Давай поскорее похороним Беленького.
     - Куда?
     - Ла Страшная, это она сказала... мы должны побыстрей  отправиться  в
путешествие, чтобы найти и уничтожить того, кто убил Челку.
     - Ох, - вздохнул Навозник, - да. - Он подошел к изгороди и  нагнулся.
- Помоги.
     Мы подняли распухший мягкий труп и подтащили  его  к  яме.  С  глухим
стуком он скатился в могилу.
     - Ты собирался подождать, пока  я  сам  приду  за  тобой?  -  спросил
Навозник.
     - Да. Но я не могу больше ждать. Надо отправляться прямо сейчас.
     - Если мы идем вместе, тебе придется подождать.
     - Почему?
     - Чудик, я же сторож клетки и должен ее охранять.
     - Да пусть она хоть заплесневеет и сгниет, эта ваша клетка. Меня  это
не волнует. Я хочу идти!
     - Мне надо обучить нового сторожа, инвентаризовать пищу и разработать
специальное меню. Подготовить убежище для...
     - К черту, пошли...
     - Чудик, у меня здесь три младенца. Один из  них  твой,  от  девушки,
которую ты любил раньше. И все они мои.  Двое  из  них  -  если  терпеливо
заботиться о них, уделять побольше времени, окружить любовью и вниманием -
через некоторое время могут выйти отсюда.
     - Двое из них, да? - у меня перехватило  дыхание.  -  Но  не  мой.  Я
пошел.
     - Чудик!
     Вскарабкавшись на изгородь, я остановился.
     - Послушай, Чудик. Мир,  в  котором  ты  живешь  -  реален.  Он  идет
откуда-то, он идет куда-то, и он - изменяется. Но все получается правильно
и неправильно, независимо от того, хочешь ты этого или нет. Ты никогда  не
хотел этого принять, даже когда был  ребенком.  Но  пока  ты  не  изменишь
своего отношения, ты не будешь счастлив.
     - Ты рассказывал мне об этом, когда мне было четырнадцать лет.
     - Я рассказываю тебе теперь. Челка рассказывала мне множество...
     Я спрыгнул и пошел к деревьям.
     - Чудик!
     - Что? - я продолжал идти.
     - Ты испугался меня?
     - Нет.
     - Я покажу тебе...
     - Ты  прекрасно  показываешь  кое-что  в  темноте?  Это  то,  чем  ты
отличаешься, да? - крикнул я через плечо.
     Я пересек ручей и полез на скалы, не хуже самого  Элвиса.  На  луг  я
заходить не стал, а обошел его  поверху,  натыкаясь  в  темноте  на  ветки
деревьев и кустарников. Потом я услышал,  как  кто-то,  насвистывая,  идет
сквозь сумрак.



                                    5

                    Там  не  было  никого,  кроме   сумасшедшего;   и   те
                немногие, знающие этот  мир  и  то,  что  это  он  пытался
                пробить пути в другие миры, но ничего не  добился,  потому
                что  никогда  ничего  не  имел,  кроме  лишений,  не  были
                уверены, что он, мудро  рассуждающий  днем,  не  поддастся
                безумству ночью.
                    Николо Макиавелли "Воспоминания о Французской победе".

                    Эксперимент показал, что во всех объектах присутствует
                что-то еще.
                                      Жан-Поль Сартр "Святой Жене-мученик"

     Я остановился. Шорох шагов приблизился и утих.
     - Это ты, Чудик?
     - Ты изменил свои намерения?
     Вздох:
     - Да.
     - Тогда пойдем. - Мы зашагали. - Почему?
     - Кое-что случилось. - Навозник не сказал, что именно, а  я  не  стал
расспрашивать.
     - Навозник, - сказал я немного погодя. - Я чувствую  по  отношению  к
тебе что-то очень близкое к отвращению. Это настолько близко к  ненависти,
как то, что я испытывал к Челке, было близко к любви.
     - Сейчас незачем  об  этом  беспокоиться.  Ты  слишком  эгоцентричен,
Чудик. Надеюсь, пройдет время - и ты повзрослеешь.
     - И ты пришел показать мне, как  это  делается?  -  спросил  я.  -  В
темноте?
     - Я показываю тебе сейчас.
     Пока мы шли, заалел рассвет. Глаза  мои  слипались,  веки  набухли  и
стали тяжелыми, а голова - просто чугунной.
     - Ты работал всю ночь, - обратился я к Навознику, - да и я сам поспал
только пару часов. Почему бы нам не прилечь чуток поспать?
     - Подожди до тех пор,  пока  не  будет  достаточно  света,  чтобы  ты
убедился в том, что я здесь.
     Это был странный ответ. Серый силуэт Навозника вырисовывался  впереди
меня.
     Когда восток сплошь закраснел, не затронув синевы в  остальной  части
неба, я стал высматривать место, куда бы упасть. Я был  совсем  измучен  и
прикрывал глаза от солнца; все начинало плыть у меня перед глазами.
     - Здесь, - сказал Навозник. Мы подошли к неглубокому оврагу у  скалы,
на дне которого лежал плоский камень. Я  спрыгнул  на  него.  Навозник  за
мной. Мы легли, мачете я положил между нами. Я запомнил, что перед тем как
я заснул, золотой лучик успел перебраться с моей руки на спину.
     Я поднял руку и протер глаза. Они опять слипались.
     - Навозник?..
     Ко мне подбежала Родная.
     Я попытался дотянуться до подола ее платья. Она испуганно  посмотрела
на меня.
     - Увалень! - крикнула она вверх. - Маленький Джон! Он здесь!
     Я сел:
     - Куда ушел Навозник?
     К нам спускался Увалень, а за ним бежал Маленький Джон.
     - Ла Страшная, - приблизившись, сказал Увалень, - хочет поговорить  с
тобой... перед твоим уходом. Она и Ло Ястреб хотят поговорить с тобой.
     - Эй, никто не видел Ле Навозника? Странно, убежал...
     Тут я увидел выражение лица Маленького Джона.
     - Ле Навозник умер, вот поэтому-то они и хотят поговорить с тобой.
     - Что?
     - Перед восходом, внутри клетки, - сказал Увалень. - Он  лежал  возле
могилы моего брата Беленького. Помнишь моего брата?..
     - Да, да, - сказал я. - Я помогал его хоронить... Перед восходом? Это
невозможно. Когда мы с ним легли здесь спать, солнце уже взошло. - Потом я
переспросил с сожалением. - Умер?
     Маленький Джон кивнул.
     - Так же, как Челка. Это сказала Ла Страшная.
     Я вскочил, сжимая мачете.
     - Но это невозможно! Ведь кто-то говорил мне: "ПОДОЖДИ  ДО  ТЕХ  ПОР,
ПОКА НЕ БУДЕТ ДОСТАТОЧНО СВЕТА,  ЧТОБЫ  ТЫ  УБЕДИЛСЯ,  ЧТО  Я  ЗДЕСЬ".  Ле
Навозник был вместе со мной после восхода. Потом мы легли спать.
     - Ты спал с Ле Навозником _п_о_с_л_е_ того, как он умер? -  изумленно
спросила Родная.
     Сбитый с толку, я пошел в деревню. Ла Страшная и Ло Ястреб  встретили
меня возле пещеры с родником. Мы заговорили о мелочах; я смотрел  на  них,
глубоко задумавшись о явлениях, которых не понимал,  обо  всей  творящейся
неразберихе. Потом мы заговорили о быке, убитом мною.
     - Ты хорошо поохотился Ло Чудик, - сказал наконец Ло Ястреб. - И хотя
при дележе мяса  мне  достался  кусок  поменьше,  ты  -  образец  честного
мужчины. Тебя кругом подстерегало множество опасностей. Я все-таки многому
научил тебя. Помнишь, как ты удивлялся зарождению утра среди ночи?
     (Очевидно, смерть Ле Навозника убедила Ло Ястреба, что подозрения  Ла
Страшной о смерти Челки обоснованы, правда, я не  понимал,  что  связывает
эти две смерти. А они так и не просветили меня.)
     - Используй  то,  чему  я  тебя  учил,  когда  будешь  странствовать.
Постарайся выжить и вернуться.
     - Ты иной, - сказала Ла Страшная. - Ты видишь, что это очень опасно и
это очень важно. Я пыталась расширить твой кругозор. И  ты  должен  будешь
еще многому научиться. Пусть тебе пригодятся знания, которые я тебе дала.
     Не имея ни малейшего представления, куда идти, я повернулся и зашагал
прочь, все еще не придя в себя после  смерти  Ле  Навозника.  По-видимому,
тройняшки Блой почти всю ночь провели в этой пещере, ловя в  ручье  слепых
раков.  Они  возвращались,  когда  еще  было  темно.  Размахивая  палками,
мальчишки брели по берегу реки. Они-то и увидели - Ле  Навозник  лежал  за
изгородью клетки в круге света,  уткнувшись  лицом  в  кучу  гравия.  Это,
похоже, было как раз тогда, когда я только ушел.
     Я продирался через  ежевику,  по  направлению  к  солнцу,  и  в  моем
сознании, как изображение на  незамутненном  дне  родника,  вырисовывалась
одна единственная мысль: "Если Навозник умер, и в то же время шагал вместе
со мной через дрок,  огибая  камни  ("Я  показываю  сейчас,  Чудик"),  то,
наверное, и Челка сможет вернуться ко мне. Если бы мне удалось  обнаружить
того, кто убивает нас, иных... но чье иное возвращает нас  к  жизни  после
смерти..."
     Из мачете полилась медленная мелодия для умершего Навозника; и глухие
удары моих ступней о землю поддерживали ритм. Примерно  через  час  такого
своеобразного похоронного танца в невыносимой  жаре,  я  весь  блестел  от
пота.
     Солнце уже клонилось к закату, когда я наткнулся  на  красные  цветы,
громадные - величиной с мое лицо, похожие на кровавые капли, разбрызганные
между  шипов.  Они  часто  растут  на  голых  камнях.  Возле  них   нельзя
останавливаться. Плотоядны.
     Чуть позже я присел отдохнуть на плоский, покрытый трещинками,  кусок
гранита. Улитка шевелила рожками - глаз в крохотной лужице величиной с мою
ладонь. А через полчаса я пробирался по каньону. Небо стало темнеть. Уже в
глубоких  сумерках  я  увидел  в  скале  вход  в  пещеру  и,   решив   тут
переночевать, нырнул в нее.
     Особый запах человека и смерти. К лучшему. Хищные  животные  избегают
таких мест. Пол, покрытый землей, заросший мхом. Снаружи  наступила  ночь,
затрещали сверчки и завыли осы. Я  не  стал  играть,  мне  было  хорошо  в
темноте. Тут же я обнаружил рельсы и пошел по ним, нащупывая металл  рукой
среди мусора, рассыпанных листьев и веток. Потом стал спускаться  вниз  по
длинному тоннелю. Я хотел уже остановиться, откатиться к стене,  где  было
посуше, и заснуть... Но рельсы вдруг оборвались.
     Я вскочил.
     Свистнул  в  мачете.  И  долгое  эхо  отозвалось  справа:   там   был
бесконечный тоннель. Слева звук отражался быстрее: что-то вроде комнаты. Я
пошел налево и через минуту ушибся о дверной косяк.
     В комнате передо мной внезапно вспыхнул свет.  Сенсорные  датчики  до
сих пор были чувствительны.  Решетчатые  стены,  синий  стеклянный  пульт,
медные провода освещения, кабинеты и телевизионный экран на  стене.  Когда
здесь спокойно работали люди, цвета обстановки были приятными для  глаз  и
складывались в  узоры.  От  этих  узоров  во  мне  звучала  музыка.  Люди,
исследовавшие подобные пещеры, рассказывали мне об этом. Два года назад  я
ходил в одну из пещер и научился слушать эту музыку.
     Цветное  телевидение   было   определенно   веселее   нашего   ужасно
раскованного  генетического  метода  репродуцирования.  Эх,  хорошо.   Это
любимый мир.
     Я сел за пульт и стал нажимать клавиши, пока одна из них не щелкнула.
Экран замигал, засветился и брызнул цветами.
     Потом все на экране замерло. Я нашел массу кнопок и стал нажимать  на
все подряд... так я мог слушать  музыку  меняющихся  цветов.  И  только  я
поднес мачете ко рту, как что-то произошло.
     Смех.
     Сначала я подумал, что это мелодия. Но это был человеческий  смех.  И
на экране, из хаотического мерцания цветов выплывало чье-то лицо. Это была
картина. Не замечая остального,  я  смотрел,  как  из  отдельных  точек  и
оттенков, переплетений мелодии рождалось  лицо.  Среди  этого  визуального
буйства - лицо Челки.
     Но смеялся другой человек.
     Челка растворилась. На экрана возникло другое лицо:  Навозник.  Снова
странный смех. Неожиданно на одной стороне экрана появилась  Челка,  а  на
другой - Навозник. В центре появился смеющийся  юноша,  и  смеющийся  явно
надо мной. Картина очистилась и заполнила всю комнату. Позади  юноши  были
разукрашенные улицы, блестящие развалины стен, заросшие травой. И все  это
освещало бледное солнце  на  сетчатом  небе.  На  фонарном  столбе  сидело
какое-то создание с плавниками и белыми жабрами и красной  ногой  царапало
ржавчину.
     Юноша,  красноволосый  -  краснее,  чем  братья  Блой,  краснее,  чем
насыщенная кровь - смеялся, потупив глаза. Его ресницы  были  золотистыми.
Прозрачная зеленая кожа фосфоресцировала, но я знал,  что  при  нормальном
освещении она должна быть бледной, как у умершего Беленького.
     - Чудик, - при смехе у него показывались мелкие зубы - много, слишком
много для него. Похоже на рот акулы, ее я видел в книге у Ла Страшной. Ряд
за рядом - игольчатые зубы. Чудик, как ты собираешься отыскать меня?
     - Что?.. - сказал я, надеясь, что  иллюзия  исчезнет,  как  только  я
заговорю.
     Но все осталось по прежнему. Юноша по-прежнему стоял там, одной ногой
в водосточной канаве, заросшей травой. С экрана  исчезли  только  Челка  и
Навозник.
     - Где ты?
     Он поднял  глаза.  Белков  в  этих  глазах  не  было,  они  сверкнули
коричневым и золотым. Попробуйте представить собачьи глаза на человеческом
лице.
     - Мать называла меня Бонни Вильямс.  Теперь  меня  все  называют  Кид
Смерть. - Он сел на траву, положив руки на колени. -  Ты  хочешь  отыскать
меня и убить, как я убил Челку и Навозника?
     - Ты? Ты, Ло Бонни Вильямс...
     - Не Ло. Кид Смерть. Не Ло Кид.
     - Ты _у_б_и_л_ их?  Но...  _з_а_ч_е_м_?  -  прошептал  я  в  глубоком
отчаянии.
     - Потому что они иные. Я сам иной, еще больше, чем некоторые из  вас.
Вы пугаете меня, а когда я пугаюсь, - он опять засмеялся, - я убиваю. - Он
заморгал. - Ты знаешь, что на самом деле ты не видишь меня. А я тебя вижу.
     - Что ты собираешься делать?
     Он затряс огненной копной волос.
     - Я поведу тебя вниз, сюда, ко мне. Если я не захочу, ты  никогда  не
сможешь найти меня. Не найдешь дороги. Я смотрю  через  глаза  всех  живых
существ этого мира и того мира, где были наши  предки.  Я  знаю  многое  о
многом. Ты пойдешь, не зная дороги, и прибежишь ко мне. В конце концов,  -
он поднял голову, - ты, Ло Чудик, прибежишь ко мне, в мой  зеленый  дом  и
будешь царапать песок, как  овца,  которая  пытается  удержаться  на  краю
обрыва...
     - ...как ты узнал...
     - ...ты упадешь и сломаешь шею.
     Он покачал пальцем, когтистым, как у Маленького Джона.
     - Приходи, Ло Чудик.
     - Если я найду тебя, сможешь ли ты вернуть мне Челку?
     - Я уже возвращал тебе Ле Навозника на короткое время.
     - М_о_ж_е_ш_ь_ ли ты вернуть мне Челку?
     - Всех убитых мной я охраняю. В моей  частной  клетке,  -  его  сырой
смех, как мне кажется, походил на бульканье холодной воды в трубе.
     - Кид Смерть?
     - Что?
     - Где ты?
     Он оскалил свои акульи зубы.
     - Откуда ты, Кид Смерть? Где ты?
     Его длинные пальцы переплелись, как льняные  веревочки.  Он  отбросил
ногой траву.
     - В далеком детстве я жарился на песке пустыни экваториальной клетки.
Как и вас, живущих в джунглях, меня часто посещали воспоминания о тех, кто
жил под этим солнцем до того, как сюда пришли наши прапрадеды, о тех,  кто
любил и боялся здесь. Большинство обитателей клетки вокруг меня умирали от
жажды. Сначала я спасал некоторых моих товарищей, принося воду так же, как
Челка швырнула камень - да, я это видел. Потом я стал убивать всех живущих
со мною в клетке и брать нужную для меня воду прямо из  их  тел.  Потом  я
перелез через изгородь и отправился в оазис, где  обитало  мое  племя.  До
этого я не хотел покидать клетки, так как видел весь мир через  глаза  его
обитателей - я видел то, что видели ты, Челка, Навозник. Когда то,  что  я
вижу, пугает меня, я закрываю эти глаза. Вот  что  произошло  с  Челкой  и
Навозником. Когда же мне любопытно, что же происходит перед этими глазами,
любопытство пересиливает страх, я открываю эти глаза снова. Как сделал это
с Навозником.
     - Ты сильный.
     - Вот откуда я пришел - из пустыни, где смерть перемещается с волнами
раскаленного песка. А сейчас? Сейчас я ухожу все глубже и глубже в море, -
он поднял глаза и откинул со лба свои красные волосы.
     - Кид Смерть, - снова окликнул я его - он уже удалялся. -  Почему  ты
находился в клетке? Ты выглядишь  намного  работоспособнее,  чем  половина
людей из моей деревни со званиями Ло и Ла.
     Он обернулся и посмотрел на меня краем глаза.
     - Работоспособнее? Родился в пустыне и был  белокож,  красноголов,  с
жабрами?
     Акулий рот окончательно захлопнулся. Видение исчезло.
     Я заморгал. Больше я не  мог  ни  о  чем  думать,  поэтому  набрал  в
ближайшей комнате кучу бумаги, расстелил возле пульта  и  лег,  усталый  и
сбитый с толку.
     Я помню, как подобрал страницу и по буквам прочитал один параграф. Ла
Страшная научила меня читать, во всяком случае, я  без  труда  мог  читать
этикетки, когда перебирал деревенский архив.
     "...эвакуировать верхние этажи в наикратчайшие  сроки.  Индикационные
системы  должны  показывать  радиацию  на  стандартном  уровне.  Глубинные
детекторные устройства сосредотачиваются..."
     Большая половина слов была мне непонятна. Я взял  мачете,  поиграл  и
заснул.



