почти незаметно, и наблюдавший за взлетом Решетняк заволновался - впереди
огромная пропасть. Когда до пропасти осталось метров десять, самолет наконец
оторвался от земли, и стал набирать высоту.
Через пятьдесят минут с Адлеровского аэродрома открытым текстом передали
по радио, что Лавров благополучно приземлился и сразу же вылетел обратно.
Клава Белая в этот момент уже садилась на партизанский аэродром.
Она тоже хотела взять трех человек сверх нормы, но вовремя прилетевший
Лавров не разрешил ей этого. Он боялся, что Клава для такого трудного полета
недостаточно опытна.
За ночь они сделали несколько рейсов.
К четырем утра положение партизан стало катастрофическим. Возглавляемая
Гудковым группа прикрытия была оттеснена к самой поляне. Над плоскогорьем то
и дело злыми шмелями пролетали пули. Когда егеря поднимались в атаку,
Решетняк мог уже разобрать их крики.
Вся группа прикрытия состояла теперь из расчетов двух станковых пулеметов
и четырех автоматчиков, Остальные были или убиты, или ранены.
Услышав шум садящегося самолета, Гудков и Наталья прибежали на поляну.
Прилетела одна Клава Белая.
Она выпрыгнула из машины и в голос заплакала.
- Что? - односложно спросил Гудков.
- Лавров... Вместе с вашими... - и заплакала еще громче.
Понимая, что каждая минута на счету, Гудков приказал начать погрузку.
В хвосте самолета положили партизана, раненного в живот. Решетняка и
командира второго взвода с висящей, как плеть, правой рукой и перевязанной
головой усадили в кабину.
- Давайте двух на плоскости, - решительно сказала Клава.
Теперь все звено состояло из нее одной, и она сама, на свой риск и страх,
могла принимать решения.
- Фельдшер, на крыло! - скомандовал Гудков и обернулся к своему
неразлучному ординарцу: - Ахмет!
- Нет, - спокойно отозвался адыгеец, - Ахмет мэсто знает. Гдэ командыр,
Ахмэт тоже там.
Показывая, что разговор на эту тему совершенно излишен, ординарец стал
прощаться с Решетняком.
На втором крыле, по приказу Гудкова, стал один из легкораненых
автоматчиков группы прикрытия.
- До свидания, Филипп, завтра разыщу тебя в госпитале, - и Гудков хотел
сказать еще что-то, но в это время внизу замолчал один из пулеметов. Наскоро
попрощавшись с Решетняком, Клавой и улетающими партизанами, он бросился к
своей группе, на ходу вставляя запал в вытащенную из сумки гранату. Держа в
обеих руках по гранате, вдогонку за ним бежал Ахмет.
Наталья задержалась. Она нагнулась к Решетняку и несколько раз крепко
поцеловала его в губы.
- Прощай, Филипп, - прошептала она, - Алку мою... За меня... За Колю...
поцелуй... Грише Проценко передашь, ему ее поручаю...
- Да что ты, Натка, - попытался было успокоить ее Решетняк, - прилетит
еще раз Клава...
- Поздно, Филипп, - ответила она, - хоть бы вы успели улететь.
Она помолчала и вдруг, вздохнув, проговорила:
- Эх, утром пистолет, когда ранили, в пропасть уронила, а другого нет.
Решетняк, не задумываясь, расстегнул плохо слушающимися замерзшими
пальцами кобуру и протянул Натке свой маузер.
При любых других обстоятельствах он ни за что бы не расстался со своим
маузером. В его рукоятку была вделана золотая пластинка с надписью: "Филиппу
Решетняку за отвагу в борьбе с бандитизмом от председателя ОГПУ Ф.
Дзержинского 10. 1. 26 г."
Где-то совсем рядом загрохотали разрывы гранат и сразу же вслед за этим
вновь заработал замолкший было второй пулемет.
С трудом оторвавшись от Решетняка, Наталья поцеловала сидящего рядом с
ним командира взвода, фельдшера, уже привязанного к крылу, и автоматчика,
которого еще привязывали. Потом она обнялась с Клавой, отошла немного в
сторону и взволнованным, прерывающимся от подступающего к горлу рыдания
голосом крикнула, размахивая вместо платка зажатым в руке маузером
Решетняка:
- Привет всем на Большой земле... Расскажите, как мы тут... до
последнего...
