Кругом было тихо, только изредка взбрехивала собака по ту сторону
перекидного мостика через овраг; деревья не могли скрыть его, как
летом. Собака то взбегала на мостик, состоящий из нескольких
почерневших бревен, то отступала обратно, боясь поскользнуться,
упасть вниз; оттуда поднимался пар, сквозь мусор и завалы пробивался
ручей.
На нашем берегу стоял теленок, очень худой, с крупной головой и
тонкими длинными ножками. Он уже пытался спуститься на мостик,
пробраться к дому, но собака каждый раз отпугивала его, хотя совсем
не хотела отгонять - это был ее теленок, домашний зверь, он должен
быть во дворе! Она, как умела, помогала ему, бросалась навстречу и
отступала. Пробежать по скользким доскам, оказаться сзади и
подогнать неразумного к дому она боялась, а теленок боялся ее резких
скачков и громкого лая, и так они, желая одного и того же,
оставались на месте. Надо помочь дураку, решил Марк, и пошел к
мостику.
Как он удивился, как смешно ему стало, и тепло, когда он потрогал
худую жилистую шею. Теленок был размером с очень большую собаку,
дога, такого когда-то привели к нему в гости с хозяином, молодым
пижоном: тот в недоумении разглядывал нелепую обстановку -
колченогий стол, лежанку на бревнах, карты на стенах, приколотые
большими булавками... Здесь жил настоящий ученый, и этот маменькин
сынок старался показать, что ничуть не удивлен убогостью жизни. Зато
его дог от всей этой мерзости скорчил огромную курносую морду и
отошел в угол с явным намерением оросить обои... Но в общему
облегчению разговор закончился, и надменный дог удалился, изящно и
разболтанно переступая мускулистыми лапами по линолеуму.
Марк обнял теленка за шею и осторожно повел его по бревнам, тот
понял и очень старался. Собака замолчала, тоже поняв, что незнакомец
все делает верно. Оказавшись на другом краю, теленок тут же
припустил к воротам, а пес, обнюхав брюки Марка, решил не поднимать
шума и потрусил за теленком. Марк остался стоять перед деревней.
Кстати, он вспомнил, надо бы наведаться в домик, который старик
завещал ему.
4
И отправился, но не добрался до места - явилась весна, ручьи ливнями
по склону, дорогу развезло, и дом погряз в черном месиве, так что и
близко не подобраться. Он разглядел только, что стекла целы, дверь
заперта, скамеечка сломана и, перевернутая, лежит посреди двора... А
потом надолго забыл о домике, потому что произошли события, решившие
дальнейшую судьбу Института, и Марка тоже, хотя казалось, ничто уже,
исходящее из этих стен, не может вывести его из погруженности в
себя. Он потихоньку пробирался в свой кабинетик, запирался там,
смотрел в окно, дремал, положив голову на стол или читал кровавый
детектив, чем бездарней, тем лучше. Проблески таланта вызывали у
него тянущее чувство беспокойства в груди, будто что-то важное
забыл, а где, не знает. Едва дождавшись обеда, он исчезал до
следующего утра. Его записки по-прежнему пылились в углу. Иногда он
вспоминал, что уже весна, срок, данный ему Ипполитом истекает, а он
по-прежнему ничего в своей жизни не решил. И тут же забывал об этом,
смотреть дальше завтрашнего дня он не желал.
А тут объявили собрание, решается, мол, судьба науки. Не пойти было
уж слишком вызывающе, и Марк поплелся, кляня все на свете, заранее
ненавидя давно надоевшие лица.
На самом же деле лиц почти не осталось, пусть нагловатых, но смелых
и неглупых - служили в других странах, и Марка иногда звали. Если б
он остался верен своей возлюбленной науке, то, может, встрепенулся
бы и полетел, снова засуетился бы, не давая себе времени вдуматься,
- и жизнь поехала бы по старой колее, может, несколько успешней,
может, нет... И, кто знает, не пришла ли бы к тому же, совершив еще
один круг, или виток спирали?.. Сейчас же, чувствуя непреодолимую
тяжесть и безразличие ко всему, он, как дневной филин, сидел на
сучке и гугукал - пусть мне будет хуже.
И вот хуже наступило. Вбегает Ипполит, и сходу, с истерическим
надрывом выпаливает, что жить в прежнем составе невозможно,
пришельцы поглотили весь бюджет, а новых поступлений не предвидится
из-за ужасного кризиса, охватившего страну.
