проходили обе воюющие армии и по которому кругообращались все транспорты
оных с начала войны. Вследствие чего я решился, несмотря на предложение
полковника Толя, переправиться немедленно чрез Березину и идти на
Смолевичи, что между Игумном и Минском.
За таковое ослушание я достоин был строжайшего наказания. Партизан должен и
необходимо должен умствовать, но не перепускать, как говорится, ум за
разум. Конечно, соединение Чичагова с Витгенштейном на правом берегу
Березины умножило бы затруднения неприятелю при переправе; однако нельзя
было решительно заключить, чтобы и один Чичагов не смог с ним управиться.
Березина, окраеванная болотами, не была еще схвачена льдом, и правый берег
ее, господствующий над левым и защищаемый тридцатью тысячами войска,
представлял неприятелю довольно еще затруднений и без Витгенштейна. События
доказали, что мне ни к чему не послужил ранний и отдаленный залет мой к
Смолевичам, где я всегда успел бы предупредить неприятеля и из Озятичей, в
случае переправы Наполеона при Борисове.
Стоило только внимательнее прочесть письмо полковника Толя и взглянуть на
карту, чтобы постичь благоразумное его распоряжение.
Полагая неприятеля между селением Начею и Борисовым, извещенный о прибытии
Витгенштейна в Бараны, а Чичагова к мостовому Борисовскому укреплению, он
считал, что неприятелю ничего не оставалось делать, как, прикрывшись от
главной армии речкой Начею, спуститься вдоль по ней к Озятичам и совершить
переправу в углу, описываемом означенной речкой и Березиной. Вот причина,
почему Толь посылал меня в Озятичи. При всем том я пошел на Смолевичи как
будто бы для действия в тыл не неприятеля, а Чичагова армии!!
Однако при достижении Козлова Берега я получил из главной квартиры
уведомление, что так как французская армия никакого не имеет средства
переправиться чрез сию реку при Борисове, то чтобы я немедленно спешил
исполнить данное мне предписание генерал-квартирмейстером. Сия бумага, как
и письмо последнего, была от 16-го поутру и, повелевая вторично то же,
принудила меня оставить мое безрассудное предприятие, к которому я так
привязался, что и при исполнении последнего повеления не мог не уведомить
генерал-квартирмейстера, сколь считаю бесполезным предписанное мне
направление. На кого греха да беды не бывает? Право, я по сие время не могу
постичь причину сему глупому моему упрямству. Уже мы были на половине
дороги к Озятичам, как догнал нас посланный ко мне в Козлов Берег курьер с
другим письмом от полковника Толя, по которому он извещает меня о переправе
французской армии чрез Березину и уведомляет, что главная армия идет на
Жуковец, Жодин и Логойск, все на левой стороне неприятеля, и совершенно
соглашается со мною в выборе направления партии моей на Смолевичи. Да
простит мне генерал-квартирмейстер! В сем случае ошибка уже не на моей
стороне. Важность Смолевичевского пункта состояла в том только
обстоятельстве, когда бы неприятель избрал направление на Минск; при
обращении же его к Вильне сей пункт терял уже свою значимость и ни для чего
другого не годился, как для ночлега или привала. Направление мое
долженствовало быть на Борисовское мостовое укрепление, Логойск и
Молодечну; но так как поворот неприятеля с Минской дороги на Виленскую
отстранял меня от оного на сто тридцать верст, то и по означенному
направлению я не мог уже догнать его прежде Ковны или, по крайней мере,
прежде Вильны. Чтобы удостовериться в том, надо знать, что 20-го ноября,
когда после переправы моей чрез Березину, я ночевал в Уше, французская
армия находилась уже в Илие. Кто взглянет на карту, тот увидит
пространство, разделявшее меня от неприятеля; несмотря на то, я решился
действовать по предписанию.
