они сдаются. Мы переправились. Я отрядил сотню казаков для забрания
сдавшихся в плен, скрывавшихся в Александрии[50] и бежавших в разброде чрез
столбовую Белорусскую дорогу. Вся партия пустилась за остатками депо,
направление которого показывали нам брошенные фуры, повозки и отставшие
пехотинцы от главной массы, состоявшей уже не более как в двести пятьдесят
рядовых и офицеров, ибо все разбрелось по лесам, погибло в реке, поколото
казаками и захвачено ими в плен. Сих последних было шестьсот рядовых и,
помнится, около десяти офицеров.
Оконча преследование в нескольких верстах от берега, я послал поручика
Макарова со ста казаками по дороге к Толочину, а подполковника Храповицкого
со ста пятьюдесятью казаками в Шклов. Сам же с остальною частью партии
воротился в Копыс, где удостоверился, что господин Попов не только не
исполнял должности мэра, но даже скрывался с семьею своею в лесах во время
властвования в сем краю неприятеля. Видя невинность сего чиновника, я
поручил ему временное управление городом и велел открыть магистрат
по-прежнему. Истинного же мэра отыскал и отослал в главную квартиру с
описанием его неистовств с русскими пленными и лихоимства с жителями.
Не прошло двух часов, как прибыл в Копыс Шамшева казачий полк с ста
пятьюдесятью Мариупольского полка гусарами, под командою подполковника
Павла Ржевского. Сей офицер известил меня, что граф Ожаровский, не застав
неприятеля в Горках и видя невозможность догнать его целым отрядом, отрядил
часть оного к Копысу, а сам обратился к Шклову, занимаемому, по слухам,
дошедшим до графа, сильным неприятельским отрядом. Хотя я верно знал, что в
Шклове было не более шестидесяти человек неприятеля, при всем том не мог я
чрез Ржевского не пожелать графу Ожаровскому победы и славы тем
чистосердечнее, что сражение с шестьюдесятью человеками исполняло если не
все, то по крайней мере первую часть моего желания. Обеты мои остались
втуне, но когда 10-го числа отряд генерала сего готовился уже
переправляться чрез Днепр для атаки на Шклов, Храповицкий явился к нему из
сего местечка и объявил, что он накануне еще занял оное своими казаками без
сопротивления.
Спустя несколько часов после прибытия Ржевского в Копыс, прибыл туда же и
Сеславин. Он немедленно переправился чрез Днепр и, простояв в Александрии
до 11-го числа, выступил оттуда чрез Староселье, Круглое и Кручу вслед за
французскою армиею.
В ожидании отряда, посланного с поручиком Макаровым к Толочину, я принужден
был пробыть в Копысе день более, нежели Сеславин. Тут меня оставили мичман
Храповицкий, титулярный советник Татаринов, землемер Макаревич и Федор,
приставший ко мне из Царева-Займища. Отдав долг свой отечеству, они
возвратились на родину с торжествующей совестию после священного дела!
Исключая Храповицкого, два последние были бедные дворяне, а Федор -
крестьянин; но сколь возвышаются они пред потомками тех древних бояр,
которые, прорыскав два месяца по московскому бульвару с гремучими шпорами и
с густыми усами, ускакали из Москвы в отдаленные губернии, и там, - пока
достойные и незабвенные соотчичи их подставляли грудь на штык врагов
родины, - они прыскались духами и плясали на могиле отечества! Некоторые из
этих бесславных беглецов до сих пор воспоминают об этой ужасной эпохе, как
о счастливейшем времени их жизни! И как быть иначе? Как действительному
статскому советнику забыть генеральские эполеты, а регистратору - усы и
шпоры?
Двенадцатого я получил повеление оставить прикомандированный ко мне 11-й
егерский полк на переправе при Копысе. Хотя по сей только бумаге узнал я,
что, вследствие просьбы моей, полк сей был ко мне назначен, - при всем том
я с сожалением переслал оному данное мне повеление. Мы подходили к лесистым
берегам Березины; пехота была необходима, а пехоту у меня отнимали; что
было делать? Я прибегнул к прибывшему в город генералу Милорадовичу,
который на время одолжил меня двумя орудиями конной артиллерии и тем
несколько исправил мое положение.