Она еще что-то кричала, но взревел мотор, и никто уже ничего не
расслышал.
...Они сели на Адлеровском аэродроме, когда на востоке уже начало
светать.
Огромный бензозаправщик, похожий на неповоротливого бегемота, подкатил к
машине. Казалось, он вот-вот подомнет под себя и раздавит утлый самолет.
Техники со стремительностью спринтеров заливали машину горючим и
осматривали мотор.
Клаве же казалось, что они действуют недостаточно быстро, и она громко
кричала простуженным, охрипшим голосом:
- Скорей! Скорей! Чего еле двигаетесь! Быстрее!
Девушки в халатах поверх военных шинелей захлопотали вокруг раненых.
Среди них, мешая и все путая, с деловым видом бегал и громко распоряжался
молоденький военврач, судя по чистенькой шинели и многочисленным скрипящим
ремням, только что мобилизованный в армию после окончания мединститута.
Унесли так и не пришедших в себя командира взвода и партизана, раненного
в живот.
Отвязанные фельдшер и партизан-автоматчик, топчась па месте, разминали
затекшие и окоченевшие ноги, растирали обмороженные лица.
Здесь, в Адлере, было по-весеннему тепло. Легкий морской ветерок ласкал
лицо Решетняка. Около аэровокзала в свете занимающейся зари пламенели
цветущие канны. Многие техники и летчики, несмотря на утренний час, работали
в одних гимнастерках или легких комбинезонах.
Две молодые, сильные девушки подняли Решетняка, положили на парусиновые
носилки и понесли к аэровокзалу, около которого стояло несколько санитарных
машин с широко раскрытыми дверцами, напоминавшими пасти каких-то сказочных
чудовищ.
Они подходили к небольшому цветничку перед вокзалом, когда Клавина машина
ушла в воздух.
Было уже почти светло.
- Подождите, девчата! - громко, тоном приказа сказал Решетняк, не отрывая
глаз от удаляющейся точки самолета. - Поставьте меня на землю.
Девушки опустили носилки и склонились к Решетняку, думая, что раненому
неудобно лежать.
- Оставьте меня пока тут, - решительно проговорил он, - буду ждать
возвращения самолета.
Девушки нерешительно затоптались на месте. Этот грузный партизан,
заросший густой бородой, внушал им беспредельное уважение, и они не хотели
отказывать ему. Но подчиниться требованию раненого было нельзя. Это шло
вразрез со всеми правилами.
Увидев заминку, к ним вприпрыжку бросился молоденький доктор.
- Сейчас же, немедленно грузите раненого в машину! - набросился он на
санитарок. - Что за фокусы!
Девушки хотели было снова поднять носилки, но Решетняк с таким бешенством
рявкнул: "Отставить!" - что и санитарки и молоденький врач, перетянутый
вдоль и поперек ремнями, оторопело отпрянули в сторону.
В это время Решетняк увидел прилетевшего с ним автоматчика. Партизан был
легко ранен и сейчас не знал, куда ему идти, к кому обращаться. Поэтому он
очень обрадовался, когда услышал голос начальника разведки, зовущего его к
себе.
- Стань тут, - приказал Решетняк, - и не давай меня уносить. Будем ждать
командира.
- Есть ждать командира! - рявкнул автоматчик и, встав за носилками,
положил руку на висящий на груди автомат.
Своим независимым видом он как бы говорил: "Я человек дисциплинированный
и готов выполнять приказ командира, а ранен он или не ранен, это не имеет
никакого значения".
Возмущенный таким оборотом дела, скрипучий доктор побежал жаловаться
кому-то по телефону.
Санитарки довольно посмеивались ему вслед.
С полчаса Решетняка никто не беспокоил. Потом из подошедшей санитарной
машины выпрыгнула молодая широкоплечая женщина в форме военного врача.
Решетняк знал ее. Это была врач Краснодарской больницы Агапова.
Отмахнувшись от подлетевшего к ней врача в ремнях, она твердой мужской
походкой направилась прямо к стоящим посреди цветника носилкам.
Она присела перед Решетняком на корточки.