                                    6

                     Что значит прекрасная абстракция?  Первым  делом  она
                охватывает  самые  существенные  элементы   представляемой
                вещи, остальное - по мере того, насколько оно  важно  (так
                что, на чем бы мы не остановились, мы будем иметь  больше,
                чем то, что  дальше)  и  использует  любую  уловку,  чтобы
                показать, чем мы хотим нагрузить свою голову, не  заботясь
                о сухой педантичности этой уловки.
                                               Джон Раскин "Камни Венеции"

                     Поэма - это механизм, позволяющий делать выбор.
                                      Джон Кьярди "Как делается поэма ума"

     Через некоторое время - часа через два, как мне показалось,  а  может
быть и через двадцать - я встал,  зевая  и  почесываясь.  Когда  я  шагнул
внутрь зала, свет померк.
     Возвращаться прежним путем я не стал, а отправился по  многочисленным
тоннелям, ведущим наверх. Я шел, пока не увидел  утренний  свет,  падающий
откуда-то сверху, и  стал  выбираться.  Через  полтора  часа  добрался  до
прикрытого листьями отверстия в потолке и выпрыгнул через  него  навстречу
утру.
     Я  вылез  на  мягкую  землю,  поросшую  земляникой,  и  споткнулся  о
виноградную лозу, но в общем все было достаточно  хорошо.  На  поверхности
оказалось холодно и туманно. В пятнадцати ярдах от меня поблескивала гладь
озера.  Я  пошел  по  берегу,  покрытому  комками  спутанных   водорослей.
Постепенно камни сменились песком и галькой. Это  было  большое  озеро.  С
одной стороны оно переходило в болото, поросшее камышом.
     Бах! Трах! _Щ_е_л_к_!
     Я остановился.
     Бабах! В джунглях кто-то дрался. Бой достиг определенной точки:  один
из противников, по-видимому, несколько  выдохся  и  затих.  Любопытство  и
жажда приключений потащили меня вперед с высоко поднятым мачете. Я влез по
каменистому склону холма и с его вершины увидел поляну.
     Там,  в  джунглях,  атакованный  цветами,   погибал   дракон.   Шипы,
сверкающие как драгоценные камни, переплетали его ноги.
     Я заметил, что он  пытался  перегрызть  путы  зубами,  но  плотоядные
растения снова набрасывались и вонзались в кожу  несчастного  животного  и
хлестали усиками по желтым драконьим глазам.
     Ящер (величиной вдвое больше Увальня, и с клеймом в  виде  креста  на
задней лапе) пытался защитить  свои  жабры-легкие,  отверстия  которых  то
открывались, то закрывались на длинной шее. Растения уже  почти  полностью
оплели его тело, но когда цветок  попытался  впиться  в  отверстия  жабер,
дракон рванулся и заколотил по противнику освободившейся когтистой  лапой.
Несколько покалеченных цветков отлетели в сторону, и их  лепестки  усыпали
землю.
     По клейму я понял, что ящер безобиден (даже сошедшие  с  ума  драконы
редко бывают опасны) - и спрыгнул вниз.
     Цветы метнули свои воздушные пузыри к моей ноге.
     - Ззззззз, - зажужжали они в удивлении, когда им не удалось проколоть
мою кожу.
     Я разрубил их, и нервная  жидкость  брызнула  на  землю.  Я  вам  уже
рассказывал, какая у меня кожа на ногах - ноги мои прекрасно защищены. Мне
нужно было следить только за животом и ладонями.  Ногой  я  стал  рвать  и
отшвыривать побеги, безжалостно опутавшие плечи ящера.  А  пятнистые  зубы
зверя защелкали, разгрызая стебли в тех местах, куда он мог  дотянуться  -
дракон изогнулся... и... _п_р_о_р_ы_в_!
     Нервная жидкость стекала по его шкуре.
     Эти цветы общались  между  собой  (каким-то  особым  способом).  Один
цветок внезапно приподнялся и метнул в меня усик, -  зззззз,  -  я  вонзил
мачете прямо в мозговой отросток.
     Ободряюще кивнув дракону, я еще раз атаковал  храбрый  оскал  цветка.
Ящер застонал.  Если  бы  Ло  Ястреб  меня  видел,  он  бы  гордился  моим
мастерством.
     Грива дракона хлестала меня  по  руке;  зверь  ожесточенно  разгрызал
усики, попадающие в пасть. Я дважды напал - и его нога освободилась.
     - Зззззз, - я посмотрел направо.
     Это было ошибкой: звук шел слева. Длинный и колючий лепесток  схватил
мою лодыжку и попытался дернуть за ногу. Вы не испытывали ничего подобного
и не поймете, что это такое.  Потом  цветок  вонзил  в  ногу  массу  своих
мельчайших зубов и принялся жевать. Я завертелся и рванул  белый  лепесток
(это был единственный лепесток-альбинос), мягко опустившийся на мою  руку.
Х_р_у_с_т_, _х_р_у_с_т_ - моя лодыжка.  Я  замахнулся  и  направил  острие
вниз, но запутался в сети ежевики. Сзади что-то царапало мою шею,  а  кожа
там была не такой толстой, как на ногах.
     Потом колючая поросль скользнула по плечам, начала раздирать кожу под
подбородком, между ног, под мышками  -  я  остро  ощущал  все  эти  места,
перечислял их про себя,  но  пошевелиться  уже  не  мог.  Проклятые  цветы
двигались   достаточно   медленно,   и   времени   на   размышления   было
предостаточно.
     Вдруг что-то длинное хлестнуло, чуть  не  задев  мою  голень.  Цветок
перестал грызть и отпрянул от ноги.
     С_в_и_и_и_и_и_с_т_ у руки - и рука  свободна.  Пошатываясь,  я  пошел
вперед, на ходу кромсая цветки и  стебли.  Сникший  цветок  соскользнул  с
драконьей лапы и пополз, пытаясь укрыться. Они общались друг  с  другом...
да, и в этом безмолвном сообщении было:
     с_т_р_а_х_ и _о_т_с_т_у_п_л_е_н_и_е_.
     Музыку! Маэстро, _м_у_з_ы_к_у_!
     Я обернулся и посмотрел на неожиданного помощника. Занимался рассвет,
на фоне розоватого утреннего неба стоял  незнакомец.  Он  щелкнул  кнутом,
сбивая с дракона последний цветок, - ззззз... - и свернул его в кольцо.  Я
потер щиколотку. Дракон застонал.
     - Ваш? - я неуклюже кивнул на дракона через плечо.
     - Был, - он дышал глубоко и свободно, на костлявой  груди  при  вдохе
проступали ребра. - Если пойдешь с нами - будет твоим.
     Дракон потерся жабрами о мое бедро.
     - Умеешь управлять драконами с помощью кнута? - спросил незнакомец.
     Я пожал плечами:
     - Однажды я видел, как это делают пастухи. Это было лет шесть назад.
     Мы взобрались на Берилловое Лицо и увидели, как  внизу  стадо  ящеров
переходит Зеленое ущелье. Как-то раз я уже видел этих клейменных и кротких
монстров... когда однажды увязался за идущим к пастухам Ло Ястребом.
     Незнакомец усмехнулся.
     - Значит, это произошло снова. По моим подсчетам, мы в двадцати  пяти
километрах от цели. Хочешь поработать вместе с нами, верхом на ящере?
     Я посмотрел на разрубленные цветы.
     - Да.
     - Хорошо, он будет твоей верховой лошадью, и для начала твоя работа -
заставить его встать, оседлать и доставить к стаду.
     -  О...  (сейчас  посмотрим:  я  вспомнил,  что  пастухи  влезают  на
драконов, ставя ноги  в  складки  чешуйчатой  кожи.  Мои  ноги...  так?  И
держатся  за  два  белых  уса,  растущих  позади   жабер:   Голо...   Так?
Головокружение!)
     Минут пятнадцать мы по грязи  спускались  к  озеру,  выкрикивая  вниз
погонные команды. Я упорно заучивал все эти слова, никогда раньше  мне  не
доводилось их слышать. А  потом  мы  оба  рассмеялись:  когда  доехали  до
берега, дракон случайно столкнул меня в воду.
     - Эй, ты думаешь, что я смогу управлять им?
     Незнакомец протянул руку и вытащил меня  из  воды,  другой  рукой  он
придерживал моего дракона, а остальными почесывал покрытую шерстью голову.
Его волосы были такого же цвета, как и у Маленького Джона.
     - Не отказывайся. Я начинал не лучше. Пойдем.
     Я поднялся и, пошатываясь, пошел, а потом и побежал по берегу. Думаю,
что это выглядело достаточно грациозно.
     - Возьми удила для дракона.
     - Спасибо. Откуда это стадо и кто ты?
     Он стоял на  берегу,  погрузив  ноги  глубоко  в  песок.  Уже  совсем
рассвело, и в лучах солнца на  его  груди  и  плечах  драгоценными  огнями
сверкали капли воды (я окатил его, падая в озеро)  Он  улыбнулся  и  вытер
лицо.
     - Меня зовут Паук. Я не расслышал твоего имени.
     - Ло Чудик, - я похлопал дракона по чешуйчатому горбу.
     - Не называй Ло никого из пастухов, - сказал Паук. - Не надо.
     - У меня и в мыслях такого нет, если человек не из нашей деревни.
     Он вскочил на дракона, устроившись за моей спиной.
     Отсвечивающие янтарем волосы, четыре руки и небольшой горб.  У  Паука
было семифутовое туловище, передвигающееся на шести ногах. И все тело было
переплетено мускулами. Он был обжигающе красным, красно-коричневым и  весь
переливался. А смех Паука был похож на шелест сухих листьев.
     Озеро мы объехали в полном молчании. И... человек, музыку!


     Сотни три громко  стонущих  драконов  (Паук  объяснил,  что  так  они
выражают  свое  удовольствие),  толкались  неподалеку  от  озера.  Не  зря
молодежь считает, что пасти драконов - очень романтичное занятие: они были
разноцветными. Я понял, почему Паук запретил мне называть пастухов Ла,  Ло
или Ле. _Д_о _с_и_х  _п_о_р_  не  понимаю,  как  двоим  из  них  удавалось
удерживаться  на  драконьих  спинах.  Но  я  сразу  почувствовал   к   ним
расположение.
     Один юноша обладал живым умом: вы можете долго рассказывать, какие  у
него зеленые глаза, и как они сверкают, когда он смотрит  на  вас,  и  как
хорошо он владеет кнутом и  управляется  с  драконами....  Только  он  был
мутант. Огорчило меня это и заставило подумать о Челке? Ваша работа....
     Тут был и другой парень, по сравнению с  которым  Беленький  выглядел
почти нормальным. Все тело его было усыпано язвами и нарывами,  и  от  них
шел нездоровый плохой запах. И он сразу же  захотел  рассказать  мне  свою
историю. Его звали Вонючка. (Его словесное  недержание  вызывало  интерес,
когда он выходил.)
     Но мне хотелось поговорить с Зеленоглазым. Расспросить, где он был  и
что видел. И ко всему прочему, он знал несколько хороших песен.
     Драконы по ночам терялись и их надо было отлавливать и  возвращать  в
стадо. Меня послали объехать стадо и найти отбившихся животных.
     За завтраком я  узнал  от  Вонючки,  что  я  буду  заменять  пастуха,
которого вчерашним вечером постигла беда - ужасный и грустный конец.
     - Необычные люди здесь выживают, - задумчиво сказал Паук. - Необычные
- нет. Она выглядела более "нормальной", чем ты. Но сейчас ее  здесь  нет.
Она только идет...
     Зеленоглазый подмигнул мне, откинув со лба черную  прядь,  перехватил
мой взгляд и отошел, сворачивая кнут.
     - Когда, наконец, испекутся яйца? - спросил Ножик и протянул к  очагу
серые руки.
     Паук пнул его и пастух торопливо отскочил.
     - Подожди, пока не поедим мы.
     Но через пять минут Ножик подполз обратно и потер рукой камень очага.
     - Теплый, - извиняющимся тоном пробормотал он, когда Паук  его  снова
пнул. - Я люблю это тепло.
     - Бери еду.
     - Где вы их берете? - я указал на стадо. - И куда гоните?
     - Драконы рождаются на Горячем Болоте, в двухстах километрах  отсюда.
Мы гоним их через Великий город к Браннингу-у-моря.  Там  животных  режут,
яйца отнимают от родителей, оплодотворяют, а потом  мы  отвозим  эти  яйца
назад в Болото.
     - Браннинг-у-моря? Что там с ними делают дальше?
     - Пускают на мясо, большей частью. Других используют для работы.  Это
почти фантастическое место  для  того,  кто  родился  в  лесу.  Я  мотаюсь
взад-вперед все время и мне приходится иметь два  дома  -  в  Браннинге  и
возле Болота. Дом, жена, трое детишек - в городе,  а  другая  семья  -  на
Болоте.
     Мы ели драконьи яйца, драконье же сало  с  кусочками  хлеба,  обильно
посыпанное солью и перцем. Наевшись, я поднес мачете к губам и заиграл.
     Это _м_у_з_ы_к_а_!
     Это была мелодия со множеством ритмов.  Я  выбрал  один  и  продолжал
играть. Проиграв еще пять нот, я заметил, что Паук  удивленно  таращит  на
меня глаза.
     - Где ты это слышал?
     - Думаю, что мелодия пришла откуда-то свыше.
     - Не прикидывайся дурачком.
     - Музыка рождается в моей голове.
     - Сыграй ее снова.
     Я заиграл. Паук засвистел и наши мелодии слились.
     Когда песня закончилась, он сказал:
     - Ты знаешь, что ты иной?
     - Мне об этом говорили. Скажи, как называется эта песня?  Это  совсем
не похоже на ту музыку, которую я играл раньше.
     - Это соната Кодали для виолончели.
     Дрок закачался от утреннего ветра." Что это?" - спросил я. Позади нас
застонали драконы.
     - Ты услышал ее из моей головы? - спросил Паук. - Ты не  мог  слышать
ее раньше, разве только я, сам того не замечая, напевал ее про себя.  И  я
не мог напевать крещендо с тройными паузами.
     - Значит я получил ее от тебя?
     - Эта музыка звучит у меня в голове несколько  недель.  Я  слышал  ее
прошлым летом на побережье, за ночь до того, как отправился в  путешествие
к Болоту с оплодотворенными яйцами.  Тогда  я  откопал  часть  музыкальной
секции в развалинах античной библиотеки в Хайфе.
     - Так значит, этой музыке я научился у тебя?  -  внезапно  все  стало
ясно... все разговоры с Ла Страшной, встреча с  Родной,  когда  я  заиграл
"Билли, Билли". - Музыка. Так вот откуда  я  получаю  музыку,  вот  чем  я
отличаюсь от остальных, вот почему я иной - я воткнул  мачете  в  землю  и
присел рядом.
     Паук пожал плечами.
     - Я не знал, что получаю  ее  от  других  людей,  -  я  нахмурился  и
пробежал пальцами по отверстиям рукоятки.
     - Я тоже иной, - сказал Паук.
     - Как?
     - Вот так, - он закрыл глаза и на  всех  его  плечах  вздулись  бугры
мускулов.
     Мачете вылетело из моей руки, протащилось по земле  и  завертелось  в
воздухе. Потом оно вонзилось в бревно и задрожало.
     Я захлопнул в прямом смысле отвисшую челюсть.
     Все это было настолько захватывающим...
     - То же самое я могу проделывать и с животными.
     - С какими?
     - С драконами. Я могу успокаивать их, сгонять вместе, отгонять от них
опасных зверей.
     - Челка, - сказал я. - В этом вы похожи на Челку?
     - Кто это?
     Я посмотрел на мачете. Мелодия, которой  я  оплакивал  ее,  была  моя
собственная.
     - Никто. Не спрашивайте меня о ней.
     (Мелодия была моя собственная). Потом я спросил:
     - Вы что-нибудь слышали о Киде Смерть?
     Паук отложил еду, сложил руки на  груди  и  склонил  голову.  Длинные
ноздри раздувались. Я отвернулся, чтобы  не  спугнуть  его.  Но  остальные
смотрели на меня так, что я снова перевел взгляд на Паука.
     - Зачем тебе Кид Смерть?
     - Я хочу найти его и... - я подбросил  мачете  и  завертел  его,  как
Паук, но только руками. - ...я хочу найти его. Расскажи мне о нем.
     Они засмеялись. Сначала Паук,  потом  Вонючка  и  Ножик,  а  потом  и
Зеленоглазый.
     - Ты отправился в трудное время, - в конце концов сказал Паук, -  но,
- он поднял вверх палец, - идешь в правильном направлении.
     - Расскажи мне о нем, - еще раз попросил я.
     - Минуты на это не хватит, а нам сейчас нужно работать.
     Он встал, порылся в холщовом мешке и бросил мне кнут. Я поймал его за
середину рукоятки.
     - Отложите мачете, он будет петь потом, - над моей  головой  свистнул
кнут.
     Он подошел к  своему  верховому  дракону  и  из  мешка,  висящего  на
чешуйчатом горбе, достал узду и стремена. Потом я понял,  почему  Паук  не
заставил меня садиться  на  неоседланного  дракона.  Это  было  трудно,  а
полуседло и ножные ремни делали верховую езду на драконе почти приятной.
     - Направляй его за нами, - крикнул Паук, и я стал подражать движениям
пастухов, двигавшихся рядом со мной.
     Драконы толпились в солнечном свете.
     Над горбами заблестели и защелкали смазанные жиром кнуты, и весь  мир
сосредоточился для меня в покачивающемся подо мной звере. Деревья,  холмы,
можжевельник, валуны и земляника - все было в движении.
     Драконы стонали. Это значило, что они счастливы.
     Иногда свистели. Это значило, что надо быть поосторожней.
     Ворчанье, проклятия и крики. Это значило, что пастухи тоже счастливы.
     Этим  утром,  носясь   взад-вперед   среди   драконов,   я   научился
невероятному количеству вещей. Пять или шесть драконов  были  вожаками,  а
остальное стадо следовало за  ними.  Главной  задачей  было  -  направлять
вожаков. Драконы свернули вправо. Ими легко управлять,  пощелкивая  кнутом
по заднему бедру - этому я научился позднее - там находятся нервные  узлы,
превосходящие величиной даже мозговой центр.
     Один из вожаков все время норовил вернуться, беспокоясь о своей самке
(она была отягощена неоплодотворенными яйцами, как  объяснил  Паук)  и  мы
делали все, что могли, чтобы удерживать этих животных порознь. Я  потратил
кучу  времени  (подражая  Зеленоглазому),  помогая  пастухам  следить   за
драконами, которых волновали совсем другие вещи.
     Я начал понимать, что мне,  например,  надо  делать,  когда  двадцать
драконов  попадут  в  мятное  болото  (_б_о_л_о_т_а_  из  сыпучего   песка
зарастали   громадными   кустами   мяты.    Поэтому    их    и    называют
"_м_я_т_н_ы_м_и_", верно? Мятное  болото).  Паук  объезжал  стадо,  хлопая
тремя кнутами, и следил, чтобы ящеры не  проваливались  в  зыбучие  пески.
Наконец, мы вывели драконов из болота.
     - В этих местах болот не  очень  много,  -  заметил  Паук,  когда  мы
выбрались на твердую землю. - Скоро доберемся до города, если, конечно, не
собьемся с пути.
     Рука болела от постоянных взмахов кнутом.
     Некоторое время я ехал, слушая Зеленоглазого: "Не это ли самый глупый
способ потратить свою жизнь, парень?"
     Он усмехнулся.
     Потом два очень дружелюбных дракона запрыгали между нами. Пот заливал
мне глаза, тело ныло, хотя упряжь несколько  смягчала  тряску.  Неожиданно
меня окликнул Паук.
     - Смотри, Город над головой!
     Я посмотрел наверх, но глаза залил свежий  пот,  а  воздух  рябил  от
жары.
     Я подстегнул  дракона.  Заросли  дрока  стали  пореже,  и  мы  начали
спускаться.
     Земля крошилась под ногами ящеров. Солнце вонзало золотые иглы в наши
шеи, от земли веяло жаром. Начался песок. Драконы  пошли  медленнее.  Паук
остановился возле меня и тыльной стороной ладони вытер пот с глаз.
     - Мы  обычно  останавливаемся  на  Мак-Клеллан-авеню,  -  сказал  он,
взглянув на дюны. - Но сегодня, я думаю, мы дойдем до  Майн-стрит,  это  в
пяти километрах от Мак-Клеллан. Остановимся на перекрестке и  отдохнем  до
сумерек.
     Драконы шипели в песках Города. Болотные создания, они не  переносили
сухости. Когда мы проходили по этому древнему  месту,  я  вдруг  с  ужасом
ощутил себя окруженным  толпой.  Узкие  улицы,  сажа,  дым,  странный  шум
погибшей планеты старой расы.
     Я пару раз хлестнул кнутом, чтобы избавиться от наваждения.
     Солнце спускалось к горизонту. Два дракона стали кусать друг друга, и
мне пришлось пощелкать кнутом, чтобы разогнать их в разные стороны.  Ящеры
в негодовании попытались вырвать его и погрызть.  Горячий  воздух  царапал
горло. Когда драконы отбежали, я заметил, что усмехаюсь. В  этот  день  мы
остались довольны своей работой.



                                    7

                     Выскользнув из ночных вод Адриатики,  мы  устремились
                по узкому проливу к Пирею. На горизонте, слева  и  справа,
                прекрасные  исполинские  горы  заслоняли  небо.  По   утру
                корабль  идет  легко.  Из  колонок   звучит   французская,
                английская и греческая  поп-музыка.  Солнце  серебрит  еще
                мокрую, надраенную палубу, пылает над  трубой  с  клочками
                дыма. Я купил билет на  палубный  проезд,  но,  набравшись
                наглости, в первую же ночь,  забрался  в  пустую  каюту  и
                прекрасно  выспался.  Сидя  на  палубе  сегодня  утром,  я
                размышлял, какое влияние Греция окажет  на  Пересечения...
                Эта музыка так подходит к миру, по  которому  я  плыву.  Я
                осознавал, насколько она подошла бы  для  замкнутой  жизни
                Нью-Йорка. Ее мчащиеся гармонии даже больше  сочетаются  с
                покоем. Как я смогу взять Чудика в центр этого блестящего,
                движущего звуками хаоса? Прошлой ночью пил с с  греческими
                матросами. На ломаном итальянском и еще  худшем  греческом
                мы говорили о мифах. Таики узнал историю Орфея не в  школе
                и не из книг, а от  своей  тети.  Матросы  моего  возраста
                хотели послушать по  транзисторному  приемнику  английскую
                или французскую поп-музыку. А  кто  постарше  -  греческие
                народные песни.
                     - Традиционные песни - заявил  Демо.  -  Все  молодые
                парни мира хотят  побыстрее  умереть,  потому  что  им  не
                повезло в любви. - Все,  но  не  Орфей,  -  сказал  Таики,
                немного таинственно и немного возвышенно. Хотел  ли  Орфей
                жить  дальше  после  того,  как  во  второй  раз   потерял
                Эвридику? Он поступил очень  современно,  когда  он  решил
                оглянуться. Какова музыкальная сущность этого поступка?
                       Дневник автора. Коринфский залив. Ноябрь 1965 года.


                     Я мчусь на великолепных драконах,
                     Как их чудесный господин,
                     Господин замечательных драконов,
                     Целого драконьего стада.

