многочисленные подбородки:
- Да мы всей семьей ютимся вчетвером на одной кровати. Если бы ко мне
пришла родная мать, я и то не смог бы дать ей одеяло и место у огня.
- Как вы могли заметить, я - менестрель. - Голос Тома вызвал эхо даже в
переполненном помещении. - Вне всяких сомнений, у вас найдется хотя бы пара
соломенных тюфяков где-нибудь в углу в качестве платы за то, что я буду
развлекать ваших постояльцев занимательными рассказами, фокусами, глотанием
огня и жонглированием.
Хозяин расхохотался ему в лицо.
Когда Мэт выволакивал менестреля обратно на улицу, Том проворчал своим
обычным тоном:
- Ты не дал мне даже заикнуться о конюшне. А я наверняка сумел бы выбить
нам место хотя бы на сеновале.
- На сеновалах и в амбарах я уже наспался с тех пор, как покинул Эмондов
Луг, - буркнул Мэт. - И под кустами, кстати, тоже. Я хочу ночевать в
кровати.
Но в следующих четырех гостиницах, которые попались им на пути, хозяева
отказывали так же, как и в первой. Из последних двух их едва не вытолкали
взашей, когда Мэт предложил хозяевам сыграть в кости на постель. И когда
хозяин пятой, между прочим, именуемой "Славная королева", заявил им, что не
в состоянии дать соломенный тюфяк и самой королеве, Мэт вздохнул и спросил:
- А как насчет конюшни? Мы вполне могли бы устроиться на сеновале за ту
же плату.
- Моя конюшня для лошадей, - ответил круглолицый хозяин. - А не для той
прорвы народу, что шатается по городу.
До появления Мэта и Тома владелец гостиницы занимался тем, что заботливо
протирал столовое серебро. Теперь он полюбовался только что отполированным
серебряным кубком и, открыв дверцу, убрал его во чрево буфета рядом с
другими, явно принадлежавшими разным сервизам. Верхняя часть буфета
опиралась на широкую столешницу, и на ней, за буфетной дверцей, Мэт заметил
стаканчик из тисненой кожи. Стаканчик для игры в кости.
- Я не пускаю ночевать в конюшню, чтобы лошади не пугались, - продолжал
тем временем хозяин. - А то пустишь кого, а он, чего доброго, удерет вместе
с ними. Проезжие хорошо платят мне за конюшню, рассчитывая на заботливое
обращение с животными и их сохранность, к тому же у меня самого там в
стойлах две кобылы. И в моей конюшне кроватей для вас нет.
Мэт же задумчиво глядел на стаканчик для костей. Потом достал из кармана
золотую андорскую крону и положил ее на комод. Чуть погодя рядом легла
серебряная марка Тар Валона, потом золотая, а замкнула ряд золотая
тайренская крона. При виде монет хозяин гостиницы облизал внезапно
пересохшие губы. Мэт добавил две иллианские серебряные марки, еще одну
андорскую крону и посмотрел на трактирщика, на округлом лице которого
отразилось мучительное колебание. Мэт потянулся сгрести деньги обратно в
карман. Но ладонь хозяина дотянулась до монет первой.
- Пожалуй, вы двое не очень обеспокоите лошадей.
Мэт улыбнулся:
- Кстати, о лошадях. Сколько стоит пара ваших? Оседланных и с упряжью,
конечно.
- Я не собираюсь продавать своих лошадей, - ответил хозяин, подхватывая
монеты с комода.
Мэт взял стаканчик и выразительно потряс. Застучали кости.
- Ставлю вдвое больше против лошадей, седел и уздечек. - Теперь он слегка
потряс карман, чтобы красноречивый звон монет убедил хозяина в
платежеспособности постояльца и обеспеченности его ставки. - Один мой бросок
против лучшего из двух ваших!
Он готов был рассмеяться, увидев алчный блеск в глазах хозяина.
Переступив порог конюшни, Мэт первым делом заглянул в полдюжину стойл с
лошадьми и отыскал пару гнедых меринов. Были они не ахти, но главное их
достоинство заключалось в том, что принадлежали они теперь Мэту. Нечищеные и
неухоженные создания выглядели тем не менее неплохо, учитывая, что все
конюхи, за исключением одного, от хозяина сбежали. Сам трактирщик о
сбежавших отозвался с явным негодованием, как и об их необоснованных жалобах
на то, что они-де не могут прожить на те деньги, что хозяин им платит. Ушат
презрения достался и единственному оставшемуся конюху, этот бессовестный
имел наглость заявить, что уходит домой спать, потому что он, видите ли,
устал работать за троих.