С вышесказанной бумагой я получил другую следующего содержания: "Полагая
генерал-адъютанта Ожаровского весьма слабым, чтобы одному предпринять
поиски на Могилев без генерал-лейтенанта Шепелева, имеете, ваше
высокоблагородие, немедленно присодиниться к нему и состоять в команде его
до овладения Могилевом. По овладении же, отделясь от него, идти
форсированными маршами к местечку Березине, где остановиться, ибо вероятно,
что около сего места удастся вам многое перехватить, и для того, прибыв
туда, отрядить партию в сторону Бобра и Гумны. Генерал-лейтенант
Коновницын. 11-го ноября. На марше к деревне Лещи".
Сия бумага довершила неприятность! Я всегда был готов поступить под
начальство всякого того, кого вышняя власть определяла мне в начальники;
скажу более: под Ляховым и Мерлином я сам добровольно поступил в команду к
графу Орлову-Денисову, потому что я видел в том пользу службы; но тут
обстоятельства были иные. Отряд графа Ожаровского достаточен был по силе
своей для овладения Могилевом, хотя бы город сей и не был 9-го оставлен
отрядом неприятельским, состоявшим в тысячу двести человек польских
войск[51] . Я видел ясно, что направление, данное мне к местечку Нижнему
Березину, и предписание наблюдать за неприятельскою армиею к Бобру и Гумнам
основывались на предположении, что армия эта склонится к Нижнему Березину и
Гумнам и чрез то совершенно прекратит фланговое преследование наше, столько
пользы нам принесшее! Конечно, я не в состоянии был преградить путь целой
армии слабым моим отрядом, если бы дело пришло до драки: но при бедственном
положении неприятеля необходимо нужно было считать и на расстройство
нравственной силы оного: часто сто человек, которые нечаянно покажутся на
дороге, по коей отступает неприятельская армия, напугают ее более, нежели
несколько тысяч, когда дух ее еще не потрясен неудачами. Рассуждение сие
решило меня идти прямо на Шклов, Головнино и Белыничи, о чем я
предварительно известил как графа Ожаровского, так и Коновницына, и принял
на себя ответственность за непослушание.
Тринадцатого, к ночи, партия моя прибыла в Головнино. Я узнал, что местечко
Белыничи занято отрядом польских войск, прикрывающих гошпиталь, прибывший
туда из Нижнего Березина, по причине появления у местечка сего отряда графа
Орурка от Чичагова армии.
Рано 14-го числа мы выступили к Белыничам. На походе встретили мы
Ахтырского гусарского полка поручика Казановича, который, полагая край сей
очищенным от неприятеля, ездил из полка к родителям своим для свидания с
ними и во время скрытного двухдневного пребывания у них видел дом
родительский, посещаемый несколько раз грабителями из Белыничей. Он, узнав
о приближении моем к сему местечку, сел на конь и поскакал ко мне
навстречу, чтобы уведомить меня о пребывании неприятеля в местечке, о числе
оного и вместе с тем чтобы быть вожатым моим по дорогам, более ему, нежели
мне, известным.
Местечко Белыничи, принадлежащее князю Ксаверию Огинскому, лежит на
возвышенном берегу Друцы, имеющей течение свое с севера к югу. По дороге от
Шклова представляется поле плоское и обширное. За местечком - один мост
чрез Друцу, довольно длинный, потому что берега оной болотисты. За мостом,
на пути к местечку Эсмонам, частые холмы, покрытые лесом; от Эсмонов до
Березнны лес почти беспрерывный.