     Зеленоглазый тихо запел, когда мы ехали на наших драконах. Впервые  я
понял  слова  так  же  хорошо,  как  и  мелодию.  Это  удивило   меня   и,
повернувшись, я посмотрел на него. Но он замолчал  и  поправил  упряжь  на
своем звере.
     Небо потемнело,  и  напоминало  синее  стекло.  На  западе  клубились
грязно-желтые облака. От драконов по песку потянулись длинные тени. В  тут
же сооруженном камине пылали угли, Волосатый уже готовил еду.
     - Это перекресток Мак-Клеллан-авеню и Майн-стрит, -  сказал  Паук.  -
Здесь мы и остановимся на ночлег.
     - Откуда вы знаете?
     - Я здесь не первый раз.
     - А...
     Наконец мы согнали более ли  менее  всех  драконов.  И  остановились.
Многие драконы легли.
     Мой верховой дракон (по небрежности, я еще не дал ему клички, поэтому
про себя называл его: Моя Лошадь - МЛ) нежно потерся о мою  ногу,  опустил
меня на землю, согнув передние лапы, потом уткнулся подбородком в песок  и
подогнул ноги. Обычно драконы так и делают. Садятся, я имею в виду.
     Мне удалось сделать не более десятка шагов. Отекшие ноги гудели и  не
слушались меня. Стремена и другое снаряжение я положил рядом с собой. Паук
улегся на вожаке и свесил вниз одну из рук.  Я  рассматривал  ее  в  свете
пламени, падающего от очага, и кое-что понял о Пауке.
     Рука была широкой, с  запястьями,  покрытыми  шишечками.  Кожа  между
большим и указательным пальцами потрескалась, а в бороздках под костяшками
скопилась размякшая от пота грязь. На  пальцах  и  на  ладони  от  тяжелой
пастушьей работы вспухли мозоли. На среднем пальце тоже  была  мозоль,  но
такие мозоли образуются при  частом  использовании  пишущих  инструментов.
Такую мозоль я видел однажды у Ла Страшной.  А  на  кончиках  пальцев,  за
исключением большого, кожа была задубевшей и гладкой  до  блеска  -  такие
отполированные пятна бывают от игры  на  струнном  инструменте  -  гитаре,
скрипке или, может быть, виолончели. Я замечал такие же пятна и на руках у
других музыкантов.
     Значит, Паук пасет драконов. И он пишет. И он играет  на  музыкальных
инструментах...
     Пока я так сидел, размышляя обо всем этом,  дыхание  мое  становилось
все размеренней и глубже.
     Я начал думать о деревьях.
     Тут вдруг меня на минуту одолел ночной  кошмар,  будто  бы  Волосатый
притащил нам гору каких-то несъедобных крабов и пышущих паром артишоков.
     А потом, привалившись к плечу спящего Зеленоглазого, я тоже заснул.
     Проснулся я, когда Волосатый снял  крышку  с  котелка,  где  тушилось
мясо. Аромат защекотал ноздри, я невольно открыл рот, втягивая  дурманящий
запах - и желудок свело спазмами. Я приподнялся, наклонился вперед, оперся
на песок и так заработал челюстями, что у меня заболело горло.
     Волосатый  зачерпывал  ложкой  мясо  и  раскладывал  его   по   нашим
кастрюлям, тряся волосатой головой. Я заметил, что в в мясе  много  волос,
но не стал обращать на это внимания. Он передал всем костяные кастрюли, от
которых валил пар. Я сидел скрестив ноги - оптимальная  поза  для  отдыха.
Ножик взял буханку хлеба, надрезал его, и мягкий аромат мякиша  хлынул  из
рыхлой полоски в золотистой корочке. Я был слишком утомлен ожиданием еды и
отчаянно хотел спать. Парадоксально, но сон и еда перестали быть приятными
занятиями, а превратились в тяжкую необходимость. Я обмакнул кусок хлеба в
подливку и затрепетал.
     Половину порции я проглотил до того, как  заметил,  что  еда  слишком
горячая. Ножик запихивал куски мяса в рот большим пальцем.
     Получив второе, я огляделся и  стал  есть  медленнее.  Смогли  бы  вы
описать, как выглядят люди во время еды? Я вспомнил  обед,  приготовленный
для нас Родной, тогда мы ели совсем по другому. Когда же это было?
     - Имейте в  виду,  -  сказал  Волосатый,  наблюдая  за  тем,  как  мы
поглощаем его стряпню, - что еще будет десерт.
     - Где? - спросил Ножик, дочавкивая второе с куском хлеба.
     - Вы слишком увлеклись первым, - продолжил Волосатый,  -  я  прокляну
каждого, кто откажется от  десерта.  -  Он  огляделся  и  долил  бульон  в
опустевшую кастрюлю Ножика. Серые руки жадно схватились за край кастрюли и
вместе с нею исчезли в темноте. Послышалось чавканье.
     Паук,  сидевший  до  этого  молча,  оглянулся,  и  сверкнув  глазами,
подмигнул Волосатому.
     - Отлично приготовил мясо, кок.
     Волосатый искоса посмотрел на него.
     Паук, который пасет драконов;  Паук,  который  пишет;  Паук,  который
носит в сердце музыку Кодали - хороший человек похвалил.
     Я взглянул на Паука и снова перевел взгляд на Волосатого. Я сам хотел
похвалить стряпню Волосатого, потому что она заслужила этого и потому, что
этим я заставил бы Волосатого хоть чуть-чуть улыбнуться, но Паук  опередил
меня, поэтому я только спросил:
     - Что на десерт?
     Я предполагал, что Паук более важная персона, чем я, и робел.
     Волосатый взял тряпку и снял блюдо с огня.
     - Ежевичный пудинг. Ножик, подай мне ромовый соус.
     Зеленоглазый  учащенно  задышал.  Сглатывая  слюну,  я  с   жадностью
наблюдал, как Волосатый раскладывает по кастрюлям политый соусом пудинг.
     - Ножик, убери лапу!
     - ...я хотел только попробовать.
     Но серая рука уже отодвинулась. В неярком свете было видно, как Ножик
облизывается.
     Волосатый поставил перед ним кастрюлю. Мы подождали, пока  не  начнет
есть Паук.
     - Ночь... песок... и драконы, - пробормотал Вонючка. - Да... - (очень
к месту).
     Я взял мачете и заиграл, но Паук неожиданно спросил:
     - Ты утром спрашивал о Киде Смерти?
     - Верно, - я  положил  мачете  на  колено.  -  Вы  можете  что-нибудь
рассказать о нем?
     Остальные молчали.
     - Одно время я относился к Киду доброжелательно, -  задумчиво  сказал
Паук.
     - Когда он жил в пустыне? - спросил я, удивляясь, как  этот  человек,
так отличающийся от Кида, мог доброжелательно относиться к нему.
     - Когда он пришел из пустыни в Город.
     - Какой город?
     - Ты знаешь, что такое деревня?
     - Да. Я сам из деревни.
     - И ты знаешь, что есть города, - Паук обвел  вокруг  себя  рукой.  -
Деревни становятся все больше и больше, растут,  пока  не  превращаются  в
города.  Города  тоже  растут,  пока  не  становятся  большими   городами,
центрами, мегаполисами. Но Кид пришел в призрачный город. Это значит,  что
город был очень старым. Город старых людей  планеты,  город  Старой  Расы.
Город остановился в  своем  развитии.  Здания  были  разрушены,  заброшены
энергетические станции, канализация осела, мертвые этажи  возвышались  над
вымершими  улицами,  обломки  светильников   валялись   на   тротуарах   -
заброшенные здания, крысы, змеи, склады,  в  которых  хранилось  множество
вещей. Древние люди были созданиями, которых вы не  поместили  бы  даже  в
клетку.
     - Что вы для него сделали?
     - Я убил его отца.
     Я нахмурился.
     Паук скрипнул зубами:
     - Он был отвратительным трехглазым трехсотфунтовым червем.  Я  узнал,
что он убил, по меньшей мере, сорок шесть человек.  Он  три  раза  пытался
убить и меня, когда я был в городе. Один раз с  помощью  яда,  другой  раз
пытался свернуть мне шею, а третий раз - с помощью гранаты. Каждый раз  он
промахивался и убивал других. Он породил пару  дюжин  отпрысков.  Однажды,
когда мы еще не враждовали, он угостил меня одной из своих дочерей, убив и
приготовив ее на обед. Свежее мясо тогда было редкостью в  городе.  Он  не
считал количества своих детей, которых покинул в клетке, за сотни миль  от
города, в  пустыне.  Он  не  предполагал,  что  его  дети  станут  гениями
преступности, психотиками и существами ужасающе различных форм. С Кидом мы
встретились в этом городе - в навозной куче, где  обитал  его  отец.  Кид,
кажется, лет на десять моложе меня.
     Я сидел в баре, слушая состязание хвастунов. Проигравший  должен  был
угостить победителя обедом. Тощий путешественник, зашел в  бар  и  сел  на
кучу тряпок. Он большую часть времени смотрел вниз,  но  его  глаза  можно
было увидеть через прозрачные  золотистые  веки.  Кожа  была  ослепительно
белой. Он сидел и смотрел на огонь, слушая речи состязавшихся, и один  раз
что-то начертил пальцем на земле. Слушая длинную и скучную историю  одного
из  хвастунов,  он  почесывал  локоть  и  кривился.  Когда   рассказ   был
увлекательным, диким и очаровательным, он замирал,  переплетая  пальцы,  и
наклонял голову. Как только состязание закончилось,  этот  странный  юноша
вышел из бара. Кто-то прошептал: "_Э_т_о _б_ы_л _К_и_д _С_м_е_р_т_ь_" -  и
все замолчали. У него уже тогда была определенная репутация.
     Зеленоглазый подвинулся ко мне; становилось прохладно.
     - Попозже, когда я вышел из города  прогуляться  по  окрестностям,  -
продолжил Паук, - я увидел Кида, плавающего в озере Городского Парка.
     - Э_й_, _П_а_у_к_! - позвал он меня из воды. Я  подошел  к  берегу  и
присел на корточки.
     - Привет, Кид!
     - Ты должен убить моего старика, для меня, - он высунул руку из  воды
и схватил меня за лодыжку. Я попытался вырваться. Кид  извивался  в  воде,
так чтобы его лицо оставалось над водой и пускал пузыри.
     - Ты должен оказать мне эту небольшую услугу.
     Лист вонзился ему в руку.
     - Это ты так говоришь, Кид.
     Он встал в воде, лицо в обрамлении длинных волос,  тощий,  бледный  и
мокрый:
     - Да, я так говорю.
     - Ты не возражаешь, если я спрошу _з_а_ч_е_м_? - я  протянул  руку  и
откинул волосы с его лба, желая убедиться, не иллюзия ли все это.
     Он улыбнулся, бесхитростный, как труп:
     - Н_е  _в_о_з_р_а_ж_а_ю_,  -  губы  его  пересохли.  -  В  этом  мире
существует масса отвратительных вещей, Паук. Ты  сильней  меня,  ты  более
восприимчив к воспоминаниям об этих горах, реках, морях и  джунглях.  И  я
силен!  О,  мы  не  люди,  Паук.  Жизнь  и  смерть,   действительность   и
иррациональность никогда не станут для нас такими,  какими  они  были  для
бедной расы, завещавшей нам этот мир. Они рассказывали мне, что задолго до
наших прапрадедов владели этим миром и что  мы  не  имеем  ровно  никакого
отношения к любви, жизни, делу и движению.  Но  мы  завладели  этим  новым
домом, и их прошлое утомит нас прежде, чем мы успеем  покончить  со  своим
настоящим. Мы выживем, если только  будем  двигаться  в  свое  собственное
будущее. Прошлое ужасает меня. Вот почему мне нужно убить отца  -  поэтому
ты должен убить его для меня.
     - Ты связан с прошлым древних людей через мозг своего отца?
     Он кивнул:
     - Освободи меня от него, Паук.
     - Что случится, если я не сделаю этого?
     Он пожал плечами.
     - Я убью вас всех, - он вздохнул. - В  море  так  тихо...  так  тихо,
Паук. Убей его, - прошептал Кид.
     - Где он?
     - Он появляется на улице ночью, когда освещенные лунным светом комары
кружатся над его головой. Его пятна скользят в  струйке  воды  водосточной
канавы,  проходящей  под  старой  церковной  стеной.  Он  останавливается,
наклоняется, пыхтит и снова...
     - Он умрет, - сказал я. - Я уберу из под бетонной стены балку  и  она
соскользнет вниз...
     - Оглядывайся иногда, - Кид улыбнулся и погрузился в  воду.  -  Может
быть, когда-нибудь я смогу помочь тебе, Паук.
     - Может быть.
     Он погрузился и исчез, а я вернулся в город и вошел в  бар.  Там  ели
жареное мясо.


     Через некоторое время я спросил:
     - Ты, наверное, долго жил в этом городе?
     - Больше, чем мне этого хотелось бы. Если только  это  можно  назвать
жизнью.
     Паук присел на корточки и стал смотреть в огонь.
     - Чудик и Зеленоглазый, вы первыми будете стеречь  стадо.  Через  три
часа разбудите Вонючку и Ножика. Мы с Волосатым будем  дежурить  последнюю
смену.
     Зеленоглазый поднялся с земли.  Я  тоже  встал,  а  остальные  начали
укладываться спать. Мой дракон дремал, на небе  светила  луна.  Прозрачный
свет  лился  на  горбатые  спины  зверей.  С  болью  в  руках  и  ногах  я
вскарабкался на дракона и стал объезжать стадо.
     - Почему они не смотрят на нас?
     Вместо ответа Зеленоглазый погладил рукой живот.
     - Голодны? Да, здесь нет для них ничего - один песок, -  я  посмотрел
на стройного, грязного юношу, покачивающегося за огромным горбом.
     - Откуда ты? - спросил я его.
     Он улыбнулся:

                  - Одинокой матерью был я рожден.
                  Не имел ни отца я,
                  Ни братьев-сестер...

     Я удивленно слушал его.

                  - Ждет меня у моря
                  Моя мама,
                  В Браннинге-у-моря,
                  Моя мама...

     - Так ты из Браннинга?
     Он кивнул.
     - Возвращаешься домой?
     Он снова кивнул.
     Тишина. Я нарушил ее, заиграв на мачете усталыми пальцами. Он  запел.
Так мы и ехали, покачиваясь под луной.
     Я  понял,  что  его  мать  -  довольно  значимое  лицо  в  Браннинге,
родственница  многих  видных  политических  деятелей   этого   города.   А
Зеленоглазого на год послали с Пауком пасти драконов.
     Теперь он возвращался к матери после года работы, якобы  традиционной
в его семье. Косматый мальчик был  наделен  множеством  талантов:  он  так
искусно управлялся со стадом,  что  я  просто  не  понимал,  как  ему  это
удается.
     - Я? - переспросил я, когда  его  глаза,  отливая  зеленью  в  лунном
свете, вопросительно уставились на меня. - Я не могу представить  Браннинг
таким, каким ты его описываешь. Я бы очень хотел побывать там. Но  у  меня
есть очень важное дело.
     Вопросительное молчание.
     - Я ищу Кида Смерть, чтобы вернуть Челку и прекратить  убийства  всех
тех, кого считают иными. Вероятно, мне придется убить Кида.
     Зеленоглазый кивнул.
     - Ты же не знаешь, кто такая Челка. Почему же ты киваешь?
     Он странно задрал голову, потом оглядел стадо:
     - Я иной, и я слова несу, они поют, когда я сам пою.
     Я кивнул и задумался о Киде.
     Я ненавижу его. Я даже не подозревал, что во мне может  быть  столько
ненависти. Я убью его.
     - Смерти нет, есть только любовь.
     Мы стали объезжать стадо.
     - Повтори, что ты пел.
     Но он не  повторил.  Это  заставило  меня  задуматься.  Грязное  лицо
Зеленоглазого было печальным. Полную луну на горизонте затянуло  облаками.
Тень от волос скрывала половину лица  пастуха.  Он  подмигнул  и  повернул
обратно. Мы закончили объезд и пригнали назад двух драконов. На небе, сияя
как отполированный таз для варенья, снова  появилась  луна.  Мы  разбудили
Ножика и Вонючку, они встали и  отправились  на  своих  драконах  охранять
стадо.
     Угли в очаге покрылись пеплом. Когда Зеленоглазый  наклонился,  чтобы
поближе рассмотреть затейливый узор из тлеющих углей и пепла, огонь  вдруг
вспыхнул и метнулся  вверх,  прямо  ему  в  лицо.  Но  Зеленоглазый  успел
отпрянуть.
     Я сразу же заснул, но перед самым рассветом пробудился. Луна  исчезла
за горизонтом, звезды побледнели. Угли в  кострище  потухли  и  почернели.
Зашипели и  застонали  драконы.  Ножик  и  Вонючка  возвратились,  Паук  с
Волосатым поднимались им на смену.
     Я снова задремал и проснулся, когда небо на востоке было  еще  синим.
Вокруг очага бродил дракон Волосатого. Я приподнялся на локтях.
     - Помочь тебе встать? - спросил Паук.
     - А?
     - Я снова вспоминаю сонату Кодали.
     - О, - я слышал знакомую мелодию, как будто она  шла  из  прохладного
песка. - Сейчас.
     Я вскочил на ноги. Остальные еще спали.
     - Мне нужно поговорить  с  тобой,  -  сказал  я.  -  Я  хочу  кое-что
спросить, это ненадолго.
     Ему не хотелось слазить с дракона,  и  я  подошел  к  своему  и  тоже
взгромоздился на него.
     Паук мягко рассмеялся, когда я приблизился:
     - Еще пару дней, и ты не будешь с такой готовностью  отказываться  от
нескольких минут сна.
     - Я тоже плохо выспался, - сказал я.
     - О чем ты хотел спросить?
     - О Киде Смерти.
     - Что именно?
     - Ты говорил, что знаешь его. Где я могу найти Кида?
     Паук молчал. Мой дракон поскользнулся, но восстановил равновесие  еще
раньше, чем пастух ответил:
     - Даже если бы я мог сказать тебе... и даже если это хоть  чем-нибудь
поможет, то почему я? Кид в любой момент может избавиться от тебя вот так,
- он хлопнул по щеке бичом и прихлопнул муху. - Думаю,  что  Кид  невысоко
ценил бы меня, если бы я указывал к нему дорогу людям, желающим его убить.
     - Я не считаю, что это так важно,  если  он  так  уж  силен,  как  ты
говоришь. - Я погладил мачете.
     Паук пожал плечами.
     - Может быть, нет. Но, как я уже говорил, Кид - мой друг.
     - Ты тоже в его власти, а?
     Это было сложно представить. Я вздохнул.
     - Почти.
     Я щелкнул кнутом своего  дракона,  выглядевшего  так,  как  будто  он
задумался о жизни. Ящер зевнул и потряс гривой.
     - Может быть, он завладеет мной. Он говорил, что я буду  искать  его,
пока он сам не приведет меня к себе.
     - Кид играет с тобой, - сказал Паук. - Он дразнит тебя и насмехается.
     - Он в самом деле всех нас связал.
     - Почти, - еще раз подтвердил Паук.
     Я нахмурился.
     - Но не всех.
     - Хорошо, - сказал Паук, направляя дракона в другую сторону,  -  есть
пару людей, которых он не может тронуть. Таким был его  отец.  Вот  почему
Кид просил меня его убить.
     - Кто они?
     - Один из них Зеленоглазый.  Мать  Зеленоглазого  -  еще  один  такой
человек.
     - Зеленоглазый? - но Паук, как будто,  не  слышал  вопроса.  Тогда  я
спросил о другом. -  Почему  Зеленоглазый  уехал  из  родного  города?  Он
немного объяснял мне это сегодня ночью, но я не понял.
     - У него нет отца, - сказал Паук. Он, казалось, был готов  поддержать
разговор на эту тему.
     - У вас что, не контролируется отцовство? Народные  лекари  постоянно
занимаются этим вопросом в моей деревне.
     - Я не сказал, что его отец неизвестен. Я говорю, что отца нет  и  не
было.
     Я нахмурился.
     - Какова твоя генетическая схема? - спросил Паук.
     - Я могу начертить...
     Большинство людей, даже  в  самых  отдаленных  деревнях,  знали  свою
генетику. Система человеческих хромосом так  беззащитна  перед  радиацией,
что знание собственной генетики стало жизненно  важной  необходимостью.  Я
часто удивляюсь, почему мы не избрали более удобного  способа  изображения
того,  что  происходит  с  нашими,   как   я   бы   назвал,   сексуальными
экспериментами. Все из-за лени.
     - Продолжай, - попросил я Паука.
     - Зеленоглазый не имел отца, - повторил он.
     - Партеногенез? - спросил я. - Это невозможно. Половые хромосомы  для
рождения мужчин и женщин имеются только у мужчин. Женщина имеет хромосомы,
из которых может родиться только женщина. Зеленоглазый,  по  идее,  должен
был родиться девочкой,  с  гаплоидным  набором  хромосом  и,  кроме  того,
стерильным. Но он, определенно,  не  девушка.  Конечно,  если  бы  он  был
птицей, тогда - другое дело. У птиц и самцы и самки имеют  по  два  набора
половых хромосом. - Я посмотрел на стадо. - Или ящерицей...
     - Но он человек.
     - Это-то и удивительно, - согласился я и  оглянулся  туда,  где  спал
удивительный юноша.
     Паук кивнул.
     - Когда он родился, мудрецы полностью изолировали его. Он гаплоид. Но
он не импотент и вполне мужчина, если так можно выразиться, хотя  и  ведет
целомудренную жизнь.
     - Очень плохо.
     Паук снова кивнул.
     - Да. Если бы он присоединялся к  оргиям  летнего  солнцестояния  или
делал бы некоторые успокаивающие жесты на праздниках урожая,  это  помогло
бы ему избежать многих неприятностей и беспокойств.
     Я приподнял брови.
     - А кто знает, что он не участвует в оргиях? Вы же не держите его  на
привязи в Браннинге?
     Паук засмеялся.
     - Да. Но в Браннинге  это  формальность.  Рождаемость  поддерживается
искусственным осеменением. Предоставление семени  -  в  особенности,  если
мужчина из важной семьи - обычное дело.
     - Звучит очень сухо и безлично.
     - Да, но это эффективно. Когда в городе  больше  миллиона  человек...
Раньше,  когда  Браннинг  был  поменьше,  так  делалось  и  у  нас.  Потом
результаты...
     - Миллион человек? - перебил я. - В Браннинге живет миллион человек?
     - По последней переписи в нем живет три миллиона  шестьсот  пятьдесят
тысяч человек.
     Я присвистнул:
     - Это много.
     - Да уж, даже намного больше, чем ты можешь себе представить.
     Я посмотрел на стадо драконов, в нем было не больше трехсот голов.
     - А кому нужны эти оргии искусственного осеменения? - спросил я.
     -  В  огромном  обществе  все  должно  происходить  так:  пока  общее
равновесие удерживается за счет генетического  запаса,  единственное,  что
может сохранить гены - это смешивать их, смешивать, смешивать. Но мы стали
семейными, клановыми, и в этом плане с Браннингом  не  сравниться  никакое
другое место, тем более деревня. Как добиться того, чтобы  люди  имели  не
более одного ребенка от одного партнера. В  глубинке  это  достигается  за
счет  нескольких  ночей  вседозволенности.  А  в  Браннинге  этому  служат
математические расчеты. И семьи должны быть  вполне  довольны,  что  имеют
возможность завести, скажем, второго ребенка  таким  способом.  Во  всяком
случае, то, что Зеленоглазый иногда говорит не те вещи не тем  людям,  то,
что он действительно иной и не  восприимчив  к  Киду,  и  то,  что  он  из
уважаемой семьи и  несколько  осторожен  в  обрядах  осеменения  беспокоит
многих горожан. Все обвиняют в этом его партеногенетическое рождение.
     - Значит, его структура одинакова со структурой его матери, -  сказал
я. -  Это  бывает  очень  редко.  Если  это  будет  происходить  чаще,  мы
возвратимся в великий рок и великий ролл раньше времени.
     - Ты  рассуждаешь,  как  один  из  напыщенных  дураков  Браннинга,  -
раздраженно сказал Паук.
     - Что? Это то, чему меня учили.
     -  Думай  немного  больше.  Каждой  минутой   таких   изречений,   ты
приближаешь Зеленоглазого к смерти.
     - Что?
     - Его уже пытались убить. Подумай, почему  он  был  вынужден  уехать.
Потому, что некоторые,  как  и  ты,  решили,  что  он  представляет  собой
генетическую опасность для общества.
     - О, но почему он возвращается назад?
     - Он так захотел, и все... - пожал плечами Паук.  -  Я  не  могу  его
удержать.
     - По вашим словам, Браннинг - очень приятное место, - проворчал я.  -
Слишком много людей, половина из них - сумасшедшие - и они даже  не  умеют
заниматься оргиями. - Я поднял мачете. - У меня нет времени для  подобного
вздора.
     Музыка погребла Паука. Я играл светлую, радостную мелодию, а от Паука
исходила мрачная музыка.
     - Чудик.
     Я обернулся.
     - Что-то происходит, Чудик, что-то, что случилось раньше, когда здесь
обитали другие. Многие из нас обеспокоены этим. Мы знаем  истории  о  том,
что в итоге случилось с древними. Это может быть  очень  серьезно.  И  это
может коснуться всех нас.
     - Мне надоели старые истории, - сказал я, - их истории. Но  мы  -  не
они, мы - новые, этот мир новый и жизнь наша - новая. Я знаю истории о  Ло
Орфее и Ло Ринго. Только они меня и заботят. Я отправился искать Челку...
     - Чудик...
     - Остальное меня не касается, -  я  извлек  из  мачете  пронзительную
ноту. - Буди пастухов, Паук. Пора искать драконов.
     И погнал своего МЛ вперед.
     Когда солнечный шар достиг апогея, город стал исчезать за горизонтом.
Помахивая бичом, я пропускал сквозь мозг слова  Зеленоглазого:  если  была
смерть, как я могу вернуть Челку? Любви  достаточно,  если  она  огромная,
чистая и отважная. Я подумал о Ла Страшной. Она бы  сказала  так:  "Смерти
нет, есть только ритм".
     Когда красноватый песок остался позади (по более твердой земле дракон
пошел быстрее), я взял мачете и заиграл. Город тоже остался позади.
     Драконы теперь легко перескакивали дрок. По равнине лентой  извивался
ручей. Животные  остановились  и  погрузили  головы  в  воду,  поскребывая
задними ногами отмель, траву, песок и черную землю. Вода стала мутной.  На
ветке  подпрыгивала  муха,  чистила  лапками  крылышки  (каждое   крылышко
величиной с мою ногу) и противно жужжала. Я  заиграл  для  своего  МЛ,  он
скосил на меня красный шар глаза и прошептал похвалу.
     Смерти нет. Есть только музыка.