- Пять шестерок! - пробормотал Том за спиной у Мэта.
Менестрель скептически оглядывал конюшню, видимо, сожалея, что мысль
переночевать в обществе лошадей пришла на ум именно ему, и находя эту идею
не столь привлекательной, как представлялось в первой гостинице. В лучах
заходящего солнца, врывающихся в большие двери, кружились пылинки. Веревки,
на которых поднимали кипы сена, сейчас свисали с блоков на балках, подобно
увядшему плющу. Сеновал наверху заволокло сумраком.
- Когда он выбросил четыре шестерки и пятерку со второго броска, то
посчитал, что ты наверняка проиграл. Точно так же, признаться, подумал и я,
- продолжал Том. - Ведь в последнее время ты не на каждом броске
выигрываешь!
- Я выигрываю достаточно.
Мэт как будто был даже доволен, что не каждый его бросок приносил
выигрыш. Везение оно, конечно, везением, но при воспоминании о вечере по
спине все еще пробегал мороз. В те минуты, когда он тряс стаканчик, Мэт
отнюдь не был уверен, как лягут кости, сколько очков выпадет. Юноша забросил
свой посох наверх, на сеновал, и тут ударил гром. Мэт вскарабкался на
сеновал по шаткой лесенке и окликнул Тома:
- Это была хорошая мысль! Мне кажется, сегодня ночью лучше иметь крышу
над головой, а не мокнуть под ливНем. Большая часть сена была сложена кипами
вдоль стен конюшни, но места вполне хватало для того, чтобы расстелить плащ.
Пока Том влезал на сеновал, Мэт достал из торбы два каравая хлеба и
треугольный кусок сыра с зелеными прожилками. Хозяин гостиницы, имя которого
было Джерал Флорри, расстался с этим богатством, лишь получив столько денег,
сколько во времена поспокойнее стоила бы одна из его лошадей. Когда Том с
Мэтом приступили к трапезе, запивая еду водой из своих дорожных фляжек, -
вина у Флорри не было ни за какие деньги, - по крыше забарабанил дождь.
Покончив с ужином. Том достал трутницу, набил табаком трубку с длинным
чубуком и со всеми удобствами расположился покурить.
Мэт лежал на спине, уставившись в сумрак под крышей и размышляя о том,
кончится ли дождь к утру, - очень уж ему хотелось как можно скорей
избавиться от письма. И вдруг в конюшне раздался резкий скрип несмазанного
колеса. Мгновенно подкатившись к краю сеновала, Мэт посмотрел вниз. Сумерки
хоть и сгустились, но в сумраке еще многое можно было разглядеть.
Стройная женщина, только что вошедшая из-под дождя в конюшню, опустила
наземь оглобли своей тележки с большими колесами и устало разогнула спину.
Снимая с плеч плащ и стряхивая с него капли дождя, она что-то бурчала себе
под нос. Волосы ее были заплетены во множество тоненьких косичек, шелковое
платье - Мат почему-то решил, что оно бледно-зеленого цвета, - было на груди
щедро украшено причудливой вышивкой. Когда-то это платье было великолепным,
теперь же оно обтрепалось и запачкалось. Женщина потерла кулаками поясницу,
снова произнеся что-то низким голосом, потом быстро подошла к дверям конюшни
и пристально вгляделась в дождевую завесу. Так же поспешно она потянула
створки на себя и плотно затворила двери, отчего все помещение погрузилось
во мрак. В темноте послышались отчетливое шуршание, позвякивание, хлюпанье,
и внезапно в фонаре, который женщина держала в руках, вспыхнул яркий язычок
пламени. Она огляделась, заметила в стене крюк, повесила на него фонарь, а
потом стала копаться под парусиной, покрывавшей тележку.
- Быстро она управилась, - тихо произнес Том, не разжимая зубов и не
вынимая изо рта трубки. - В этакой темноте, высекая огонь кресалом, недолго
и конюшню спалить.