Мы подвигались рысью. Неприятельская кавалерия выехала из Белыничей и была
подполковником Храповицким и маиором Чеченским немедленно опрокинута в
местечко, занятое двумя сильными баталионами пехоты. Ярость в преследовании
увлекла нас на баталионы. Они встретили нас, как следует встречать
нападающих, когда хочешь защищаться с честью. Видя затруднение пробиться
сквозь местечко, я думал, что можно обойти его справа от стороны фольварка
Фойны, но вскоре уверился, что, по причине несколькодневной оттепели и
болотистых берегов реки, еще более найду затруднения в обходе, нежели в
прямом ударе. Обстоятельство это решило меня вломиться в главную улицу.
Чтобы облегчить мое предприятие, я велел открыть огонь из орудий вдоль по
оной улице. Неприятельская колонна расступилась направо и налево, но,
пользуясь местностию, не переставала преграждать вступлению нашему в улицу
густым ружейным огнем из-за изб, плетней и заборов. Я не умею отчаиваться,
но было отчего прийти в отчаяние. Тщетно я умножал и усиливал покушения
мои, чтобы вытеснить неприятеля из засады, им избранной: люди и лошади наши
падали под смертоносным огнем, но ни на шаг вперед не подавались. это был
мой Аркольский мост! Однако медлить было некогда: с часа на час граф
Ожаровский мог прийти от Могилева и, посредством пехоты своей, вырвать у
меня листок лавра, за который уже я рукой хватался! Мы разрывались с
досады! Брат мой Лев[52], будучи моложе всех, менее других мог покоряться
препятствиям. Он пустился с отборными казаками вдоль по улице и, невзирая
на град пуль, осыпавших его и казаков, с ним скакавших, ударил на резерв,
показавшийся в средине оной, и погнал его к мосту. Но и удар этот ни к чему
не послужил! Получа две пули в лошадь, он принужден был возвратиться к
партии, которой я удержал стремление за ним, ибо долг ее был вытеснить
неприятеля из местечка, а не проскакивать чрез оное, оставляя его полным
неприятельскою пехотою.
Между тем подполковник Храповицкий с отрядом гусар и казаков занял с боя
гошпиталь и магазин, возле мастечка находившиеся, и ожидал дальнейшего
повеления. К счастью, я его не отозвал назад по совершении данного ему
препоручения, ибо прибывший из графа Ожаровского отряда казачий полковник
Шамшев, желая впутаться и дело, стал уже занимать гошпиталь и магазин в
славу собственную. Храповицкий выгнал его вон, как хищника чужой добычи. Он
оставил оную и остановился с полком своим в поле, не желая нисколько
помогать нам и содействовать к овладению местечком.
Неприятель продолжал упорствовать в главной улице. Отдавая должную
справедливость храбрости противников моих, но кипя желанием истребить их
прежде прибытия всего отряда графа Ожаровского, коего авангардом был
вышесказанный казачий полк, я решился зажечь избы брандкугелями. В самое то
время неприятель начал собирать стрелков своих и строиться на улице в
колонну, как казалось, для ухода. Оставя намерение зажигать избы, я
немедленно приказал садить в него картечами, что ускорило выступление его
из местечка. Он потянулся чрез мост по дороге к Эсмонам.
Пропустя колонну далее в поле, мы объехали оную со всех сторон, не
переставая разрывать ее пушечными выстрелами. Командующий артиллериею моею
поручик Павлов стрелял из одного орудия картечами и ядрами, а из другого
гранатами. Хвост колонны лоском ложился по дороге, но сама она смыкалась и
продолжала отступление, отстреливаясь. Наконец, в намерении воспользоваться
закрытым местоположением, дабы вовсе от нас отделаться, хотя с
пожертвованием части своих товарищей, начальник колонны отделил в стрелки
около половины колонны. Едва войска сии успели отделиться, как
командовавший отборными казаками брат мой Лев ударил на оных из-за леса,
обратил их в бегство, отхватил в плен подполковника, двух капитанов и
девяносто шесть рядовых, прочих частию поколол, а частию вогнал обратно в
колонну, - и запечатлел кровию отважный свой подвиг[53].
Как ни прискорбно было мне видеть брата моего жестоко раненным на поле
битвы, но, победя чувство родства и дружбы высшим чувством, я продолжал