                                    8

                     - Теперь это имеет забавный вкус, - сказал  Дурсэ.  -
                Кавел, что ты об этом думаешь?
                     - Изумительно, - ответил Президент, - вы имеете  дело
                с индивидуумом,  который  желает  поближе  ознакомиться  с
                идеей смерти и следовательно ее не боится, и поэтому он не
                нашел ничего лучшего, как связать ее с распутной  идеей...
                Ужин был закончен, как обычно за  ним  последовала  оргия.
                Домочадцы разошлись по кроватям.
                                        Ле Маркиз де Сад "120 дней Содома"

                     ...каждый пузырь содержит полный глаз воды.
                                      Сэмюэль Гринберг "Стеклянные пузыри"

     Продвигаться по такой местности (Это, - сказал Паук, остановив своего
дракона и бросил в каньон камешек, -  пересеченная  местность.  Драконы  с
любопытством заглядывали  в  пропасть,  вытянув  шеи.  Гранитные  утесы  с
проступающими  рудными  жилами  и  пропасти  окружали  нас)  было  гораздо
сложнее. Солнце спряталось за облаками. Горячий туман  расстилался  вокруг
скал. Тело при малейшем физическом  усилии  мучительно  ныло,  сказывалось
напряжение предыдущего дня. Мы пробирались через легендарные скалы.
     Драконы решили сделать здесь привал.
     Паук сказал, что мы  находимся  в  сорока  километрах  от  Браннинга.
Горячий ветер  обжигал  лицо.  Местами  скалы  были  покрыты  обсидиановой
коркой. Пять драконов начали драться на  площадке  из  глинистого  сланца.
Среди них была и распухшая от бремени самка. Мы с  Зеленоглазым  бросились
их разнимать. Паук был занят работой в голове  стада,  а  мы  были  в  его
конце. Что-то испугало драконов, и они побежали вверх  по  склону.  Что-то
угрожало нам и стаду. И это что-то было как раз из разряда  тех  вещей,  с
которыми бы Паук (и Челка) спокойно справились бы и, более того, могли  бы
их предотвратить. (О, Челка, я найду тебя за эхом всех надгробных  камней,
всех скорбных деревьев.) Мы помчались за драконами.
     Они увертывались от нас, прыгая между  валунами.  Я  кричал.  Щелкали
бичи. Мы уже не могли догнать их. Единственной надеждой  было,  что  ящеры
снова начнут  драться  и  остановятся.  На  несколько  минут  мы  потеряли
драконов из виду, и уже только их шипение  слышалось  где-то  за  скалами,
далеко внизу.
     Грозовые тучи затянули небо. Камни  были  мокрые,  скользкие,  и  мой
дракон поскользнулся. Не удержавшись на спине  ящера,  я  упал,  поцарапав
плечо, и услышал, как отлетевшее в сторону мачете зазвенело по камням. Бич
обвил шею. Я покатился по склону, пытаясь  за  что-нибудь  зацепиться,  но
только еще больше поцарапался. Тут я понял, что я - на краю обрыва, и  изо
всех сил вцепился в то, что попалось под руки и  ноги.  Грудью  и  животом
прижимаясь к камню, я никак не мог сделать вдоха. Когда я наконец  перевел
дыхание,  сырой  воздух  ворвался  в  одеревеневшее  горло  и  забился   в
израненной груди. Целы ли ребра? Болят. Каждый вдох причиняет  невыносимую
острую боль. Слезы затуманили глаза.
     Левой рукой я держался за  камень,  правой  -  за  какое-то  ползучее
растение, левая нога вцепилась в  корень  молодого  деревца,  а  правая  -
просто висела в воздухе.
     Я знал, что если сорвусь, падать придется долго.
     Протерев глаза плечом, я посмотрел вверх.
     Надо мной виднелся край тропы.
     А над ним - разгневанное небо.
     Звук? Где-то в дроке шелестел ветер. Нет, не музыка.
     Начался  дождь.  Да,  иногда  происходят  мучительные  катастрофы.  И
что-нибудь незначительное или даже приятное сопровождает их, и вы плачете.
Как дождь. Я заплакал.
     - Чудик.
     Я огляделся вокруг.
     Справа, в пяти футах надо мной, коленями на  каменном  выступе  стоял
Кид Смерть.
     - Кид?..
     - Чудик, - сказал он, откидывая со лба мокрые волосы. - Я думаю,  что
ты еще сможешь продержаться двадцать семь минут. Так  я  подожду  двадцать
шесть, прежде чем сделаю что-нибудь для спасения твоей жизни. Хорошо?
     Разглядывая его, я  предположил,  что  на  вид  ему  можно  дать  лет
шестнадцать-семнадцать, или, может быть, двадцать (просто, он очень молодо
выглядит). Кожа на запястьях, руках и шее была морщинистой.
     Дождь продолжал заливать мне глаза, ладони саднили, вот-вот -  и  они
соскользнут.
     - Ты когда-нибудь попадал на вестерны? - он покачал головой. - Плохо.
Ничто мне так не нравиться, как вестерны. - Кид шмыгнул носом и вытер  его
указательным пальцем. Он наклонился ко мне, и струи дождя  затанцевали  на
его плечах.
     - Что такое вестерн? - спросил  я.  Грудь  продолжала  болеть.  -  Ты
уверен, - я закашлялся, - что  действительно  сможешь  что-нибудь  сделать
через двадцать шесть минут?
     - Это одна из форм искусства Старой Расы, человечества, которое  было
до нас, - ответил Кид.  -  Да,  смогу.  Пытки  тоже  были  одной  из  форм
искусства. Я хочу спасти тебя в последнюю минуту, а пока я буду  ждать,  я
тебе кое-что покажу. - И он указал вверх, на тропу, по которой я катился.
     Челка смотрела вниз.
     Я затаил дыхание. Боль в груди  усилилась,  а  глаза  обжигал  дождь.
Смуглое лицо, хрупкие плечи, ее поворот головы  (гравий  посыпался  из-под
живота. Бич все еще висел на моей шее, а его рукоятка покачивалась  где-то
на боку). Она  посмотрела  назад  и  я  увидел  (или  услышал?),  как  она
удивляется возвращению к жизни и в каком она недоумении  от  этого  дождя,
скал, туч. Потом ее глаза остановились на мне. Она позвала меня;  я  видел
как шевелятся ее губы - она  произносила  мое  имя:  посмотрела  на  меня,
сейчас, порывисто протянула руки (я слышал ее страх?).
     - Челка!!!
     Это был вопль.
     Мы с вами, конечно, знаем, что я могу кричать. Но никто еще не слышал
такого звука, который вырвался тогда из моей груди.
     Но представьте, как это все  происходило:  дождь  идет  вам  прямо  в
глаза, заливает лицо - вкус дождя на ваших губах, вы сквозь пелену слез  и
дождя пытаетесь рассмотреть, кто же это перед вами, а это -  ваша  умершая
возлюбленная. Она стоит на краю тропы и пытается прокричать ваше имя. Ведь
на тропе стояла Челка!
     И я кричал.
     Кид хихикал.
     Челка стала искать тропку, чтобы  спуститься  ко  мне.  Она  исчезла,
через минуту вернулась и нагнула вниз молодое деревце.
     - Нет, Челка!
     Но она  уже  спускалась,  мусор  и  маленькие  камешки  вырывались  и
катились из-под ее ног. Потом она повисла почти на самом  конце  дерева  и
схватилась за рукоятку бича - но не руками, а используя  свою  способность
(как Паук  когда-то  оторвал  кусок  цемента).  Челка  потащила  рукоятку,
отпустила, напряглась и потянула к себе. Тело ее  блестело  и  сверкало  в
струях дождя. Она стала карабкаться вверх, таща  за  собой  бич.  На  один
короткий миг прекрасная  Челка  пробудилась  от  смертельного  сна,  чтобы
спасти мою жизнь. Она хотела вытащить меня. Я крепко ухватился за бич.
     Кид Смерть продолжал хихикать. Он протянул руку к  вершине  согнутого
дерева.
     - Сломайся! - прошептал он.
     Оно сломалось.
     Челка покатилась вниз, цепляясь за камни. Схватилась за  конец  бича,
потом выпустила его, чтобы не увлечь за собой и меня.
     - Бееее... бееее... - проблеял Кид, имитируя овцу. И захохотал.
     Я прижался лицом к скале.
     - Ч_е_л_к_а_!!!
     Нет, вам не понять, почему я стонал.
     Музыка ее мозга, грохочущая во мне, доносившаяся из каньона, смолкла.
     Скалы. Камень. Мне хотелось стать скалой, камнем, на котором я  опять
повис. Она погибла, пытаясь спасти меня. Я должен был погибнуть  вместе  с
ней. Но я не должен был допустить этого.
     Мое сердце окаменело. Мое сердце колотилось.
     Оцепеневший, я повисел еще немного, и руки стали соскальзывать...
     - Все в порядке, вылезай!
     Что-то  схватило  меня  за  запястья  и  потащило  наверх.  В  плечах
запульсировала боль. Я сидел на гравии,  пытаясь  перевести  дыхание.  Кид
Смерть как-то вытащил меня наверх, на уступ, где он сидел.
     - Я спас твою жизнь. Разве плохо, что ты знаешь меня?
     Я задрожал, теряя сознание.
     - Сейчас ты будешь кричать, что я убил ее. Да, я  снова  ее  убил.  И
могу снова сделать это, и еще раз, пока у тебя не возникнет идея...
     Я метнулся, пытаясь вырваться и спрыгнуть вниз. Но он крепко  схватил
меня, мокрой рукой, и шлепнул другой. Дождь прекратился.
     Может быть, он сделал что-то большее, чем просто шлепнул.
     Кид повернулся и стал карабкаться вверх, к  тропе.  Я  отправился  за
ним.
     Я выбрался.
     Все пальцы были в грязи. Хорошо, что я обгрызал  ногти,  иначе  бы  я
сорвал их, когда летел вниз. Кид прыгал и скакал. А я полз.
     Забыв  обо  всем;  такие  состояния  бывают.  Вы   движетесь-вдох   -
остановились-отдохнуть-опять-вперед   с    одной    единственной    мыслью
"доползти". Этим я сейчас и занимался. В основном - на животе.  Задерживая
дыхание. Я уже не понимал, куда и зачем я ползу. Вдруг  впереди  я  увидел
две фигуры - влажную белую красноволосую и...  черные  волосы...  это  был
Зеленоглазый.
     Кид стоял над пропастью, положив руки на  плечи  Зеленоглазого.  Небо
над ними бурлило.
     - Смотри, - говорил Кид. - Мы сошлись,  чтобы  заключить  соглашение.
Вряд ли ты думаешь, что я проделал такой длинный путь, чтобы украсть пяток
драконов у моего друга Паука. Пусть он думает, что я  где-то  до  сих  пор
бегаю. Мы с тобой имеем кое-что общее. Мы - гаплоиды! Ты вне  сферы  моего
восприятия. Ты нужен мне. Очень нужен, Зеленоглазый.
     Грязный пастух пожал плечами.
     - Смотри, - сказал Кид и обвел руками безумствующее небо.
     На небе вспыхнула картина и повисла среди туч.  Равнина,  огороженная
колючей проволокой (клетка?). Внутри ограды вздымалась металлическая  игла
с подпорками. Я осознал, как она огромна, когда понял, что каменные  блоки
у ограждения - это дома, а крошечные точки между ними - это люди.
     - Звездолет, - сказал Кид. - Эти люди  открыли  то,  с  помощью  чего
человечество может достигнуть звезд  и  попасть  на  другие  планеты.  Они
разыскали в старых развалинах  чертежи,  немного  проволоки  и  металла  и
работали почти десять лет. Ракета почти закончена.
     Кид махнул рукой. Картина сменилась. Теперь на ней был океан. На воде
находилось плавучее поселение, расположенное  на  металлических  понтонах,
между которыми сновали лодки. Краны сбрасывали в воду металлические ящики.
     - Замеры глубины, - объяснил  Кид.  -  Вскоре  мы  сможем  не  только
мечтать об иле океанского дна.
     Опять взмах - и мы  увидели  подземелье.  Сегментными  металлическими
червями управляли женщины в касках.
     - Скальный бур, движется сейчас в то место, которое люди Старой  Расы
называли Чили.
     Последний  взмах  -   и   мы   увидели   миллиарды   людей,   занятых
разнообразнейшей  работой.  Кто-то  молол  зерно,  кто-то   управлялся   с
какими-то блестящими инструментами...
     - Все эти люди, - сказал Кид Смерть, - создают огромные богатства.  Я
могу вручить их тебе, Зеленоглазый.
     Глаза Зеленоглазого были широко открыты.
     - Я могу тебе гарантировать это. Ты же знаешь, что я это  могу.  Тебе
просто нужно присоединиться ко мне.
     Зеленоглазый снова пожал плечами.
     - Какой силой ты сейчас обладаешь? - спросил Кид. -  Как  ты  сможешь
использовать то, что ты иной? Разговаривать с мертвыми, проникать в  мысли
идиотов? - я внезапно понял, что Кид  очень  расстроен.  Он  очень  хотел,
чтобы Зеленоглазый заключил с ним соглашение.
     Зеленоглазый отвернулся от него и пошел прочь.
     - Эй, Зеленоглазый! - окликнул  Кид.  Он  задыхался,  сжав  когтистые
пальцы.
     Зеленоглазый обернулся.
     Кид шел к обрыву.
     - Ты уже год пасешь драконов. Ты спишь,  положив  под  голову  бревно
вместо мягчайших подушек во дворце твоей матери.  Ты  принц  Браннинга,  а
воняешь драконьим пометом. Моешься в грязной луже вместо ониксовой ванны с
пятью регуляторами температуры. Ты заработал мозоли  на  ладонях,  а  ноги
твои стали кривыми от верховой езды. Где танцовщицы, пляшущие для тебя  на
нефритовых  террасах?  Где  музыканты,  каждый  вечер  убаюкивающие   тебя
музыкой? Вернись на место, достойное тебя.
     Тут Зеленоглазый посмотрел вверх и увидел меня, лежащего на  каменном
уступе тропы. Он взобрался ко мне и наклонился, чтобы подобрать мачете.
     На краю пропасти остался стоять  только  Кид  Смерть.  Он  дрожал  от
ярости, стиснув зубы  и  сжав  кулаки.  Внезапно  Кид  свистнул  и  что-то
прокричал.
     Загрохотал гром.
     Меня ударило и отбросило в сторону. Зеленоглазый, не обращая никакого
внимания на взбесившуюся природу, пытался помочь мне подняться.
     Кид потрясал кулаками. Тучи полыхали огнем, черные листья  лаванды  в
камнях, побелели от молний. Потом снова громыхнуло, и послышался  всплеск,
как будто кто-то бросился в воду.
     Зеленоглазый помогал мне спускаться по тропе. А  внутри  меня  что-то
происходило. Дождь был холодным. Я дрожал. Как-то все это расслабило меня,
и мир неудержимо понесся...
     Зеленоглазый тряс меня за плечо. Я открыл глаза и первое, что увидел,
это мачете. Зеленоглазый держал его и пристально смотрел на меня.
     - А?.. Что?.. - онемевшие пальцы покалывало. - Что случилось?
     Дождь хлестал по губам.
     Зеленоглазый кричал, губы его двигались, обнажая  белые  зубы.  Дождь
вымыл светлые дорожки на его грязном лице и пригладил волосы. Он продолжал
трясти мое плечо, несчастный и разъяренный.
     - Что случилось? - снова спросил я. - Я потерял сознание?
     - Т_ы _у_м_е_р_! - Зеленоглазый сердито и изумленно смотрел на  меня.
- Черт побери, Лоби! Почему ты умер! Ты позволил  сердцу  остановиться,  а
мозгу опустеть! Ты умер, Лоби! Ты умер!
     - Но я сейчас жив...
     Да.  Он   помог   мне   подняться.   _И   _с_н_о_в_а   _м_у_з_ы_к_а_.
П_о_й_д_е_м_.
     Я взял у Зеленоглазого мачете. С ним я чувствовал  себя  лучше.  Вода
заполнила всю рукоятку и сейчас на нем нельзя было играть. У несущегося по
камням потока мы нашли наших драконов и, обрадовавшись, бросились  к  ним.
Остальное стадо двигалось выше, по потоку.
     К нам подскакал Паук.
     - Где вы были? Я уже думал, что потерял вас! Езжайте по краям стада и
следите, чтобы драконы не забредали в  заросли  колючих  груш.  Они  тогда
опьянеют и станут неуправляемыми.
     И мы поскакали в разные стороны стада. Я  обдумывал,  как  рассказать
Пауку  о  том,  что  произошло.  Когда  мне  стало  невмоготу   сдерживать
напряжение, я повернул дракона и направил его через грязный поток к Пауку.
     - Босс, Кид Смерть появился с...
     Я ошибся. Обернувшийся был не Пауком. Красные волосы  обвивали  белый
лоб. Он оскалил  свои  игольчатые  зубы  и  захохотал.  Голый,  верхом  на
драконе, он размахивал над головой черной, с серебром, шляпой. Два древних
пистолета, с блестящими белыми рукоятками, висели у него на  поясе.  Когда
его дракон встал на дыбы (мой тоже запрыгал), я смог рассмотреть его голое
тело, обвитое ремнями. Когтистые  ноги  -  в  металлических  стременах,  к
пяткам привязаны вращающиеся металлические шипы, которыми он  безжалостно,
как хищные цветы, колол бока своего дракона.
     Ошеломленный, я  потер  глаза.  Но  иллюзия  (с  исчерченным  жилками
виском, светящимся в дожде)  исчезла.  Онемев  от  изумления,  я  поскакал
назад, через поток, к стаду.