Не доходя пятнадцати до Шеверниц верст, я узнал, что прибыла туда главная
квартира. Оставя партию на марше, я поскакал один прямою дорогою в
Шеверницы. Светлейший в то время обедал. Входя в ворота, повстречался со
мною английской службы полковник сир Роберт Вильсон. Он бродил около двора,
не смея войти в квартиру светлейшего по причине какого-то между ними
взаимного дипломатического неудовольствия. Будучи коротко знаком с ним с
самого 1807 года кампании, я спросил его, что он тут делает? "Любезный
друг! - отвечал он мне, - жду известия о решительном направлении армии
после того несчастия, которое я давно предвидел, но которое при всем том не
может не терзать каждое истинно английское и русское сердце!" "Английское
сердце" невольно навело на уста мои улыбку, с которою я вошел в сени избы
светлейшего, и велел вызвать полковника Толя, чтобы лично от него
удостовериться в известии о переправе неприятельской армии чрез Березину и
узнать, не будет ли мне какого иного направления? Толь и князь Кудашев
вышли ко мне в сени и звали меня в избу. Но я, ненавидя бросаться на глаза
начальникам, отказался; тогда они объявили самому светлейшему о моем
прибытии. Он приказал от своего имени позвать меня, обласкал меня, как он
умел обласкивать, когда хотел, посадил за стол и угощал как сына.
Сколько я тут видел чиновников, украшенных разноцветными орденами, ныне
возвышенных и занимающих высокие должности; их в то время возили при
главной квартире подобно слонам великого Могола! Сколько я там видел ныне
значительных особ, тогда теснившихся в многочисленной свите
главнокомандующего и жаждавших не только приветствия и угощения, но единого
его взора! Умолчу о подлостях, говоримых ими даже и мне, недостойному!
После обеда светлейший расспрашивал меня о делах при Копысе и при
Белыничах, хвалил расчет мой перед нападением на депо и упрямство мое при
завладении последним местом, но пенял за лишнюю строгость с Поповым,
которого я принял за мэра Копыса, и прибавил с шуткою: "Как у тебя духа
стало пугать его? У него такая хорошенькая жена!" Я отвечал ему, что, судя
по нравственности, я полагаю, что у могилевского архиерея еще более жен,
которые, может быть, еще красивее жены Попова, но я желал бы, чтоб попалась
мне в руки сия священная особа; я бы с нею по-светски рассчитался. "За
что?" - спросил светлейший. "За присягу французам, - отвечал я, - к которой
он приводил могилевских жителей, и за поминания на эктеньях Наполеона.
Чтобы в том удостовериться, - продолжал я, - прикажите нарядить следствие.
Ваша светлость, можно не награждать почестями истинных сынов России, ибо
какая награда сравниться может с чувством совести их? Но щадить изменников
столько же опасно, как истреблять карантины в чумное время". С сим словом я
подал ему список чиновников, кои присягали и помогали неприятелю.
Светлейший взял оный от меня, прочитал и сказал: "Погодим до поры и до
время". Я узнал после, что архиерей могилевский был разжалован в монахи, но
не знаю, по моему ли представлению или по представлению другого.
Насчет направления моего я только получил повеление догонять французов чрез
Ушу, Борисовское мостовое укрепление, Логойск, Илию и Молодечно. А так как
партия моя, обремененная двумя орудиями, не могла следовать за мною прямою
дорогою к Шеверницам, то и заставила меня ожидать прибытия ее до полуночи.
Между тем флигель-адъютант Мишо (что ныне генерал-адъютант и граф Мишо)
пристал ко мне, чтобы под покровом моей партии догнать Чичагова, к армии
которого он был командирован. Оставя орудия наши, как обузу слишком
тягостную для усиленных переходов, мы выступили к Жуковцу в четыре часа
пополуночи.
Переправа совершилась по тонкому льду. Мы прибыли в Ушу к ночи.
Двадцатого партия выступила в поход и ночевала у Борисовского мостового
укрепления. В сей ночи полковник князь Кудашев, проездом к Чичагову, пробыл
у меня два часа, взял с собою Мишо и отправился далее с прикрытием одного
из моих урядников и двух казаков, из коих один только возвратился, прочие
два были убиты поселянами. Это было лучшее доказательство истинного рубежа
России с Польшею и намек в умножении осторожности.