Марк, никогда не вникавший в политические дрязги, слушал с
недоумением: почему - вдруг, если всегда так? Он с детства знал,
усвоил с первыми проблесками сознания, что сверху всегда исходят
волны жестокости и всяких тягот, иногда сильней, иногда слабей, а ум
и хитрость людей в том, чтобы эти препоны обходить, и жить по своему
разумению... Он помнил ночь, круг света, скатерть, головы родителей,
их шепот, вздохи, - "зачем ты это сказал? тебе детей не жалко?.." и
многое другое. В его отношении к власти смешались наследственный
страх, недоверие и брезгливость. "Порядочный не лезет туда..."
- Наша линия верна, - кричал Ипполит, сжимая в кулачке список
сокращаемых лиц. Все сжались в ожидании, никто не возражал. Марк был
уверен, что его фамилия одна из первых.
"Вдруг с шумом распахнулись двери!" В полутемный зал хлынул свет, и
знакомый голос разнесся по всем углам:
- Есть другая линия!..
5
- В дверях стоял наездник молодой
- Его глаза как молнии сверкали...
Опять лезут в голову пошлые строки! Сборища в подъездах, блатные
песенки послевоенных лет... Неисправим автор, неисправим в своей
несерьезности и легковесности!.. А в дверях стоял помолодевший и
посвежевший Шульц, за ним толпа кудлатых молодых людей, кто с
гитарой, кто с принадлежностями ученого - колпаком, зонтиком,
чернильницей... Даже глобус откуда-то сперли, тащили на плечах -
огромный, старинный, окованный серебренным меридианом; он медленно
вращался от толчков, проплывали океаны и континенты, и наш северный
огромный зверь - с крошечной головкой, распластался на полмира,
уткнувшись слепым взглядом в Аляску, повернувшись к Европе толстой
задницей... Сверкали смелые глаза, мелькали кудри, слышались колючие
споры, кому первому вслед за мэтром, кому вторым...
- Есть такая линия! - громогласно провозгласил Шульц, здоровенький,
отчищенный от паутины и копоти средневековья. - Нечего стлаться под
пришельца, у нас свой путь! Не будем ждать милостей от чужих, сами
полетим!
Марк был глубоко потрясен воскресением Шульца, которого недавно
видел в полном маразме. Он вспомнил первую встречу, настороживший
его взгляд индейца... "Еще раз обманулся! Бандитская рожа... Боливар
не вынесет... Ханжа, пройдоха, прохвост..." И был, конечно, неправ,
упрощая сложную натуру алхимика и мистика, ничуть не изменившего
своим воззрениям, но вступившего на тропу прямого действия.
Оттолкнув нескольких приспешников Ипполита, мальчики вынесли Шульца
на помост.
- Мы оседлаем Институт, вот наша ракета.
Ипполит, протянув к Шульцу когтистые пальцы, начал выделывать
фигурные пассы и выкрикивать непристойности. Колдовство могло
обернуться серьезными неприятностями, но Шульц был готов к
сопротивлению. Он вытащил из штанин небольшую штучку с голубиную
головку величиной и рьяно закрутил ее на веревочке длиной метр или
полтора. Игрушка с жужжанием описывала круги, некоторые уже заметили
вокруг высокого чела Шульца неясное свечение...
Раздался вскрик, стон и звук падения тела: Ипполит покачнулся и
шмякнулся оземь. Кто-то якобы видел, как штучка саданула директора
по виску, но большинство с пеной у рта доказывало, что все дело в
истинном поле, которое источал Шульц, пытаясь выправить неверное
поле Ипполита. Горбатого могила исправит... Подбежали медики,
которых в Институте было великое множество, осмотрели директора,
удостоверили ненасильственную смерть от неожиданного разрыва сердца
и оттащили за кафедру, так, что только тощие ноги слегка будоражили
общую картину. И вот уже все жадно внимают новому вождю. Шульц
вещает:
- Мы полетим к свободе, к свету... Нужно сделать две вещи, очень
простых - вставить мотор, туда, где он и был раньше, и откопать тело
корабля, чтобы при подъеме не было сотрясений в городе. Мало ли,
вдруг кто-то захочет остаться...
- Никто, никто! - толпа вскричала хором. Но в этом вопле недоставало
нескольких голосов, в том числе слабого голоса Марка, который никуда
лететь не собирался.