                                    9

                     Джин Харлоу? Христос, Орфей, Билли-Кид - этих троих я
                могу понять. Но зачем рядовые молодые  писатели,  как  вы,
                делают все, чтобы догнать Великую Белую Суку.  Конечно,  я
                полагаю, это вполне очевидно.
                                                    Грегори Корсо "Беседы"

                     Дело не в том, что любовь иногда совершает ошибки,  а
                в том, что она неотъемлема от них. Мы загораемся  любовью,
                когда   наше    воображение    наделяет    несуществующими
                достоинствами  другую   персону.   Однажды   фантасмагория
                исчезает, и любовь умирает.
                                                   Ортега Гассет "О Любви"

     Усталость сковала  меня;  однообразная  изнуряющая  работа  полностью
вымотала. Дождь закончился где-то за час до  того,  как  я  это  понял.  И
рельеф изменился.
     Слева тянулись скалы. Драконы  с  треском  продирались  через  мокрые
кусты. Справа - какая-то ровная голая серая земля. Я спросил Вонючку:
     - Мы будем спускаться здесь, по этому серому камню?
     Он хихикнул и ехидно спросил:
     - Держу пари, Чудик, что это первая  вымощенная  дорога,  которую  ты
видел. Правда?
     - Да. Что значит _в_ы_м_о_щ_е_н_н_а_я_?
     Ножик, скакавший рядом с нами, заржал. Вонючка отъехал от  меня,  ему
нужно было еще что-то сделать. И больше я об этом  ничего  не  слышал.  На
дороге неожиданно, одна за другой, появились три или четыре повозки.  Меня
это поразило. Очень ловко. Это было после полудня. Но я был  так  утомлен,
что если бы даже все чудеса мира предстали передо мной, мой мозг бы их все
равно не воспринял.
     Большинство повозок тащили четырех или  шестиногие  животные,  смутно
знакомые  мне.  Я  редко  пугался  новых  животных,  потому  что  в   моем
собственном стаде часто рождались чудовищные монстры. Но при виде одного я
вздрогнул от страха.
     Оно было огромно, из черного металла, совсем  не  похожее  на  других
животных, бегущих рядом. Мчалось оно быстрее всех и было почти неразличимо
в черном дыму. Некоторые драконы, не обращавшие ровно никакого внимания на
другие повозки, при виде этой отскочили и зашипели.
     Едва я оправился от изумления, меня окликнул Паук.
     - Это одно из чудес Браннинга.
     Я стал успокаивать своего дракона, своего МЛ.
     А когда снова взглянул на дорогу,  увидел  картину,  нарисованную  на
широкой подставке, установленной возле дороги,  чтобы  все,  кто  проезжал
мимо, могли ее хорошо рассмотреть. На картине было изображено лицо молодой
женщины, с льняными белыми волосами, с детской улыбкой на губах. У нее был
маленький подбородок, широко  раскрытые  и  несколько  удивленные  зеленые
глаза, а улыбка обнажала маленькие ровные зубы.
     ГОЛУБКА ГОВОРИТ: "БУДЕТ ЛИ ПРИЯТЕН  ОДИН?  ДЕВЯТЬ  ИЛИ  ДЕСЯТЬ  БУДУТ
НАМНОГО ПРИЯТНЕЕ!"
     Я по буквам прочитал заголовок и нахмурился! Я  окликнул  Волосатого,
скакавшего неподалеку.
     - Эй, кто это такая?
     - Голубка, - крикнул он, откидывая волосы на  плечи.  -  Чудик  хочет
знать, кто такая Голубка!
     Остальные захохотали. Чем ближе  мы  приближались  к  Браннингу,  тем
больше и больше шуток сыпалось в мой адрес. Я старался держаться поближе к
Зеленоглазому: он один не смеялся  надо  мной.  Первый  вечерний  ветерок,
подувший в спину и шею, высушил пот. Я наблюдал, как драконы спускаются по
дороге, когда Зеленоглазый остановился и указал вперед. Я посмотрел вверх.
Точнее, вниз.
     Мы находились на вершине горы. Если то, что  я  видел,  находилось  в
двадцати метрах от нас - это была огромная игрушка.  Если  же  в  двадцати
километрах, то это было что-то грандиозное.  Дорога  вела  прямо  к  этому
белокаменному и алюминиевому сверкающему клубку над багряной водой. Кто-то
задумал и начал строить город, но потом он рос сам по  себе  и  жил  своею
собственной жизнью. Там было  множество  парков,  украшенных  кактусами  и
пальмами. Деревья и ряды газонов возле одиноких зданий покрывали  случайно
уцелевшие холмы зеленой шапкой. Многочисленные маленькие дома сливались  в
извивающиеся улицы. Вдали  из  застекленных  зданий  выплывали  корабли  и
становились в гавани на якоря.
     - Браннинг-у-моря, - сказал Паук. - Это он.
     Я заморгал.  Солнечные  лучи  игрались  на  земле  с  нашими  тенями,
согревали спины и отсвечивали в громадных окнах города.
     - Он огромен, - сказал я.
     - Посмотри направо, - указал Паук, - туда мы  гоним  стадо.  Вся  эта
сторона города города живет пастушьим бизнесом.  На  побережье  занимаются
рыболовством и торговлей с островами.
     Мы  проехали  еще  несколько  плакатов.  Снова  показался  плакат   с
Голубкой, подмигивающей сквозь сумерки:
     ГОЛУБКА ГОВОРИТ: "ХОТЯ ДЕСЯТЬ ПРИЯТНЫ, ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ИЛИ СТО БУДУТ
НАМНОГО ПРИЯТНЕЕ!"
     Когда я взглянул на него, плакат  осветился.  Наверное,  у  меня  был
удивленный вид, потому что Паук сказал:
     - Плакаты освещаются всю ночь, чтобы любой прохожий мог прочесть, что
говорит Голубка, - он  усмехнулся  так,  как  будто  сказал  что-то  очень
смешное, и свернул бич в кольцо. - Мы переночуем здесь, на плоскогорье,  а
в Браннинг въедем на рассвете.
     И через двадцать минут мы уже сгоняли драконов, а  Волосатый  готовил
ужин. Над океаном небо стало черным, а над нашими головами оставалось  еще
темно-синим. Над городом  вспыхивали  огни  фейерверков  и,  рассыпавшись,
падали на землю, на берег. То ли местность была  такой  спокойной,  то  ли
Паук позаботился (вы же помните, он умел), но драконы вели себя совершенно
тихо.
     Позже, я прилег, но заснуть не мог. Скоро нужно было  подниматься  на
дежурство с Ножиком. Подошел Зеленоглазый, пнул меня ногой в  плечо,  и  я
тут же вскочил: пережитое возбуждение все еще не отпускало меня. Я  должен
буду покинуть пастухов, куда мне идти дальше?
     Мы стали объезжать стадо с  разных  сторон.  Как  я  уже  говорил,  я
размышлял: остаться одному в лесу - это вполне приятная  ситуация.  А  вот
остаться одному среди стекла,  бетона  и  нескольких  миллионов  людей....
Четыре пятых стада спало. Несколько драконов стонало,  повернув  головы  к
Браннингу, в котором  светилось  все  меньше  огней.  Я  натянул  вожжу  и
пристально посмотрел...
     - Эй, наверху! Пастух!
     Я  посмотрел  вниз,  на  дорогу.  На  ней  остановилась  двухколесная
повозка, которую тащила собака. В повозке сидел горбун.
     - Гоните ящериц в Браннинг? - он усмехнулся, потом  откинул  клеенку,
которой была накрыта повозка, покопался внутри и вытащил дыню.
     - Ты голоден, пастух? - он разрезал дыню пополам и хотел уже  бросать
мне половину.
     Но я слез с МЛ и спустился вниз. Он подождал.
     - Спасибо, Ло-незнакомец.
     Горбун засмеялся.
     - Не называй меня Ло.
     Собака впереди повозки завыла.
     - Мне. Мне. Мне голодная. Мне.
     Он протянул мне половину дыни и потрепал собаку за ухо.
     - Ты же уже обедала.
     - Я дам ей половину своей доли, - сказал я.
     Горбун покачал головой.
     - Она работает на меня, и кормить ее обязан я.
     Он отрезал кусок от своей доли и бросил собаке.
     - Откуда ты, пастух?
     Я назвал свою деревню.
     - Ты будешь в Браннинге впервые?
     - Да. Что вы можете рассказать о нем?
     - О! - горбун засмеялся, показав желтые зубы. - Я сам там  был  очень
давно. В тебе есть то, что отличает тебя от горожан, да и вообще  от  всех
пару штрихов, которые делают тебя иным...
     - Иным?
     Он поднял руку.
     - Не в обидном смысле.
     - Да я ничего и не...
     Я прикусил сладкую и мокрую от дыни  губу,  и  горбун  захихикал  еще
больше.
     - В  навозе  встречаются  алмазы,  -  произнес  он  поговорку.  -  Не
сомневайся в том, что говорит Голубка.
     - Голубка, - сказал я. - Она Ла Голубка или нет?
     - Ла, Ло или Ле перепутаны там, - он отшвырнул дынную корку. - Алмазы
и навоз. Я собираю алмазы в городах так, как это делается в рудниках.  Ло,
Ла и Ле - вы называете так тех, кто нормален или нет?
     - Так принято.
     - Было. Так же было и в Браннинге. Но сейчас по-другому. Очень  мало,
кто знает, про то, как принято в деревне, и никто не сердится,  когда  его
так называют.
     - Я сам иной. Почему же я буду сердиться? Просто, так принято.
     Ну вот, опять. Я повторяю, так было и в Браннинге. Но сейчас  все  по
другому. Сейчас  третья  стадия  -  алмазы  и  навоз.  Надеюсь,  что  твоя
неотесанность  не  доставит  тебе  особого  беспокойства.  Мне-то   самому
несколько раз досталось, когда я впервые посетил Браннинг, лет  пятнадцать
назад. Тогда город был намного меньше, чем теперь.
     Он посмотрел на дорогу.
     Я вспомнил, что Паук рассказывал мне о пастушьем бизнесе.
     - Как сейчас обстоит дело с пастушьим бизнесом? Я имею в виду  здесь.
В Браннинге.
     Горбун сцепил пальцы на животе.
     - В Браннинге пять семей контролируют все,  что  поступает  в  город,
владеет всеми кораблями и сдает в аренду половину домов города.  Вероятно,
они и купят всех ваших драконов. Из этих семей выделилось  пятнадцать  или
двадцать знаменитостей, таких как Голубка,  которых  ты  с  полным  правом
можешь называть Ла или Ло. И среди них можно найти и  неработоспособных  с
такими же званиями.
     - Как я могу узнать таких людей?
     - Ты узнаешь их, если попадешь в их  круг  -  но  вряд  ли  ты  этого
захочешь. Ты можешь всю жизнь прожить в Браннинге и не встретить человека,
достойного звания Ло или Ла. Но,  если  ты  будешь  так  называть  каждого
встречного, или дергаться, когда тебя  так  называть  не  будут,  то  тебя
просто  сочтут  дураком,  помешанным,  грубияном  или,  в  лучшем  случае,
деревенщиной.
     - Я не стыжусь своей деревни!
     Он пожал плечами.
     - Я этого и не говорил. Просто я пытался ответить на твои вопросы.
     - Да, я понимаю. Но что же все таки с иным?
     - В Браннинге иное - частное дело.  Иное  в  основаниях  зданий,  оно
нагромождается в доках, запутывается в корнях  деревьев.  Половина  города
построена на нем. Другая половина может жить без него. Но не рассуждай  об
этом вслух, иначе тебя назовут невоспитанным и вульгарным.
     - Но они говорят об этом свободно, - я показал на стадо. - Я  имею  в
виду пастухов.
     - И они вульгарны. Но с пастухами ты можешь беседовать на любые темы.
     - Но я иной... - начал я снова.
     Но его это явно больше не интересовало.
     - ...но я думаю, что мне лучше не говорить об этом никому.
     - Неплохая идея, - строго ответил он.
     Мог ли я рассказать ему о Челке? Как я смогу вести  поиски,  если  из
наша принадлежность к иному - тайна?
     - Вы, -  спросил  я  после  непродолжительного  молчания,  -  Чем  вы
занимаетесь в Браннинге?
     Вопрос, судя по всему, был ему приятен.
     - Я еду в то место встреч, где уставший может отдохнуть,  голодный  -
наесться, жаждущий - напиться, а человек, которому скучно - развлечься.
     - Я нанесу вам визит.
     - Хорошо, - задумчиво сказал горбун. - Немногие пастухи  приходят  ко
мне. Но ты впервые в  Браннинге  и  думаешь,  что  сумеешь  обойти  все  с
несколькими серебряными монетами в кошельке? Хотя, если я помогу тебе,  ты
хорошо проведешь время.
     - Будьте уверены, я приду, - Я подумал о Киде Смерти. Я  странствовал
по бесконечной ночи. Я искал Челку. - Как ваше имя и  где  я  смогу  найти
вас?
     - Мое имя - Пистолет, но ты можешь забыть его.  Найти  меня  можно  в
"Жемчужине", там я занимаюсь своим бизнесом.
     - Жемчужина... звучит зачаровывающе.
     - Многие изумительные и зачаровывающие вещи хороши только  на  первый
взгляд, - скромно ответил он.
     - Что ты так поздно делаешь здесь, на дороге?
     - То же самое, что и ты - направляюсь в город.
     - А откуда ты едешь?
     - Мой странный друг, у тебя невероятные манеры. Я еду  от  друзей.  Я
привозил им подарки, а они в свою очередь тоже сделали мне подарки. Но это
не твои друзья и ты не должен расспрашивать о них.
     - Извини, - я слегка  обиделся  на  эту  формальность,  такого  я  не
понимал.
     - Ты не понимаешь всего этого? - спросил он мягче. -  Но  когда  тебе
придется одеть ботинки  и  прикрыть  пупок,  ты  получишь  гораздо  больше
ощущений. И еще, скажу тебе по секрету, что через год жизни в Браннинге ты
позабудешь мою болтовню.
     - Я не собираюсь оставаться там на год.
     - Ты можешь остаться там на всю жизнь. В Браннинге много чудес и  они
могут захватить тебя.
     -  Я  уйду,  -  настаивал  я.  -  Смерть  Кида  Смерти  завершит  мое
путешествие.
     Пистолет бросил на меня странный взгляд.
     - Я уже советовал тебе, парень, - наставительно сказал он,  -  забыть
грубые пастушеские разговоры. Лучше не божись ночными кошмарами.
     - Я вовсе не божусь. Красноголовый паразит  скачет  за  этим  стадом,
навлекая беды на меня и Зеленоглазого.
     Горбатый Пистолет решил, что учить дурака (которым был я) бесполезно.
Он засмеялся и хлопнул меня по плечу:
     - Желаю удачи, Ло Грязнолицый. И, может быть, этот иной, этот дьявол,
в самом деле скоро умрет от твоей руки.
     - От моего мачете, - сказал я и показал ему нож. - Напойте  про  себя
песню.
     - Что?
     - Вспомните,  какую-нибудь  мелодию.  Какая  музыка  играет  в  вашей
"Жемчужине"?
     Он нахмурился, а я заиграл.
     Глаза у него натурально полезли из орбит, потом он засмеялся.  Горбун
раскачивался в своей повозке, хлопая себя по коленям. Музыка  внутри  меня
смеялась и шутила. Я играл. Когда его юмор стал выше  моего  понимания,  я
опустил мачете.
     - Пастух, - проговорил он сквозь смех, - у меня  только  два  выбора:
посмеяться над твоим невежеством или заявить, что ты обманул меня.
     - Как вы говорили мне, не в обидном смысле слова. Но  объясните,  что
означает ваша шутка?
     - В другой раз. А ты настойчив. Держи свое иное _п_р_и _с_е_б_е_. Оно
должно быть только твоим достоянием и ничьим больше.
     - Но это только музыка.
     - Дружище, что ты подумаешь о человеке, который  встречается  тебе  и
после трехминутной беседы рассказывает, что у тебя происходит внутри.
     - Не понял.
     Пистолет постучал указательным пальцем по лбу:
     - Я должен был вспомнить, как начинал сам. Я был невежественен, как и
ты, и тоже божился, - он, кажется, начал раздражаться.
     - Послушайте, я не вижу никакой связи...
     - Это не для  твоих  суждений.  Ты  можешь  согласиться  с  этим  или
убираться прочь.  Но  нельзя  жить,  пренебрегая  обычаями  других  людей,
непристойно шутить и щеголять ругательствами.
     - Скажите мне _п_о_ж_а_л_у_й_с_т_а_, на какие  обычаи  я  не  обратил
внимания и что за ругательства я произнес? У меня что в голове - то  и  на
языке. Я говорю только то, что думаю.
     Его деревенское лицо посуровело (суровые деревенские лица - к  ним  я
должен был привыкнуть в Браннинге).
     - Ты говорил, что Ло Зеленоглазый скачет вместе с тобой среди ящеров.
Ты осыпал Кида Смерть проклятиями, как будто бы  сам  глядел  в  дуло  его
револьвера.
     - И где же ты думаешь, - я разозлился, - находится Зеленоглазый? - Он
спит у камина, вон там, наверху, -  и  указал  на  плоскогорье.  -  И  Кид
Смерть...
     Позади нас полыхнул  огонь.  Мы  оцепенели.  В  пламени  стоял  ОН  и
улыбался. Дулом пистолета он сдвинул шляпу на затылок, из-под нее выбились
красные волосы.
     - Как дела, приятели? - захихикал Кид. Его тень в  отблесках  пламени
металась по скалам. И от мокрой кожи, там, где ее лизали  огненные  языки,
валил пар.
     - Ааааааа-ааааа-ааааа-ииииии! - заорал Пистолет.  Он  рухнул  в  свой
экипаж с отвисшей челюстью. Замолчал, попытался сглотнуть, но  рот  так  и
остался открытым. Собака зарычала. Я замер.
     Огонь замигал, заколебался и потускнел  -  только  несколько  язычков
пламени в  листве.  От  ярости  в  моих  глазах  запульсировала  кровь.  Я
попытался осмотреться. Но в глазах рябило -  сплошной  пульсирующий  мрак.
Свет...  с  плоскогорья,  по   дороге,   освещенной   фонарями   спускался
Зеленоглазый. Кид исчез, как будто бы его и не было.
     Повозка позади меня тронулась.
     Пистолет пытался усесться и взять на себя управление; собака  неслась
сломя голову. Я подумал, что вот-вот, и горбун выпадет, но  он  удержался.
Они быстро скрылись из виду. Я направился к Зеленоглазому. Он посмотрел на
меня с... досадой?
     В свете фонарей заостренные черты его  лица  с  юношеским  пушком  на
щеках немного смягчились. Тень от него на земле была громадной.
     Мы пошли назад. Я лег у костра. Сон смежил мои веки, и мне приснилась
Челка.



                                    10

                     Вернулся домой рано. Они принесли  вина  для  встречи
                Нового  года.  Там,  внизу,  в  белом  городе,  они   были
                музыкантами. Я помню, как  полтора  года  назад,  когда  я
                закончил "Падение Башен", я говорил  себе:  тебе  двадцать
                один, скоро  будет  двадцать  два:  ты  слишком  стар  для
                вундеркинда; твои свершения более важны,  чем  возраст,  в
                котором они были сделаны; все таки образы  юности  до  сих
                пор  преследуют  меня.  Четтертон,  Гринберг,  Редигет.  С
                окончанием  работы   над   "Пересечением..."   я   надеюсь
                избавиться от них. Билли Кид идет последним.  Он  проходит
                через этот абстрактный роман, как один из  безумных  детей
                Критских холмов. Чудик настигнет тебя, Билли. Завтра, если
                позволит  погода,  я  вернусь  в  Делос,  чтобы  осмотреть
                развалины вокруг Трона Смерти в центре острова с видом  на
                некрополь и на воды Рении.
                                  Дневник автора. Муконос, декабрь 1965 г.