- Вы что, Агапова, уговаривать приехали? Возмущаться нарушением правил? -
спросил Решетняк. - Я решил дождаться самолета.
Она молча сняла покрывающую его шинель и начала разбинтовывать ноги.
- Валя! Сумку из машины, - бросила она одной из санитарок, несших
Решетняка, и ответила ему устало и спокойно: - Нет. Я не буду уговаривать. Я
сделаю перевязку и посмотрю, что у вас такое. Если понадобится, я вас без
всяких уговоров, силой отвезу в госпиталь. А чего мне вас уговаривать?
Она нисколько не удивилась, что этот незнакомый ей человек знает ее
фамилию.
Много лет кряду, учась в мединституте, Анна Агапова была рекордсменкой
края по нескольким видам спорта. Ее многие знали. Часто на улице, в трамвае
с ней заговаривали совершенно незнакомые люди. Окончив медицинский институт,
она поступила работать в Краснодарскую больницу и в начале войны была
призвана в армию. Она получила назначение в один из со-чинских госпиталей.
Осмотрев рану на левой ноге Решетняка, она обильно посыпала ее каким-то
белым порошком и забинтовала новым чистым бинтом. Ее лицо с темными кругами
усталости под глазами было спокойно. Однако рана на правой ноге заставила
Агапову нахмуриться.
Наблюдавший за ней Решетняк, чувствуя, что у него сразу пересохло горло,
настороженно спросил:
- Что? Ампутировать?
- Нет, - твердо ответила она, - но будем оперировать и придется полежать.
Закончив перевязку, она расстегнула его грязную стеганку, из
многочисленных дыр и дырочек которой во все стороны торчали ошметки
коричневой ваты, затем находящийся под стеганкой трофейный китель и,
наконец, донельзя заношенную, ставшую черной нижнюю рубашку. Откинув
темно-бронзовые густые волосы, она сунула в уши наконечники резиновых трубок
стетоскопа и прослушала сердце.
Видимо, осмотр ее успокоил. Она тяжело опустилась на стоящую в двух шагах
скамейку.
- Вы от Гудкова? - опустив набрякшие веки, спросила она. - Как там?
Решетняк вспомнил гранатные разрывы в нескольких десятках метров от
готовящегося взлететь самолета, прощание с Наткой, ее прощальный крик:
"Расскажите, как мы тут... до последнего..."
- Плохо, - чистосердечно признался он, - очень плохо.
- Да, да. Я уже знаю, - устало ответила Агапова, не открывая глаз, и
откинулась на пологую спинку садовой скамейки.
Она так и сидела, молча и не шевелясь. Можно было подумать, что Агапова
опит, если бы ее тонкие, крепкие пальцы прирожденного хирурга не комкали
снятую с головы пилотку.
Прошло больше двух часов, как улетела Клава. Уже солнце вышло из-за
синеющих вдали гор, а на горизонте так и не показалась точка самолета.
Большой открытый, курортного вида автобус, переполненный летчиками,
подошел к аэровокзалу и остановился рядом с санитарной летучкой, на которой
приехала Агапова.
Летчики спрыгивали на землю и растекались по аэродрому.
Целая группа летчиков, человек восемь - десять, прошла мимо Решетняка,
Агаповой и вставшего при их приближении по стойке "смирно" автоматчика.
В центре этой группы шла невысокая женщина в меховом легком комбинезоне.
У нее было правильное, миловидное лицо, гладкие блестящие волосы.
Тяжелый, неуклюжий шлемофон она держала в руках.
Решетняк сразу узнал эту женщину. Она командовала тем самым полком ночных
бомбардировщиков, в который входило звено майора Лаврова. Да и трудно было
не узнать эту отважнейшую советскую летчицу, которой одной из первых среди
женщин было присвоено звание Героя Советского Союза.
Рядом с ней шел молодой высокий летчик. Его Решетняк в лицо не знал, хотя
под распахнутым на груди меховым комбинезоном были видны приколотые к
гимнастерке две Золотые Звезды.
- Совершенно не к чему лететь к Гудкову вам, товарищ майор, - горячо
доказывал дважды Герой командиру полка, - можно же послать кого-нибудь
другого. Преспокойно сядет, а мы и штурмовики прикроем.