- Никаких пришельцев! Искажение идеи! Мы - недостающие частички
мирового разума!
Тем временем к Марку подскочили молодые клевреты, стали хлопать по
спине, совать в рот папироски, подносить к ноздрям зажигалки...
Потащили на помост в числе еще нескольких, усадили в президиум.
Шульц не забыл никого, кто с уважением слушал его басни - решил
возвысить.
- Случай опять подшутил надо мной - теперь я в почете.
Он сидел скованный и несчастный. И вдруг просветлел, улыбнулся -
"Аркадия бы сюда с его зубоскальством, он бы сумел прилить к этому
сиропу каплю веселящего дегтя!.."
Так вот откуда эти отсеки, переборки, сталь да медь - ракета!
Секретный прибор, забытый после очередного разоружения, со снятыми
двигателями и зарядами, освоенный кучкой бездельников,
удовлетворяющих свой интерес за государственный счет. Теремок
оказался лошадиным черепом.
Понемногу все прокричались, и разошлись, почти успокоившись - какая
разница, куда лететь, только бы оставаться на месте.
6
Среди общей суматохи Марку стало вдруг ясно - "твоя суета была от
страха!". Боялся пропустить свой поезд, остаться вдали от тех, кто
делает соль солью, просидеть всю жизнь в кювете, на обочине,
копошиться, жить как все - серо, скучно... Страшился не догнать, не
влиться в ряды, не внести свой вклад - сгинуть, профукать жизнь!.. И
в конце концов, несмотря на все усилия, выпал из последнего вагона,
в котором катил к горизонту.
Теперь он спокойно наблюдал, как удаляется от него прямоугольник,
проекция поезда на бесконечность.
- Вы ведь жаждали за все ответить, - насмешливо сказал ему Аркадий,
- теперь ты сам себе корабль, действуй, выбирай путь.
В шестнадцать Марк где-то вычитал, что человек, как корабль,
выбирает путь в "бурном море жизни". Он поежился от сусальной
позолоты. "Впрочем, все искренно было!" Он вспомнил свой восторг
перед общей картиной, которую разворачивал Мартин.
- Просто я оказался недостоин: слабый, сомневающийся, а главное -
погрязший в себе, приверженный к неясностям - я не такой, каким
хотел себя видеть. Я вынужден вас всех разочаровать - мать,
Мартина... даже этого Шульца, даже его!
- Ну-у... - покачал бы головой Аркадий, - не слишком ли рьяно
выгребаешь, парень, теперь в другую сторону?..
Глава вторая
1
Скоро новый директор напомнил о себе. Марк в те дни заканчивал дела,
писал отчеты, просматривал старые тетради. Уходить, так без
хвостов... На пути к директору его дважды останавливали, проверяли
пропуск. Со всех сторон раздавался грохот, ворчание механизмов -
устанавливали двигатель, проверяли прочность старого корпуса.
Шульц встретил его - острый, колючий, тощий, в глазах обычное
безумие:
- Летим?
- Куда?
- Как? - Шульц поднял брови, он уже отвык от возражений.
- Я ухожу.
Шульц помолчал, сжимая и разжимая костлявые пальцы, потом сдержанно
сказал:
- Я вас не держу. Но мы учтем...
- Где я слышал это "мы учтем"?.. - думал Марк, возвращаясь домой, на
этот раз насовсем - процедура изъятия заняла полчаса.
2
Что делать, как жить? Третьего вопроса не было, он всегда знал, что
виноват сам. Вечерами выходил, шел к реке. Там на розовом и
желтоватом снегу расхаживали вороны и галки, в сотый раз
просматривая борозды, которые просвечивали сквозь тонкий зернистый
покров. Снег незаметно и быстро испарялся, не успевая таять,
проступала голая земля, вся из холмов и морщин, за морщины цеплялись
дома. Проступившие из-под снега ритмы успокаивали Марка, но,
возвращаясь к себе, он снова чувствовал растерянность и пустоту -
иллюзия устойчивой действительности исчезла, открылась голая правда
невесомости. "Вот и летишь наяву..." - он мрачно посмеивался над
собой, наследство Аркадия, - мечтал, а оказалось страшно.
Проснуться-то некуда!"
Оторван от всех, он с каждым днем становился все чувствительней к
малейшим дуновениям - к ветру, дождю, полету листьев, взглядам
зверей, колыханию занавесок, вечернему буйному небу... Он стал