                     На  протяжении  почти   всей   истории   человечества
                осознавалась  важность  ритуала,  поскольку  именно  через
                ритуальные акты человек устанавливает свою идентичность  с
                восстановительными силами природы, и  это  способствует  и
                облегчает его переход  на  более  высокие  стадии  личного
                развития и опыта.
                   Мастерс и Хьюстон "Разнообразие психологических опытов"

     Огни Браннинга потускнели в предрассветном тумане. Повеяло прохладой.
На востоке загоралась алая полоса,  а  на  западе  еще  светились  звезды.
Волосатый раздувал огонь. Три дракона бродили внизу, на  дороге,  так  что
мне пришлось спуститься и пригнать их обратно. Мы молча поели.
     Засерело утро. Было видно, как вдали, от Браннинга  к  островам,  как
бумажные кораблики, плывут лодки. Мой МЛ мягко следовал за мной. Мы  стали
пинками поднимать драконов, и отовсюду слышалось их  недовольное  шипение.
Но вскоре драконы успокоились, и стадо тронулось в путь.
     Паук увидел их первым.
     - Кто это?
     По дороге бежали люди, за ними шла целая толпа. Фонари погасли.
     Подстегиваемый любопытством, я поскакал впереди стада.
     - Они поют, - крикнул я назад.
     Паук выглядел обеспокоенным.
     - Ты отсюда слышишь их музыку?
     Я кивнул.
     Он ехал с высоко поднятой головой, но было видно, как  его  пробивает
дрожь. Он перебрасывал бич из руки в руку; думаю, так Паук сдерживал  свое
нервное возбуждение. Я заиграл мелодию, неслышную для остальных.
     - Они все поют?
     - Да, нараспев.
     - Зеленоглазый, - позвал Паук. - Встань позади меня.
     Я опустил мачете.
     - Что-то не так?
     - Может быть. Это гимн семьи Зеленоглазого. Они узнали, что он здесь.
     Я вопросительно посмотрел на него.
     - Мы хотели вернуться в  город  незаметно,  -  Паук  похлопал  своего
дракона по жабрам.  -  Удивляюсь,  откуда  они  узнали,  что  он  прибудет
сегодня?
     Я взглянул на Зеленоглазого, но  он  не  смотрел  на  меня.  Все  его
внимание было направлено на толпу. Делать было нечего, и я снова  заиграл.
Очень не хотелось рассказывать Пауку о моей ночной встрече с  человеком  в
повозке.
     Голоса уже доносились до нас.
     И я решил, что лучше, все таки, рассказать. Но он  так  ничего  и  не
сказал мне по этому поводу.
     Неожиданно  Зеленоглазый  направил  своего   дракона   вперед.   Паук
попытался задержать его, но было поздно. Тревога  забилась  под  янтарными
бровями. Дракон Зеленоглазого мчался к толпе.
     - Он не должен был этого делать? - спросил я.
     - Он знает, что делает, -  людей  становилось  все  больше,  они  шли
плотной толпой. - Надеюсь на это.
     Я следил, как они приближаются, вспоминая Пистолета. Его ужас, должно
быть, ночью расползся по всему Браннингу, как нефть по воде. Пастухи стали
спускаться вниз по склону, а навстречу нам поднимались люди.
     - А что может произойти?
     - Сейчас они будут возносить ему хвалу, а позднее - кто знает?
     - Ко мне... Я имею в виду, что происходящее имеет отношение ко мне.
     Паук был удивлен.
     - Я ищу Челку. Ничего не изменилось. Я хочу уничтожить Кида.  А  пока
все на месте.
     Я вспомнил лицо Пистолета, когда он убегал от Кида. Я был потрясен  -
на лице Паука тоже отразился страх. Но на  его  лице  было  еще  множество
выражений. Да, Паук - сложный человек.
     - Меня не касаются дела Зеленоглазого или кого-нибудь еще.  Я  пришел
сюда за Челкой. И уйду, когда найду ее.
     - Ты... - начал Паук. Потом он утвердительно кивнул головой,  как  бы
соглашаясь со мной.  -  Желаю  тебе  удачи,  -  и  снова  посмотрел  вслед
Зеленоглазому, скачущему к толпе. - Когда мы будем в Браннинге, заходи  ко
мне домой за своим жалованием, - он остановился.
     - К тебе домой?
     - Да, домой... в Браннинге, - Паук щелкнул бичом, подгоняя дракона.
     Мы проехали  мимо  нового  плаката.  Беловолосая  Голубка  приветливо
смотрела на меня.
     ГОЛУБКА ГОВОРИТ: "ЗАЧЕМ ИМЕТЬ ДЕВЯНОСТО  ДЕВЯТЬ,  КОГДА  ЕСТЬ  ДЕВЯТЬ
ТЫСЯЧ?"
     Я отвернулся от нее и удивился  тому,  как  увеличилась  толпа.  Люди
выстроились на дороге в два ряда. Увидев молодого пастуха, они  захлопали.
Мы подъехали поближе.
     Джунгли состоят из миллиарда отдельных деревьев, но вы  воспринимаете
их, как единую зеленую массу. Восприятие толпы идет  так  -  сначала  одно
лицо, здесь (старая женщина, размахивающая зеленой шалью),  другие  -  там
(моргающий мальчик, улыбающийся, показывающий острые зубы) и несколько лиц
по порядку  (три  зевающие  девушки,  заслоняющие  друг  друга).  Потом  -
множество локтей, ушей, ртов: Двигай!.. Я не вижу... Где он? Что с  ним?..
Да!.. Нет...
     Спины драконов продвигались по морю голов. Люди  приветливо  кричали.
Люди махали руками. Я подумал о том, что моя работа закончена. Они толкали
моего дракона: "Это он? Это?.." Драконы были несчастны. Только спокойствие
Паука, его невидимое воздействие на них, позволяло стаду мирно  шествовать
через толпу. Мы въехали в Браннинг через ворота. И в это время совершилось
очень много всего.
     Я не понимал их всех. Первые несколько часов со  мной  было  то,  что
было бы с любым человеком, который никогда не  видел  более  пяти  человек
вместе, и вдруг попал на  узкие  улицы,  проспекты  и  парки,  запруженные
многочисленными толпами. Стадо драконов покинуло меня (или я его), и я шел
с открытым ртом, пошатываясь и спотыкаясь. Голова кружилась. Люди налетали
на меня и кричали: "Смотреть надо!" - что  я  и  делал,  только  некоторое
время я пытался смотреть на все сразу.
     А это было фактически  невозможно,  даже  если  бы  все  вокруг  было
неподвижным. Пока я смотрел на что-то одно, другое тут же исчезало из поля
зрения, и я толком ничего не успевал  рассмотреть  в  этой  бешеной  суете
городской жизни.
     Миллионы человеческих мелодий сливались в моих ушах в сплошной  звон.
В деревне я видел лицо человека и знал, кто это - его мать, отца,  работу,
как он  ругается  или  смеется,  какие  выражения  предпочитает,  а  каких
избегает. Здесь же: одно лицо зевает, другое жует, одно перепугано, другое
хохочет, на одном сияет любовь, а другое... - их тысячи, и ни одно из  них
не видишь больше одного раза. И ты пытаешься  уместить  все  это  в  своей
голове, начинаешь лихорадочно искать место для всех  этих  лиц,  для  этих
обрывков эмоций. Если вы побывали в Браннинге, а сами вообще-то  живете  в
деревне и собираетесь туда вернуться,  то  описать  Браннинг  вам  поможет
такой словарик: реки мужчин, потоки женщин, буря голосов, ливень пальцев и
джунгли рук. Но это будет не совсем честно по отношению и к Браннингу и  к
деревне.
     Я ходил по улицам  Браннинга,  с  болтающимся  на  боку  замолкнувшим
мачете, глазел на пятиэтажные здания, пока не  увидел  двадцатипятиэтажные
дома. Я рассматривал их, пока не увидел дом с таким числом этажей, что  не
смог их сосчитать; проносящиеся мимо люди  задевали  меня,  толкали,  и  я
сбился на полпути  (где-то  на  девяностом).  Кто  бы  мог  подумать,  что
существуют дома такой высоты.
     Попадались прекрасные широкие улицы, где над домами шелестела листва.
Встречались и такие улицы, где на тротуарах валялся мусор, и коробки домов
стояли вплотную, не оставляя пространства для движения воздуха, для людей.
Воздух стоял, и люди стояли. И то и другое было грязным.
     На стенах попадались изорванные плакаты с Голубкой. Тут были и другие
плакаты. Я прошел мимо нескольких подростков,  расталкивающих  друг  друга
локтями, чтобы получше рассмотреть плакат  на  заборе.  Протиснулся  между
ними.
     Из вихря красок смотрели две женщины с идиотическими лицами.  Надпись
гласила:
     "ЭТИ ДВА БЛИЗНЕЦА НЕ ОДИНАКОВЫ"
     Мальчики хихикали и  подталкивали  друг  друга  в  бок.  Очевидно,  я
чего-то в этом не понимал. Я повернулся к одному из них.
     - Не понимаю.
     - Что? - на носу у подростка были веснушки, а  вместо  одной  руки  -
протез. Он почесал голову пластмассовыми пальцами. - Что ты имеешь в виду?
     - Что смешного в этой картине?
     Он недоверчиво посмотрел на меня и рассмеялся.
     - Если они  не  одинаковы,  -  выпалил  он,  -  то  они  разные;  они
и_н_ы_е_!
     И все мальчишки засмеялись. Их сдавленные смешки были недобрыми.
     Я отошел от них. Я искал музыку, но ее нигде не было. Ты один, а  все
эти  тротуары  и  толпы  не  выносят  твоих  вопросов  -  вот,  что  такое
одиночество, Челка. Сжимая мачете, я шел через вечер, одинокий, как  будто
совсем заблудился и потерялся в городе.


     Ноты сонаты Кодали! Я  завертелся  на  пятке.  Здесь  каменные  плиты
тротуара были чистыми. На углах домов  росли  деревья.  Здания  стояли  за
высокими каменными воротами. Мелодия продолжала звучать у меня в голове. Я
переводил взгляд от одних ворот к другим, пытаясь  найти,  откуда  же  она
идет.  Нерешительно  поднявшись  по  мраморным  ступенькам,   я   постучал
рукояткой мачете по засову ворот.
     Грохот разносился по всей улице, но я продолжал стучать.
     В доме за воротами распахнулась обитая медными гвоздями дверь.  Потом
щелкнул замок, и  ворота  со  скрежетом  раскрылись.  Я  зашагал  к  дому,
заглянул в темный дверной проем и вошел,  ничего  не  различая  со  света.
Музыка продолжала звучать в моей голове.
     Вскоре мои глаза привыкли к полутьме. Высоко над головой  отсвечивало
окно. Над черным камином была мозаика, изображающая дракона.
     - Чудик?



                                    11

                     Но имею против тебя то, что ты оставил первую  любовь
                твою.
                                      "Откровение Иоанна". Глава 2, стих 4

                     Меня беспокоит,  что  такой  объект  нельзя  серьезно
                рассматривать без того, чтобы не сосредоточиться на  самой
                его сути, которая лежит за пределами моих или  чьих-нибудь
                еще писательских способностей... Пытаться писать  об  этом
                только в терминах моральных проблем  -  это  превыше  моих
                сил. Моя главная надежда - изначально сформулировать  суть
                предмета, и мое невежество...
                                           Джеймс Эйджи "Письмо отцу Флаю"

                     Где  эта  страна?  Как  туда  попасть?   Если   иметь
                врожденную склонность к философии, то туда попасть можно.
                                              Плотин "Разум, Идея и Бытие"

     За столом сидел Паук и, оторвавшись от чтения, смотрел на меня.
     - Так и думал, что это ты.
     В тени, за ним, я увидел книги.  У  Ла  Страшной  их  было  несколько
сотен. А у Паука книжные полки высились до потолка.
     - Мне нужны... я зашел... за деньгами.
     - Присаживайся. Я хочу поговорить с тобой.
     - О чем? - спросил  я.  Нашим  голосам  отвечало  эхо.  Музыка  почти
стихла. - Я продолжаю свой путь к Челке, еще нужно отыскать Кида.
     Паук кивнул.
     - Вот поэтому я и предлагаю тебе присесть.
     Он нажал на кнопку, и перед столом,  в  конусе  света  с  кружащимися
пылинками, неожиданно появился табурет.  Я  осторожно  присел,  поглаживая
мачете. Паук стал  перебрасывать  из  руки  в  руку  белый  хрупкий  череп
какого-то грызуна, как однажды перебрасывал из руки в руку рукоять бича.
     - Что ты знаешь о мифологии?
     - Я знаю только истории, которые рассказывала Ла  Страшная,  одна  из
старейшин моей  деревни.  Она  рассказывала  их,  когда  мы  были  детьми,
некоторые истории - по несколько раз. Потом  мы  пересказывали  мифы  друг
другу, пока они не засели в нашей памяти.
     - Повторяю, что ты знаешь о мифологии? Я не спрашиваю, какие  легенды
ты знаешь и кто тебе их рассказывал. Я спрашиваю, откуда мы их знаем и для
чего используем?
     - Я... не знаю. Когда я покидал деревню, Ла Страшная  рассказала  мне
миф об Орфее.
     Паук отложил череп и наклонился вперед.
     - Зачем?
     - Я не... - потом я задумался. - Это был совет? - Я больше ничего  не
мог придумать.
     Паук спросил:
     - Ла Страшная иная?
     - Она... - в  уме  у  меня  пронесся  грохочущий  смех  подростков  у
плаката, я не понимал, над чем они смеялись и до сих пор  чувствовал,  как
горят  мои  уши.  Я  вспомнил  Увальня,  Маленького  Джона,  Ло   Ястреба,
пытающихся развеять мою тоску по Челке, и Ла Страшную, ее  попытку  помочь
мне - да, она иная.
     - Да, - признался я. - Она иная.
     Паук кивнул и стал постукивать костяшками пальцев по столу.
     - Ты понимаешь, Чудик, что такое иное?
     - Я живу в мире, где многие обладают этим, а многие нет нет. В  самом
себе я обнаружил исключительные  способности  несколько  недель  назад.  Я
знаю, что мир движется к этому с каждым биением великого рока  и  великого
ролла. Но я не понимаю этого.
     На вытянутом лице Паука появилась улыбка.
     - В этом ты похож на остальных. Все вы знаете то, чего нет.
     - Чего нет?
     - Это не телепатия и не телекинез, хотя число таких феноменов растет,
как  растет  и  иное.  Чудик,  Земля,  мир,  пятая  планета  от  Солнца  -
биологический род, странствующий на двух ногах по влажной  земной  коре  -
все это изменяющееся. Это не одно и то же. Одни люди живут под  солнцем  и
допускают то, что мир изменяется, другие закрывают глаза,  топают  ногами,
затыкают уши и  отрицают  мир.  Большинство  обычно  насмехается  и  тычет
пальцем в тех, кто имеет другие взгляды, кто думает и видит  не  так,  как
все - это сейчас, и точно так же люди поступали на протяжении  всей  своей
истории. Мы унаследовали их заброшенный мир, и  в  нем  происходит  что-то
новое;  мы  даже  не  можем  дать  этому  определение  с  помощью  бедного
человеческого  словаря.  Ты   должен   принять   это   именно   так:   это
неопределенный процесс; ты вовлечен в него;  это  удивительное,  страшное,
глубокое, и не поддающееся толкованию,  непроницаемое  для  твоих  попыток
разглядеть что-нибудь; и требует, чтобы ты путешествовал, определяет  твои
остановки, задержки и отправные точки, может подгонять тебя  с  любовью  и
ненавистью, даже искать смерти для Кида Смерти...
     - ...или дает мне музыкальные способности, - закончил я  за  него.  -
Что ты можешь еще рассказать мне, Паук?
     - Если бы я мог тебе рассказать, или если бы ты мог понять что-нибудь
из моих выводов, Чудик, то это бы потеряло всякую  ценность.  Много  войн,
хаосов и парадоксов назад два  математика  закончили  одну  эру  и  начали
другую... для наших хозяев, наших привидений по имени Человек.  Одним  был
Эйнштейн, который в Теории Относительности определил пределы человеческого
восприятия мира и выразил  математически,  насколько  условия  наблюдателя
влияют на наблюдаемый предмет.
     - Я знаком с этим.
     -  Другим  был  Гедель,  современник   Эйнштейна.   Он   первым   дал
математически  точные  формулировки  более  широкой  области,  лежащей  за
пределами, которые определил Эйнштейна.
     "В любых замкнутых математических системах" - ты можешь прочесть  это
так: "Реальный мир с его непоколебимыми законами  логики",  -  "существует
бесконечное  число  истинных  теорем"  -  ты   читай   так:   "...явлений,
поддающихся постижению и измерению",  -  "которые,  хотя  и  содержатся  в
исходной системе, не могут быть  выведены  из  нее",  -  читай:  "доказаны
ординарной и сверхординарной логикой". То есть, на небесах и на земле, мой
друг Горацио, есть многое,  что  и  не  снилось  вашим  мудрецам.  В  мире
существует бесконечное множество истинных вещей, истинность которых  никак
нельзя  доказать.  Эйнштейн  определил  степень  рационального,  а  Гедель
воткнул булавку в иррациональное и пригвоздил его к стене вселенной; и оно
висит там достаточно долго, чтобы люди знали о том, что оно  есть.  С  тех
пор и мир, и человечество стали изменяться. С другой стороны вселенной нас
мало-помалу  перетянуло  сюда.  Видимые   последствия   теории   Эйнштейна
устремились вверх по выпуклой кривой, и рост их был  невероятно  мощным  в
первый  век  после  открытия,   потом   стал   выравниваться.   Результаты
Геделевского закона поползли по вогнутой кривой, микроскопические сначала,
они  затем  устремились  вровень  с  кривой  Эйнштейна,  пересекли  ее   и
превзошли. В точке пересечения действия законов человечество было способно
достичь пределов известной вселенной  с  помощью  космических  кораблей  и
проецируемыми силами, которые до сих пор имеются в нашем мире для тех, кто
захочет их использовать...
     - Ло Ястреб, - перебил я. - Ло Ястреб посетил другие миры...
     - ...и когда линия закона Геделя взлетела над  линией  Эйнштейна,  ее
тень упала на опустевшую Землю. Человечество затерялось где-то, в мире  не
из этого континуума. Пришли мы и взяли их тела и души - заброшенная шелуха
умершего человечества. Города - суматошные центры межзвездной  торговли  -
рассыпались в песок, который ты видишь на их месте  сегодня.  А  они  были
больше Браннинга-у-моря.
     Я на минуту задумался.
     - Тогда с тех пор должно было пройти очень много времени.
     - Правильно. Городу, через который мы проезжали, тридцать тысяч  лет.
Солнце приобрело еще две планеты с тех  пор,  как  прекратил  существовать
Старый Мир.
     - А подземные пещеры? - внезапно спросил я. - Что находится в них?
     - Ты никогда не спрашивал об этом ваших старейшин?
     - Как-то не приходилось.
     - Эта сеть пещер опутывает всю планету и на самых нижних  ее  уровнях
содержатся источники радиации, с помощью  которой  в  деревнях,  когда  их
население вырождается,  можно  вызвать  управляемое  смешивание  случайных
вариаций генов и хромосом. Хотя мы не используем это уже тысячу лет.  Хотя
радиация все еще существует. Мы,  сначала  смоделированные  по  образцу  и
подобию людей, постепенно становимся  более  сложными  созданиями.  И  чем
сложнее мы становимся, тем  сложнее  нам  оставаться  совершенными:  среди
"нормальных"  становится  все  больше  и  больше  вариаций  -   и   клетки
переполнены забракованным человеческим материалом.
     - Какое отношение все  это  имеет  к  мифологии?  -  мне  надоел  его
монолог.
     - Вспомни мой первый вопрос.
     - Что я знаю о мифологии?
     -  Мне  нужен  геделевский,  а  не  эйнштейновский  ответ.  Меня   не
интересует ни их содержание, ни то, что кроется за ними, ни  то,  как  они
взаимодействуют; меня не интересуют  блестящие  повороты  их  сюжетов,  их
пределы и происхождение. Мне нужна их форма,  их  структура;  что  с  ними
твориться, когда ты прошмыгиваешь мимо них на  темной  дороге,  когда  они
рассеиваются в тумане; их вес, когда они  хлопают  тебя  сзади  по  плечу.
Хотел бы я знать, каково тебе будет взвалить на себя третий, если ты и так
уже несешь два. Кто ты, Чудик?
     - Я... Чудик? - спросил я. - Ла Страшная называла меня как-то Ринго и
Орфеем.
     Паук приподнял подбородок, и подпер голову руками.
     - Да, я это предполагал. Ты знаешь, кто я?
     - Нет.
     - Я - Искариот Зеленоглазого. Я Пат Гаррет Кида Смерти. Я Судья Минос
у врат ада,  которого  ты  должен  был  очаровать  своей  музыкой.  Я  все
предатели, которых только можно  представить.  И  я  повелитель  драконов,
пытающийся содержать двух жен и десяток детей.
     - Ты большой человек, Паук.
     Он кивнул.
     - Что ты знаешь о мифологии?
     - Ты уже третий  раз  спрашиваешь  об  этом,  -  я  поднял  мачете  и
приставил ко рту; переполнявшая меня любовь хотела озвучить (а вся  музыка
утихла) тишину.
     - Проникни в смысл моих слов, Чудик. Я знаю гораздо больше,  чем  ты.
Эти знания облегчат вину, - он бросил череп на стол, как  будто  (мне  так
показалось) предлагая мне, - Я знаю где искать Челку.  Я  могу  пропустить
тебя через ворота. Хотя Кид Смерть может убить меня; я хочу, чтобы ты  это
знал. Он моложе, безжалостней и сильнее меня. Ты хочешь продолжать поиски?
     Я опустил мачете.
     - Это предопределено! Я потерплю неудачу! Ла Страшная говорила, что у
Орфея ничего не вышло.  Ты  пытаешься  рассказать  мне,  что  эти  истории
рассказывают нам, что должно случиться. Ты рассказывал мне, что мы гораздо
старше, чем думаем. Все это много значит для реальности, которую я не могу
изменить! Сейчас ты говоришь, что я потерпел неудачу, как только начал.
     - Ты уверен?
     - Но ты сам только что это сказал.
     - Поскольку мы можем сохранять все больше и больше  нашего  прошлого,
мы все медленнее и медленнее стареем, Чудик.  Лабиринт  теперь  не  такой,
каким он был на Кноссе пятнадцать тысяч лет назад. Ты сможешь быть Орфеем,
осмелившимся бросить вызов  смерти  и  победить.  А  Зеленоглазый  сегодня
вечером может попасть на  крест,  будет  висеть  и  гнить,  и  никогда  не
вернется. Мир уже не тот. Он изменился. Он стал другим.
     - Но...
     - Сейчас вокруг нас столько  всего  происходит...  как  тогда,  когда
первый  певец,  пробудившись  от  своей  песни,   осознал,   чего   стоила
принесенная жертва. Ты не знаешь, Чудик. Все  это  потом  может  оказаться
фальшивой нотой, ложным диссонансом случая  в  гармонии  великого  рока  и
великого ролла.
     На некоторое время я задумался, потом сказал:
     - Я хочу уйти.
     Паук кивнул:
     - Некий каменщик испробовал двухлезвийную секиру на камнях Феста.  Ты
несешь обоюдоострое, с двух сторон отточенное, поющее  мачете.  Интересно,
изменил ли Тесей что-нибудь в лабиринте.
     - Не думаю, - сухо сказал я. - Мифы дают тебе закон,  которому  нужно
следовать...
     - ...который ты можешь или нарушить или подчиниться.
     - Они ставят перед тобой цель...
     - ...и ты можешь или потерять эту цель,  или  достичь,  или  добиться
большего, превзойти самого себя.
     - Почему? Почему ты не можешь  плюнуть  на  эти  древние  истории?  Я
погружусь в море и найду Кида без твоей помощи. Мне плевать на эти басни!
     - Ты сейчас живешь в реальном мире, - печально сказал Паук. - Он идет
откуда-то и уходит куда-то. Мифы всегда затрагивают  то,  на  что  сложнее
всего закрывать глаза. В них перемешаны любовь и ненависть. И ты  робеешь,
ты не решаешься проникнуть в них.
     Он положил череп на стол.
     - Знаешь ли ты, почему  ты  нужен  Киду,  так  же  как  ему  нужен  и
Зеленоглазый?
     Я покачал головой.
     - А я знаю.
     - Я нужен Киду?
     - Как ты думаешь, почему ты здесь?
     - Причина... в _и_н_о_м_?
     - В основном. Сиди и слушай, - Паук откинулся на спинку стула. -  Кид
может изменять любые  материальные  тела  во  все,  что  угодно,  в  сфере
действия своего мозга. Он может превратить дерево в камень, мышь  в  кучку
мха. Но он не может создать что-нибудь из ничего,  из  пустоты.  И  он  не
может взять этот череп и превратить его в вакуум.  А  Зеленоглазый  может.
Вот поэтому-то он и нужен Киду.
     Я вспомнил неожиданную встречу в горах, когда  злобный  красноголовый
демон пытался соблазнить принца-пастуха.
     - Другое, что ему нужно - музыка, Чудик.
     - Музыка?
     - Поэтому он и преследует тебя -  или  заставляет  тебя  преследовать
его. Он  хочет  знать,  что  происходит,  когда  шесть  нот  предвосхищают
седьмую, когда три ноты, переплетаясь друг с другом,  задают  тональность,
мелодия - гамму. Музыка - это чистый  язык  временных  и  пространственных
связей. Он ничего не знает об этом, Чудик. Кид Смерть может управлять,  но
не может создавать. Вот почему ему нужен Зеленоглазый. Он может управлять,
но  не  умеет  приказывать,  а  музыка  повелевает  человеческой  душой  и
подчиняет ее себе. Поэтому ему нужен ты.
     - Но как...
     - Ни в твоем, ни в моем словаре для этого нет слов. Это  все  не  то,
Чудик, это иное. Все, что происходит в мире иного, имеет сюрреалистические
последствия в настоящем.
     Зеленоглазый  создает,  но  это   косвенный   эффект   чего-то   еще,
заложенного в нем. Ты  улавливаешь  и  зачинаешь  музыку,  но  это  только
дополнительная черта того, кем ты являешься на самом деле.
     - К_т_о_ я_?
     - Ты... что-то еще... - я спрашивал требовательно,  а  в  его  ответе
прозвучала насмешка, - но Кид нуждается в вас обоих, - продолжил  Паук.  -
Что ты будешь делать, когда настигнешь его?
     - Своим ножом я продырявлю весь его  живот,  я  выпущу  из  него  всю
кровь. Я буду гнать его по дну моря.  Я...  -  я  запнулся  на  полуслове.
Судорожно втянув воздух так, что заныли ребра, я  прошептал:  -  Я  боюсь.
Паук, я боюсь.
     - Почему?
     Я заглянул в его прикрытые подергивающимися веками глаза.
     - Потому что я не понимал, что я в этом одинок, - я погладил  рукоять
мачете, - Если мне и суждено найти Челку, дальше  я  должен  буду  идти  в
одиночку - без ее любви. Ты не на  моей  стороне,  ты  не  со  мной,  -  я
почувствовал, как охрип мой голос. Но не от  страха  -  это  была  грусть,
которая застревает в горле, першит, когда вы вот-вот заплачете. -  Если  я
найду Челку... я не знаю, что со мной будет... даже если  я  вновь  обрету
ее.
     Паук ждал, что я заплачу. Но я не доставил ему такого удовольствия. И
он, выдержав паузу, сказал:
     - Тогда я думаю, что пропущу тебя, если ты действительно это знаешь.
     Я посмотрел на него.
     Он кивком ответил на мой немой вопрос.
     - Ты еще кое-кого должен увидеть. Здесь, в Браннинге.
     Он встал. В одной руке у него оказался небольшой мешочек.  Он  потряс
им, и внутри зазвенели монеты. Паук кинул мешочек мне, и я поймал его.
     - Кого?
     - Голубку.
     - Ту, которая нарисована на плакате? Но кто...
     - Кто такая Голубка? Голубка - это Елена из Трои, Стар  Антим,  Марио
Монтез, Джин Харлоу, - он остановился.
     - И ты? Иуда и Минос, и Пат Гаррет? Кто ты для нее?
     Паук фыркнул от смеха.
     - Если Голубка - Джин Харлоу, то я Поль Берн.
     - Но почему?
     - Ступай, Чудик. Иди.
     - Иду, - пролепетал я, - иду, - я был смущен. Тем же, чем и вы. Но не
совсем. Я продолжал внимательно смотреть на Паука. Неожиданно  он  швырнул
череп. Череп полетел ко мне, на мгновение задержался в  воздухе,  упал  на
пол и разлетелся. Паук засмеялся. Смех  был  дружественным,  без  шуршанья
рыбьей чешуи и мушиных крыльев, затмевающего смех Кида, без злой насмешки.
Но этот смех испугал меня до смерти. Я выскочил за дверь.  Осколки  черепа
хрустели под ногами. Дверь тут же захлопнулась за мной. А в  глаза  ударил
солнечный свет.