Около сего времени морозы, после несколькодневной оттепели, усилились и
постоянно продолжались. 20-го я получил повеление, оставя погоню, идти
прямо на Ковну[58], чтобы истребить в сем месте всякого рода неприятельские
запасы. Такое же - было послано и Сеславину; но ни он, ни я не могли
исполнить означенного предписания: я - по причине крутого отклонения моего
к Нижнему Березину, отчего отстал на сто тридцать верст от неприятельской
армии; а Сеславин - оттого, что, сражаясь с головой оной, чрез удаленность
свою от главной квартиры, не прежде мог получить повеление сие, как по
занятии Вильны и уже раненным.
Пока я шел от Днепра к Березине, все отряды, кроме графа Ожаровского, и все
партизаны, кроме меня, следовали за главною неприятельскою армиею.
Армия сия находилась 11-го в Бобрах, имея авангард в селе Наче, 12-го - в
Неменице, оставя арьергард в Лошнице. 14-го, в восемь часов утра, авангард
оной начал переправляться чрез Березину у Веселова, и 16-го, к вечеру, все
силы были уже на противном берегу. С нашей стороны отряд генерала Ермолова,
состоявший в четырнадцати баталионах пехоты, в нескольких полках линейной
кавалерии и в двух ротах артиллерии, преследовал неприятеля от Орши к
Борисову, куда прибыл 16-го числа.
Большой авангард генерала Милорадовича прибыл из Копыса в Глин 15-го, а в
Негновище 17-го числа.
Пятнадцатого числа генерал Бороздин сдал отряд свой графу Орлову-Денисову,
который 17-го поступил с ним в состав малого авангарда, порученного
генералу Васильчикову. Сей авангард был в Ухвале 16-го и в Вилятичах 17-го
числа.
Пятнадцатого отряд атамана Платова - в Колпенице, а 16-го - у самой
Березины, в пятнадцати верстах выше Борисова.
Пятнадцатого под Кричею Сеславин напал с успехом на польские войска графа
Тишкевича, множество поколол, набрал в плен и продолжал путь к Лошнице, где
снова имел жаркую схватку с неприятелем.
Шестнадцатого сей отважный и неутомимый партизан, открыв сообщение с графом
Витгенштейном, получил от него повеление во что бы то ни стало подать руку
адмиралу Чичагову чрез Борисов. Исполнение немедленно последовало за
повелением. Борисов был занят Сеславиным; три тысячи человек взято им в
плен, и сообщение с Чичаговым открыто[59]. 17-го французская армия тянулась
к Зембину, и Наполеон прибыл в Камень. Генерал Ланской, занимавший
Белорусским гусарским полком и казаками село Юрово, что на реке Гайне,
выступил 16-го числа чрез Антополье и Словогощь к Плещенице, куда прибыл
17-го в полдень.
Он имел благое намерение идти впереди неприятеля к Вильне и преграждать
всеми средствами путь головы его колонны, что мог исполнить
беспрепятственно, ибо в тот день Плещеницы заняты были одною только
придворною свитою Наполеона и конвоем раненого маршала Удино. Но в то время
обязанности партизана столь мало понимаемы были в нашей армии, что сей
известный неустрашимостию и отважностию генерал, быв атакован подходившими
от Каменя войсками, вместо того чтобы обратиться на Илие и Молодечну,
истребляя магазины и заваливая дорогу, отступил обратно к авангарду
Чичагова армии, тянувшейся на Зембин по пятам неприятельской армии, и
довольствовался взятием генерала Каминского, тридцати штаб- и обер-офицеров
и до трехсот рядовых.
Между тем граф Ожаровский получил повеление наблюдать за армиею князя
Шварценберга, находившеюся в Слониме. Вследствие чего он выступил на
Воложин, 26-го прибыл в Вишнев и в тот же день пошел на Трабы, Деневишки и