Пришелица вновь появилась в круге света с краюхой хлеба, которая была,
скорее всего, черствой, так как женщина ела медленно, несмотря на явный
голод.
- У нас сыра не осталось? - прошептал Мэт.
Том в ответ лишь покачал головой.
Женщина вдруг начала принюхиваться, видимо, почувствовав запах табачного
дыма. Мэт уже готов был встать и обнаружить себя, но тут одна из дверных
створок вновь отворилась.
Женщина пригнулась, готовая бежать, но из-под дождя навстречу ей шагнули
четверо мужчин, на ходу сбрасывая мокрые плащи. Под плащами оказались
светлые куртки с широкими рукавами и вышивкой на груди, мешковатые штаны
также были богато расшиты сверху донизу. Одежда могла бы показаться смешной,
если бы не плотно сбитые фигуры и мрачные лица самих мужчин.
- Ну что, Алудра, - проговорил один, в желтой куртке, - похоже, бежала ты
не так быстро, как тебе хотелось, а?
Мэт отметил про себя, что у незнакомца в желтом весьма необычный выговор.
- Таммуз, - женщина произнесла это имя так, будто оно было ругательством,
- тебе что, мало? Ты добился, чтобы меня вышвырнули из гильдии, хотя именно
из-за тебя все не ладилось! Хоть и вымахал с быка, а мозги куриные, вот и
напортачил. А теперь еще меня преследуешь. - У нее был тот же чудной
выговор, что и у мужчины. - Или ты думаешь, что я рада тебя видеть?
Тот, кого назвали Таммузом, засмеялся:
- Дура ты, Алудра, и я это всегда знал. Если бы ты просто исчезла, то
могла бы еще долго прожить где-нибудь в глуши. Но ты ведь не могла позабыть
наших секретов, а? Надеялась, что мы ничего не узнаем? Ты пыталась
зарабатывать на жизнь тем, на что имеет право только гильдия, только она
одна. - Внезапно в его руке сверкнул нож. - С каким же удовольствием я
перережу тебе горло, Алудра!
Мэт понял, что делает, только в тот миг, когда, уже поднявшись с места,
крепко ухватился за одну из свисающих с потолка двойных веревок и прыгнул с
сеновала вниз. Чтоб мне сгореть, дураку распроклятому! - только и успело
промелькнуть у него в голове.
В следующее мгновение он врезался в разодетую четверку, и мужчины
попадали наземь, точно кегли после удачного броска увесистого шара. Веревка
выскользнула из рук Мэта, и он покатился по устланному соломой полу,
рассыпая вокруг монеты из карманов и под конец въехав в стенку стойла. Когда
юноша поднялся, все четверо незнакомцев были уже на ногах. И в руках у всех
четверых сверкали ножи. Вот же ослепленный Светом дурак! Чтоб мне сгореть!
Нет, чтоб мне сгореть!
- Мэт!
Он поднял голову, и Том кинул ему посох. Мэт на лету поймал его, и
вовремя - в следующий миг нож Таммуза отлетел в сторону, а сам он получил
концом шеста в висок. Таммуз рухнул. Но остальные трое уже наседали на Мэта,
и юноша вовсю завертел шестом, отбиваясь от хищной стали, рассыпая хлесткие
удары по коленям, лодыжкам, ребрам и выбирая момент, чтобы довершить все
ударом по голове. Все слилось в лихорадочно краткий миг. Когда последний из
нападавших свалился наземь, Мэт застыл на пару секунд, потом поднял взгляд
на женщину:
- Вы нарочно выбрали именно эту конюшню, чтобы вас тут убивали?
Она сунула кинжал с тонким лезвием обратно в ножны, висевшие у нее на
поясе:
- Я хотела тебе помочь, но побоялась, что ты примешь меня в суматохе за
одного из этих шутов-переростков, если я сделаю к тебе хоть шаг с клинком в
руке. А выбрала я эту конюшню потому, что дождь, как известно, мокрый, как и
я, а ее никто не сторожил.
Она была старше, чем показалось Мэту, лет на десять-пятнадцать старше
его, но все равно хорошенькая, с большими темными глазами и маленьким
ротиком, до того пухлым, будто его обладательница надула губки. Или
изготовилась к поцелую. Мэт хохотнул и оперся на свой шест:
- Ну, что сделано, то сделано. Наверное, вы вовсе не пытались вывалить на