                                    12

                     Покинув Крит, отправляйся в святой храм.
                                             Сапфо. Фрагмент

                     Этим утром я укрылся от  небольшого  дождя  в  чайной
                вместе с докерами. Желтые облака плыли над Босфором. Нашел
                одного человека,  который  говорит  по-французски  и  двух
                других, говорящих по-гречески. Мы говорили о  путешествиях
                и согревали пальцы о стаканы  с  чаем.  Мы,  все  четверо,
                попутешествовали  по  земному  шару.  Радио  над   камином
                перемежало повторяющиеся турецкие мелодии  с  Азнавуром  и
                Битлами. Чудик начинает последний этап своего путешествия.
                Я не могу последовать за ним. Когда дождь  прекратился,  я
                прошел по прибрежному рыбному базару; жабры у  серебристых
                рыбок были вырваны, и казалось, что каждая голова увенчана
                кровавым цветком. Улица с деревянными домами  поворачивала
                в город вверх  по  холму.  Здесь  недавно  бушевал  огонь.
                Несколько  домов  фактически  сгорели  дотла,  но  высокие
                сверкающие  обугленные   плиты   нависали   над   булыжной
                мостовой, где в грязи играли апельсиновой кожурой дети.  Я
                наблюдал,  как  несколько  ребят  гнались  за  рыжеволосым
                мальчиком. Его лицо было мокрым, споткнувшись, он  упал  в
                грязь, потом побежал впереди меня.  Каблуки  его  башмаков
                были стоптаны. Возможно,  сопереживая  этому  мальчику,  я
                изменю цвет волос Кида Смерти, с черного на рыжий.  Прошел
                вдоль стены дворца, топча и расшвыривая  серые  листья  по
                мостовой. Я остановился  на  Султанахмет  Джамми.  Голубые
                узоры поднимались по куполу передо мной. Это действительно
                успокаивало. Через неделю еще один день рождения, я  снова
                смогу начать  скрупулезный  процесс  накладывания  другого
                слоя словесной вязи на  вновь  ободранный  скелет  романа.
                Камни  были  холодны  под  моими  босыми   ногами.   узоры
                продолжали подыматься, увлекая глаза  вверх  и  по  другую
                сторону купола. Снаружи я обулся  и  пошел  по  двору.  На
                втором этаже старой чайханы я  сел  в  углу,  подальше  от
                плиты и попытался подвести своих героев  к  концу  романа.
                Скоро я начну снова. Чтобы окончания были  полезными,  они
                должны быть незавершенными.
                                     Дневник автора. Стамбул, март 1966 г.

                     Каковы ваши достижения?  Осмелитесь  ли  вы  жить  на
                Востоке, где живем мы?  Боитесь  ли  вы  солнца?  Если  вы
                услышите,  что  новая  фиалка  прокладывает   себе   путь,
                расталкивая богов, будете ли вы решительны?
                                        Эмили Дикинсон. Письмо К.С.Тернеру

     "_Ж_е_м_ч_у_ж_и_н_а_" поразила меня.  Миллион  людей  -  это  слишком
много для вылезшего из трущоб. Но горожане все таки более  централизованы.
В этот бурный вечер в конце улицы я увидел эмблему "Жемчужины". Я заглянул
в кошелек. Пауку все же нужно было дать мне денег побольше.
     Черные двери плавились в темно-красных  лучах  заходящего  солнца.  Я
пошел вверх по ступеням лестницы, освещенной оранжевыми огнями. В  воздухе
витали ароматы. Было шумно. Я крепко сжимал мачете. Посетители  совершенно
истоптали ворс ковра своими бесчисленными ногами. На  левой  стене  кто-то
изобразил натюрморт: фрукты, перья, всякая  посуда  на  фоне  мятой  кожи.
Голоса, да. Но там, где звук становиться музыкой, там была тишина.


     - Ло? - спросила собака, сидевшая наверху лестницы.
     Я был сбит с толку.
     - Ло Чудик, - ответил я и улыбнулся  собаке.  Но  ее  морда  осталась
холодной.
     И на балконе, где веселилась Ее компания, встала Она,  наклонилась  и
спросила:
     - Кто ты? - и ее слова рассыпались смехом.
     Она была  прекрасна.  На  ней  было  серебристое  платье  с  глубоким
вырезом, из которого выглядывали  маленькие  прелестные  грудки.  Ее  рот,
казалось, был создан для того, чтобы смеяться. Волосы, густые и блестящие,
как у Маленького Джона. Оказалось, что она обращается ко мне:
     - Да-да. Ты, глупенький. Кто ты?
     Я забыл, что когда к вам обращаются, нужно отвечать. Если  бы  к  вам
обратилась такая красавица, вы тоже не сразу бы ответили.
     Собака кашлянула и объявила:
     - Это... Ло Чудик.
     Все в зале притихли. В наступившей тишине я  понял,  как  здесь  было
шумно. Шепот, смех, разговоры, стук ног  по  полу,  скрип  стульев  -  мне
захотелось, чтобы  шум  возобновился.  В  дверном  проеме,  где  две  змеи
обвивали рукоятку двери, я увидел знакомую  жирную  фигуру  Пистолета.  Он
увидел меня, затаил дыхание и прислонился к косяку.
     Потом Голубка сказала:
     - Ну, ты вовремя, Ло Чудик. Думаю, ты никогда здесь не был. Пистолет,
принеси стул.
     Я удивился. Пистолет был поражен. Не сразу справившись с в  очередной
раз отвисшей челюстью, он все-таки принес стул.
     Я направился к Голубке, пробираясь между  столов,  цветов,  свечей  и
наполненных бокалов; мимо мужчины с собакой на золотой цепочке, женщины  с
украшенными драгоценными камнями  веками  и  грудью,  чуть-чуть  прикрытой
сеткой из серебряной и латунной проволоки. Все они обернулись  посмотреть,
как я иду.
     Я остановился у лестницы, ведущей  на  балкон  Голубки.  Она  стояла,
прислонившись к перилам балкона, и протягивала мне руку.
     - Ты друг Паука, - сказала она, улыбаясь. Когда  она  заговаривает  с
вами, вы чувствуете себя великолепно. - Пистолет,  -  она  оглянулась;  ее
платье сверкало и переливалось. - Поставь стул возле меня.
     Пистолет тут же выполнил ее требование, и мы сели.
     Я видел только ее. Она прильнула ко мне, учащенно  дыша.  Думаю,  что
это так и называлось.
     - Мы должны поговорить. Что тебе рассказать?
     Изумительное дело наблюдать, как дышит женщина.
     - Э... о... хорошо, - я попытался сосредоточить все  внимание  на  ее
лице. - Девять тысяч действительно приятнее,  чем  девяносто  девять?  (Вы
думаете, я знал, о чем спрашиваю?)
     Она беззвучно засмеялась. Это было обворожительно.
     - Ах! Ты должен сам попробовать и испытать это.
     В зале снова зашумели. Голубка продолжала смотреть на меня.
     - Чем ты занимаешься? - спросил я. -  Паук  говорил,  что  ты  можешь
помочь мне найти Челку.
     - Я не знаю, кто такая Челка.
     - Она... тоже была прекрасна.
     На ее лице промелькнуло глубокое сочувствие:
     - Да, - сказала Голубка.
     - Думаю, здесь нам поговорить  не  удастся,  -  я  бросил  взгляд  на
Пистолета, вертящегося возле нее.
     - Проблема не в том, в чем ты думаешь, -  Голубка  приподняла  черные
брови.
     - Это часть...
     - О, - сказала она и вскинула подбородок.
     - А ты? - спросил я. - Что здесь делаешь ты? Кто ты?
     Дуги ее бровей приподнялись еще выше:
     - Ты это серьезно?
     Я кивнул.
     Она смущенно, как бы  ища  поддержки,  повернулась  к  окружающим  ее
людям. Когда никто не попытался ответить на мой  вопрос  вместо  нее,  она
снова взглянула на меня. Ее губы приоткрылись и задрожали.
     - Они говорят, что я - то, что позволяет им всем продолжать любить.
     - Как это? - спросил я.
     Кто-то позади нее спросил:
     - Он действительно не знает?
     С другой стороны раздался еще голос:
     - Не знает о поддержке и необходимости смешивания?
     Голубка приложила пальчик к губам, и они замолчали.
     - Я сама расскажу ему. Чудик - кажется, так тебя зовут?
     - Паук сказал мне, чтобы я поговорил с тобой, - я хотел закрепиться в
ее мире информационными крючками.
     - Ты хочешь, чтобы все было просто. - Она иронически  усмехнулась.  -
Паук. Великий Бог Ло Паук?  Предатель,  лжедруг,  один  из  тех,  кто  уже
подписал смертный приговор Зеленоглазому. Не  интересуйся  теперь  судьбой
этого обреченного человека. Занимайся своими делами, Чудик. Что ты  хочешь
знать?
     - Смертный приговор?..
     Она прикоснулась к моей щеке.
     - Будь эгоистом. Что тебе нужно?
     - Челку! - я вскочил со стула.
     Голубка продолжала сидеть.
     - Теперь я задам тебе вопрос, не ответив на твой. Кто такая Челка?
     - Она была... - я запнулся, - она была прекрасна, как ты.
     Она опустила голову. Светлые, светлые глаза потемнели, и она их  тоже
опустила.
     - Да, - это слово она не сказала, а выдохнула. Ответ я скорее увидел,
чем услышал. И постепенно вопросительное  выражение  на  ее  лице  сменила
ирония.
     - Я... - неправильное слово, - Она...
     Невидимый кулак забарабанил по моим ребрам.  Остановился,  раскрылся,
"рука" дотянулась до моей головы и процарапала лицо под кожей. Лоб и  щеки
горели как от огня. Глаза жгло.
     Голубка перевела дыхание.
     - Понимаю.
     - Да нет, ты не... - вырвалось у меня. - Ты не понимаешь.
     На нас снова смотрели. Она тоже осмотрелась и прикусила губу:
     - Ты и я... не совсем похожи.
     - Что?.. О. Но - Голубка...
     - Да, Чудик?
     - Где я? Я пришел из деревни, из диких пустынь, через драконов, через
цветы. Я бросил звание Ло, ищу свою погибшую девушку и охочусь  на  голого
ковбоя. И где-то грязный принц идет к... смерти, пока  я  болтаюсь  здесь.
Где я, Голубка?
     - Ты у древнейшего места, которое называется Ад, - быстро  заговорила
она.  -  Ты  умеешь  проходить  сквозь  смерть  или  песнь.   Тебе   может
понадобиться помощь, чтобы найти путь отсюда.
     - Я взглянул на свою смуглую девушку и нашел тебя, серебряную.
     Голубка встала, и свет, исходивший от  ее  платья  ослепил  меня.  Ее
гладкая рука скользнула по бедру, и я схватил эту ручку в  свою  шершавую,
грубую руку.
     - Пойдем, - сказала она.
     Спустившись с балкона, она наклонилась ко мне.
     - Мы будем прохаживаться по комнате. Думаю, у тебя есть  выбор,  одно
из двух - или слушать, или смотреть. В том, что ты сможешь и то и  другое,
глубоко сомневаюсь. Я не смогла, но ты попробуй.
     Мы прохаживались по комнате, и мачете постукивало по моей ноге.
     - Мы устали, пытаясь быть людьми, Чудик. Для того, чтобы  выжило  еще
хотя бы двенадцать  поколений,  мы  должны  перемешивать,  перемешивать  и
перемешивать гены.
     Старик, навалившийся животом на стол, изумленно смотрел  на  девушку,
сидящую напротив. Она облизывала губы. У нее были огромные глаза, синие  и
прекрасные. Девушка передразнивала старика.
     - Мы не можем заставить людей иметь больше детей. Но мы можем сделать
идею сексуальных отношений настолько  привлекательной...  -  она  опустила
глаза, - как только можно.
     За другим столом сидела женщина, кожа на ее лице  настолько  обвисла,
что сложно было даже представить, что же скрывается под  этой  маской.  Но
она смеялась. Ее морщинистая рука лежала на  руке  молоденького  мальчика.
Своими густо накрашенными  глазами  женщина  завистливо  смотрела  на  его
подвижные веки, прикрывающие  темные,  как  оливы,  глаза.  И  его  волосы
блестели сильнее, чем у нее, и были густыми и буйными, а  ее  бесформенную
голову украшала прилизанная лаком прическа.
     -  Кто  я,  Чудик?  -  вопрос  прозвучал  (скорее  предположила,  чем
спросила) как риторический. - Я  -  главный  образ  в  рекламной  кампании
секса. Я хорошая-плохая вещь для каждого желающего, для каждого, желающего
быть любимым, - та, которая предпочитает девяносто девять  одному.  Я  та,
кого страстно желают осеменить все  мужчины.  Я  та,  кому  подражают  все
женщины, я диктую моду. Мир подхватывает мои остроты,  жесты  и  даже  мои
ошибки.
     Пара  за  следующим  столом  позабыла   обо   всем.   Они   выглядели
счастливыми, богатыми и довольными. Я позавидовал им.
     - Было время, - говорила Голубка, сжимая мою руку, -  когда  оргии  и
искусственное   осеменение    проводились    тайно.    Теперь    же    это
пропагандируется. Этим я и занимаюсь. Вот я и ответила сразу на  несколько
твоих вопросов.
     Двое подростков, сидящих за столом неподалеку от  нас,  сжимали  руки
друг друга и хихикали. Прежде я думал, что двадцать один  -  ответственный
возраст: он должен быть таким, потому  что  наступит  так  не  скоро.  Эти
малолетки могли здесь делать все, что угодно; и они учились этому на ходу,
причиняя друг другу боль, удивлялись и были до беспамятства счастливы тем,
что открывалось перед ними.
     Я посмотрел на Голубку.
     - Ответ заключается в моем особенном таланте, который  облегчает  мою
работу.
     Пальцы, сжимавшие мою руку, притронулись к  моим  губам,  призывая  к
тишине. А второй рукой она коснулась мачете.
     - Сыграешь, Чудик?
     - Для тебя?
     Она обвела рукой комнату.
     - Для них, - она  повернулась  к  людям.  -  Эй,  вы!  Успокойтесь  и
слушайте! Молчите!
     Люди заулыбались.
     - ...и слушайте!
     Они слушали. Голубка повернулась ко мне и  кивнула.  Я  посмотрел  на
мачете.
     Пистолет схватился за голову. Я улыбнулся ему, присел на край пустого
стола и пробежался пальцами по рукоятке.
     Я сыграл одну ноту. Взглянул на людей. Потом другую. И засмеялся.
     Подростки тоже засмеялись.
     Я сыграл еще несколько нот, снизил, потом поднял их до пронзительного
вопля.
     Я захлопал рукой по столу в такт мелодии.  Музыка  ожила,  понеслась.
Дети думали, что дальше тоже будет весело. Я раскачивался на  краю  стола,
закрыв глаза, хлопал и играл. Сзади кто-то тоже захлопал вместе со мной. Я
усмехнулся в флейту (трудно), и музыка  засверкала.  Я  вспомнил  мелодию,
полученную от Паука. Тогда я решил сделать то, чего  прежде  не  делал.  Я
позволил одной мелодии плыть без моего участия и заиграл  другую.  Тона  и
полутона сливались и подталкивали друг друга в гармонию, когда  неожиданно
налетали на мои хлопки. Я вкладывал музыку в каждое движение своего  тела,
в каждый хлопок ногой, в каждый  нажим  пальца.  Я  играл,  поглядывая  на
людей, обрушивая на них музыку, придавливая их ее весом, и, когда ее стало
достаточно, я затанцевал на столе. Движения повторялись: танцевать  самому
- это совсем не то, что наблюдать за танцующими. Я танцевал на столе.  Изо
всех сил. Я  хлестал  их  музыкой.  Звуки  наталкивались  друг  на  друга,
взрывались. Аккорды распускались, раскрывались,  как  насытившиеся  хищные
цветы. Люди кричали, я пронзал их стремительными ритмами. Они  тряслись  и
не могли усидеть на своих стульях. Я повел  четвертую  линию,  добавляя  в
диссонанс все больше и больше новых нот. Трое начали танцевать со мной.  Я
стал играть для них. Ритм  поддерживал  их  подергиванья.  Старика  трясло
возле синеглазой девушки. Хлоп. Подростки  тряслись,  плечо  -  Хлоп  -  о
плечо. Престарелая пара  крепко  держалась  за  руки.  Хлоп.  Звук  сделал
мертвую петлю, - Хлоп - затронув всех и каждого. Мгновение тишины. Хлоп. И
растекся по всей комнате; и как  драконы  в  пустыне,  люди,  все  вместе,
застонали и застучали по животам в такт мелодии.
     На возвышении, где стоял стол Голубки, кто-то распахнул широкие окна.
Ветер, налетающий на мою потную спину, заставил меня  закашляться.  Кашель
загрохотал в полости моей флейты. Теперь я почувствовал, как шумно и душно
было в замкнутой комнате.  Танцующие  двигались  к  балкону.  Я  продолжил
играть и последовал за ними. Пол был выложен красной и голубой плиткой.  В
золотистых сумерках заструились голубые раны. Двое танцоров прислонились к
перилам балкона, отдыхая. Мачете затихло, когда я оглянулся...
     Ветер развевал серебряное платье. Но это была не Голубка. Она  отняла
смуглые пальцы от смуглых щек, припухшие губы прощались  со  вздохом.  Она
пригладила  волосы,  заморгала,  высматривая  кого-то  среди   людей.   На
некоторое время исчезла среди толпы, снова появилась.
     Смуглая Челка...
     Челка вернулась и вращалась среди танцующих...
     Прекрасная и желанная...
     Однажды я был так голоден, что когда поел, испугался. Теперь - тот же
страх, только сильнее. Музыка играла сама по себе, мачете выпало  из  моей
руки. Однажды Челка швырнула гальку...
     Я побежал по лабиринту танцующих, всех расталкивая.
     Она увидела меня. Я схватил ее за плечи, она стиснула меня, прижалась
щекой к моей шее, грудью к моей груди, рука на моей спине. Ее имя плыло  в
моей голове. Я знал, что делаю ей больно. Ее кулаки вдавились в мою спину.
Глаза мои были мокры и широко открыты.  Я  хотел  открыть  в  ней  все.  Я
стиснул хрупкое тело, ослабил хватку и снова сжал руки.
     В парке, под балконом, выделялось одно  дерево,  над  которым  висело
безумное солнце. На дереве, наклонив голову так низко, как бывает, когда у
человека сломана шея, привязанный руками к ветвям, висел Зеленоглазый.  По
его рукам стекала кровь.
     Она повернулась в моих руках посмотреть, что я там увидел, и  тут  же
закрыла ладонями мои глаза. Я почувствовал,  как  из  ее  рук  заструилась
музыка. Это была траурная песнь девушки, закрывавшей сейчас мои  глаза,  и
звучала она для распятого принца.
     И сквозь музыку я различил шепот.
     -  Чудик,  будь  осторожен.  -  Это  был  голос  Голубки.  -   Хочешь
рассмотреть это внимательно?
     Пальцы у моего лица замерли.
     Я могу заглядывать вглубь. Где-то в скалах скал, под дождем, ты умер.
Хочешь посмотреть на это внимательнее?..
     - Я не привидение!
     - О, ты реален, Чудик. Но возможно...
     Я повертел головой, но темнота не отступила.
     - Ты хочешь узнать о Киде?
     - Я хочу знать, что поможет мне убить его.
     - Тогда слушай. Кид Смерть может возвращать жизнь  только  тем,  кого
убил он сам. Он властен только над теми цветами, которые собрал сам. Но ты
же знаешь, кто возвратил ее тебе...
     - Убери руки.
     - У тебя есть выбор, Чудик, решай, быстрее, - прошептала  Голубка.  -
Ты хочешь увидеть, что тебя ждет впереди? Или только то, что было прежде?
     - Твои руки. Я не могу сквозь  них  ничего  увидеть  впереди...  -  я
остановился, ужаснувшись тому, что сказал.
     - Я очень  талантлива,  Чудик,  -  свет  проник  ко  мне,  когда  она
чуть-чуть  отняла  ладони.  -  Мне  пришлось  отточить  этот   талант   до
совершенства, чтобы выжить. Ты не можешь  отказываться  от  законов  мира,
который сам выбрал...
     Я сжал ее запястья и оторвал руки от своего  лица.  Несколько  секунд
Голубка сопротивлялась, потом опустила руки. Зеленоглазый все так же висел
на дереве.
     Я схватил руки Голубки.
     - Где она?
     Я оглядел  террасу.  Потом  встряхнул  Голубку  и  прижал  к  перилам
балкона.
     - Я превратилась в ту, которую  ты  любил,  Чудик.  Это  часть  моего
таланта. Вот поэтому-то я и могу быть Голубкой.
     - Но ты...
     Она пожала плечами, ее рука скользнула по  серебристой  ткани.  Ткань
изменилась.
     - И они, - я обвел людей рукой. Подростки, все еще держась за руки  и
хихикая, направлялись в парк. - Они зовут тебя, Ла Голубка.
     Голубка вскинула голову, отбросив назад волосы.
     - Нет, Чудик, - она покачала головой. Кто тебе это сказал, Чудик? Кто
тебе это сказал? Я Ле Голубка.
     Меня знобило. Голубка протянула мне тонкую руку.
     - Ты не знаешь, Чудик? Ты и вправду не...
     Я отступил назад, поднял мачете.
     - Чудик, мы не люди! Мы живем на их планете, потому что они истребили
себя. Мы попытались взять их форму, их память, их  мифы.  Но  все  это  не
пригодно для нас. Это иллюзия, Чудик. Довольно.  Тебя  возвратил  к  жизни
Зеленоглазый. Он был одним из тех,  кто  действительно  мог  вернуть  твою
Челку.
     - Зеленоглазый?
     - Мы не такие, какими были древние люди, мы...
     Я повернулся и выбежал с балкона.
     В комнате я опрокинул стол и пронесся мимо залаявшей собаки.
     - Ло Чудик! - она сидела на возвышении возле стены. -  Подожди.  Тебе
будет интересно, если ты увидишь то, что находится под "Жемчужиной"?
     Прежде, чем я успел ответить, собака нажала носом кнопку на стене.
     Пол начал вращаться. Почти в истерике я понял, что происходит.  Полом
служили две панели поляризованного пластика, лежащих одна на другой. Когда
они стали прозрачными, я увидел  фигуры,  движущиеся  в  расщелинах  между
камней, под креслами и ножками столов.
     - "Жемчужина" построена над  одним  из  коридоров  клетки  Браннинга.
Смотри, они бродят там, цепляются за стены. Нам не  нужен  сторож  клетки.
Старая компьютерная система людей для Физических Гармонических Заграждений
и Ассоциаций Бредовых Ответов заботится об этих иллюзиях. Внизу целый  ад,
наполненный удовлетворенными желаниями...
     Я упал на пол и прижался лицом к пластику.
     - ФЕДРА, - закричал я. - ФЕДРА, где она?
     - Привет, мальчик, - в темноте засверкали  огоньки.  Пара  существ  с
многочисленными, слишком многочисленными руками,  стояла,  обнявшись,  над
мигающей машиной.
     - ФЕДРА!..
     - Это не тот, это неправильный лабиринт, мальчик.  Здесь,  внизу,  ты
можешь найти другую иллюзию. Она последует за тобой к двери, но  когда  ты
обернешься, чтобы убедиться, что она здесь, она исчезнет и ты уйдешь  сам.
Так зачем пытаться?
     Голос был еле слышен сквозь пол.
     - Здесь за все  отвечает  мать.  Не  приходи  сюда  играть  на  своем
кровавом мачете. Ты пытаешься получишь ее и ты  вернешь  ее  назад  другим
путем.  Ты  -   пучок   психических   проявлений,   многосексуальности   и
бесплотности, и ты  -  ты  пытаешься  на  все  это  надеть  ограничивающую
человеческую маску. Ищи где-то за рамой зеркала...
     - Где...
     - Ты умолял дерево?
     Подо мной проходило множество иллюзий  клетки,  они  шли,  шатаясь  и
толкаясь, под мигающими огнями ФЕДРЫ. Я вскочил и бросился бежать.  Собака
залаяла мне вслед, когда я захлопнул дверь.
     Я пробежал по лестнице и вылетел в  парк,  с  трудом  удержавшись  на
ногах. Вокруг металлических башен и на террасах  плясали  толпы,  из  окон
доносилось пение.
     Я остановился возле дерева и  заиграл  для  него,  умоляя.  Я  пустил
аккорды по течению, уповая на счастливый случай, и молил о решении.  Начал
я смиренно, и песнь опустошала меня до тех пор, пока не осталась яма.  Ад,
в который я погружался. Там была ярость. Это была моя ярость, и я  передал
ее ему. Там была любовь. И  она  пронзительно  кричала,  не  слыша  пения,
доносившегося из окон.
     Руки Зеленоглазого были разбиты в тех  местах,  где  их  привязали  к
ветвям. Одна рука соскользнула вниз по коре...
     ...И ничего. Я вскрикнул, как от смертельной раны. И  сжимая  рукоять
мачете двумя руками, продырявил его бедро, вогнав острие в  дерево.  Снова
вскрикнул и, дрожа, выдернул обратно.



                                    13

                     Ушел он, как к себе домой,
                     О человеке возроптав.
                     Был галилейский день кровав
                     Под вавилонскою звездой,
                     Одевший мир вселенской тьмой.
                                       Уильям Батлер Йетс "Песнь из пьесы"

                     Я слышал, что вы даете тысячу долларов за  мое  тело,
                которое,  как  я  понимаю,  интересует  вас   в   качестве
                свидетеля... в таком случае, если бы я появился в суде,  я
                дал бы выгодные вам показания. Но  против  меня  выдвинуты
                обвинения  за  события,  произошедшие  в  войне  в  округе
                Линкольн, и я боюсь появляться там,  поскольку  мои  враги
                наверняка постараются убить меня.
                    Уильям Х.Бонни (Билли Кид). Письмо Губернатору Уоллесу

                     Я искал с венками, исправляющими эту ошибку.
                                                      Эндрю Марвел "Венец"

     Море штормило. Утро неслось над водой. Я шел вдоль  морского  берега,
сплошь усыпанного ракушками. Я вспомнил  тот  день,  когда  мы  въехали  в
Браннинг на драконах. Теперь Его жизнь и мои иллюзии  были  утрачены.  Чем
дальше от Браннинга я отходил, тем меньше он становился. Я шел, при каждом
шаге вонзая мачете в песок.
     Так прошла вся  ночь,  но  я  не  устал.  Что-то  подталкивало  меня,
подгоняло, так что я не мог остановиться. Пологий берег был  прекрасен.  Я
поднялся на дюну, гребень которой порос высокой шелестящей травой.
     - Эй, Чудик!
     Что бы это ни было, я вскинулся, как от звона неожиданно сработавшего
будильника.
     - Как живешь?
     Он сидел на бревне, вдавленном в сырую  землю  у  подножия  дюны.  Он
откинул волосы, и снизу вверх искоса посмотрел на меня. Солнце  отражалось
в кристалликах соли, покрывающих его плечи и руки.
     - Я долго ждал, очень долго, - сказал Кид, почесывая колено. - Как ты
себя чувствуешь?
     - Не знаю. Устал.
     - Не сыграешь? - он указал на мачете. - Спускайся вниз.
     - Не хочу.
     Песок посыпался из-под моих ног. Я смотрел на  Кида,  и  вдруг  кусок
дюны подо мной обвалился. Я пошатнулся, страх гнал меня прочь, подальше от
этого места. Но я упал и под хихиканье Кида покатился  вниз  по  песчаному
склону. Дно. Я еще несколько раз перевернулся. Кид все  так  же  сидел  на
бревне и смотрел теперь на меня сверху вниз.
     - Чего ты хочешь? - прошептал я. - Ты потерял Зеленоглазого. Что тебе
надо от меня?
     Он поковырялся в ушах и улыбнулся массой мелких зубов.
     - Мне нужно это, - и  указал  на  мачете.  -  Ты  думаешь,  что  Паук
действительно... - он остановился. - Паук решил, что Зеленоглазый, ты и  я
не должны жить в одном мире. Это слишком опасно. Тогда я подписал смертный
приговор и повесил Зеленоглазого, ты играл для него, а я плакал в море,  в
котором ты не сможешь увидеть слез. Ты веришь этому?
     - Я не... Я не знаю.
     - Я верю, что Зеленоглазый жив. Не знаю. Я не могу проследить за ним,
как за остальными людьми. Он мог умереть, - он наклонился вперед и обнажил
свои зубы. - Но он жив.
     Я сидел на песке, пристально глядя на него.
     - Дай мне свой меч.
     Я приподнялся. Помедлил, а потом стремительно  замахнулся  и  ударил.
Кид уклонился. Мачете раскололо бревно.
     - Если ты ударишь меня, - начал Кид,  -  думаю,  что  все  это  будет
неприятно. Я истеку кровью. Но если я смогу сказать о чем ты  думаешь,  ну
тогда, все попытки избавиться от меня будут просто бесполезными.
     Он пожал плечами и мягко улыбнулся. Потом протянул руку к мачете.
     Я разжал пальцы. Он взял нож, погладил лезвие.
     - Нет, - вздохнул он, -  Нет,  мне  от  этого  никакой  пользы,  -  и
возвратил мачете. - Покажи, как ты играешь.
     Я забрал мачете; оно было мое,  и  мне  не  хотелось,  чтобы  он  его
держал.
     Кид почесал правую пятку левой ногой.
     - Покажи мне. Мне не нужен твой меч, мне нужна музыка, которая в нем.
Сыграй, Чудик, - он кивнул.
     Я в ужасе поднес мачете ко рту.
     - Давай.
     Прозвучала дрожащая нота.
     Кид слегка наклонился, опустил золотистые ресницы.
     - Сейчас я хочу забрать все, что осталось, - он сцепил пальцы рук.  И
стал отбивать ногой такт, царапая землю когтями.
     Еще нота.
     Я стал выводить третью...
     Это был и звук, и движение, и чувство одновременно. Это было  громкое
"щелк!"; Кид изогнулся дугой и схватился за шею.  На  его  лице  отразился
ужас. Паук, стоя на гребне дюны, крикнул мне:
     - Продолжай играть, черт побери!
     Мачете пронзительно кричало.
     - Пока ты играешь, он не может использовать свой ум  для  чего-нибудь
еще!
     Кид вскочил с бревна. Бич хлестнул над моей головой. Кровь потекла по
груди красноголового. Он отступил на шаг, споткнулся  о  бревно,  упал.  Я
отскочил в сторону, ухитрившись удержаться на ногах -  такие  пустяки  мне
даются проще, чем другим людям. Я  все  еще  извлекал  какие-то  звуки  из
мачете.
     Паук, щелкая бичом, соскользнул вниз. Кид, прикрывая  живот,  пополз.
Жабры под красными волосами раздувались на всю шею. Паук  повернувшись  ко
мне закричал:
     - Не останавливайся, Чудик!
     Кид зашипел и стал грызть землю. Он перевернулся на бок, все его лицо
было в песке... рот, подбородок...
     - Паук... ой, Паук. Прекрати! Не надо, пожалуйста... не надо... не...
- бич хлестнул по щеке, и Кид схватился за лицо.
     - Играй, Чудик! Или, черт побери, или он убьет меня!
     Музыкальная буря поднялась на октаву выше, ноты пронзило утро.
     - Ааааа... нет, Паук! Не  бей  меня!  -  закричал  Кид  окровавленным
языком. - Не надо... аааааа! Это больно! Больно! Ты же мой друг,  Паук!...
Нет! Ты же вроде бы как мой... - он  зарыдал.  Бич  стегал  Кида  снова  и
снова.
     По плечам Паука стекал пот.
     - Ладно, - сказал он. И начал сворачивать бич, тяжело дыша.
     Язык мой болел, руки онемели. Паук смотрел то на меня, то на Кида.
     - Вот и все.
     - Это... было необходимо? - спросил я.
     Паук смотрел на землю.
     Там среди мусора, выброшенного морем,  что-то  зашевелилось.  Длинные
шипы растения сворачивались в кольцо, ложились и на них появлялись цветы.
     - Пойдем, - сказал Паук и полез  наверх.  Я  последовал  за  ним,  на
вершине дюны я оглянулся. На голове трупа копошился букет цветов, впиваясь
в глаза и рот. Мы спустились с дюны.
     Внизу он повернулся ко мне и нахмурился.
     - Я просто спас твою жизнь, мальчик. Вот и все.
     - Паук?..
     - Что?
     - Зеленоглазый... Я думаю, что я кое-что понял.
     - Что? Пойдем. Нам надо возвращаться.
     - Как Кид... я  могу  возвращать  к  жизни  тех,  кого  сам  убил,  -
задумчиво сказал я.
     - Да, как в том ущелье, - сказал Паук. -  Ты  можешь  возвращаться  и
сам.  Ты  позволишь  себе  умереть   и   снова   вернешься.   Зеленоглазый
единственный, кто может вернуть твою Челку - теперь.
     - Зеленоглазый. Он умер.
     Паук кивнул.
     - Ты убил его. Это был  последний  удар  твоего...  -  он  указал  на
мачете.
     - О, - выдохнул я. - Что происходит в Браннинге?
     - Беспорядки.
     - Почему?
     - Люди жаждут собственного будущего.
     На мгновение я представил лицо Кида. Это причинило мне боль.
     - Я возвращаюсь, - сказал Паук. - Ты пойдешь со мной?
     Волны накатывались на песок.
     Я задумался.
     - Да, но не сейчас.
     - Думаю, что Зеленоглазый, - Паук раздавил ногой что-то на  песке,  -
подождет. И Голубка тоже. Сейчас она ведет в  танце  и  не  совсем  готова
простить тебе выбор, который ты сделал.
     - Что за выбор?
     - Между реальным... и всем остальным.
     - Что же я выбирал?
     Паук усмехнулся и хлопнул меня по плечу.
     - Может быть, ты узнаешь это, когда вернешься. Куда ты направляешься?
- он повернулся, собираясь уходить.
     - Паук?
     Паук оглянулся.
     - В моей  деревне  жил  человек,  который  был  неудовлетворен  своей
жизнью. Тогда он покинул этот мир, побывал на Луне и на  других  планетах,
потом посетил другие далекие звезды. Я могу попасть туда?
     Паук кивнул.
     - Я тоже однажды так сделал. Но когда  я  вернулся,  все  то,  что  я
оставил, поджидало меня.
     - И на что же это вообще будет похоже?
     - Там будет совсем не  то,  чего  ты  ожидаешь,  -  он  усмехнулся  и
отвернулся.
     - Это будет... иное?
     Паук продолжал шагать по песку. Утро разливалось над морем, и темнота
отступала вдоль берега, все дальше и дальше. Я повернулся и пошел за ней.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: