сидящего в кустах Гудкова.
Гудков пустил автоматную очередь, но было уже поздно.
Рядом с какими-то аккуратно зашитыми тюками спал в обнимку с пулеметом
мертвецки пьяный полицай, которого до сих пор партизаны не видели.
Тут же были коробки с запасными пулеметными лентами.
Это была удача: прибавилось еще два автомата, а главное - пулемет с
большим количеством запасных патронов.
Растолкав спящего полицая, Гудков строго спросил, какой груз они везут.
По седой прядке волос полицай узнал "одержимого казака". Его приметы были
разосланы во все комендатуры и отделения полиции.
- Господин партизан, - залепетал он, мгновенно отрезвев, - я все скажу.
Картины какие-то из музея везли. Вот можете взглянуть, сбоку лежат.
Действительно, сбоку тюков были небрежно засунуты несколько картин и
какая-то икона.
- Не убивайте, господин партизан! - причитал полицай. - Я не виноват. Я
все скажу.
- Кого везли связанным на первой подводе? - не обращая никакого внимания
на его вопли, строго спросил Гудков. - Партизана?
- Нет, господин партизан. Я все скажу. Это не я - немцы. Эсэсовцы
захватили в ауле. Какой-то старик вот эти картины вез в эвакуацию. Еще
осенью. Да не успел через перевал. Прятался в ауле. А немцы вас ловили и на
него натолкнулись. Нам только приказали картины и его в город увезти. А я не
виноват. Честное благородное слово, не виноват! Не убивайте, господин
партизан!
- Честь! - крикнул в бешенстве Гудков. - Благородство! А ты, собака, о
них помнил, когда Родину продавал?
Вскинув пистолет, Гудков в упор выстрелил. Он мог отпустить гитлеровского
солдата, но к предателям был беспощаден.
- Николай, - обратилась к нему Наталья, - нужно унести картины.
Они знали, какую огромную духовную и материальную ценность представляют
собой картины, написанные великими художниками. Клава до ухода в армию была
студенткой Московского университета. Много часов простаивала она перед
шедеврами Третьяковской галереи, и одно упоминание имени Репина или Сурикова
приводило ее в благоговейный трепет.
Гудков повел людей в обход. Чтобы не обнаруживать себя, он усиленно
избегал встреч с врагом, не заходил в попадавшиеся на пути хижины пастухов и
хаты лесников. Он хотел темной ночью обрушиться на гитлеровцев и,
воспользовавшись переполохом, прорваться на ту сторону.
Только один раз им пришлось зайти в кошару пастухов. Рука Натальи
гноилась, ее нужно было перевязать, а у них не было ни одного
индивидуального пакета, ни одной чистой тряпки. Два дня нечего было есть.
Кроме того, нужно было расспросить пастухов о горных тропах, о том, какие
высоты в руках советских войск, какие у врага.
Ночью они вошли в кошару старого адыгейца. Тот помог им: нашел бинт,
накормил, дал сыру в дорогу; рассказал, что знал о фронте.
Фронт был рядом. С поляны, где стояла кошара, был виден склон горы,
изрытый окопами. Это были окопы советской морской пехоты, несколько месяцев
сдерживавшей натиск отборных гитлеровских частей.
Они обошли аул, спустились в узкое ущелье. Надо было подняться наверх.
Там уже свои.
Но в то время, когда они вошли в ущелье с одной стороны, с
противоположной стороны в него входил батальон гитлеровцев, скрытно
подтягивавшийся к фронту.
Партизаны были обнаружены. Они стали с боем отходить.
Гитлеровцы упорно прижимали их к каменным стенам Скалистого хребта.
- Перед нами две задачи, - твердо сказал Гуд-коз, - спасти картины и
подороже продать свою жизнь.
- Подороже продать жизнь - это понятно, - ответил матрос. - Я за.
Погибать - так с музыкой. Побольше с собой на небо гадов забрать. А вот
картины-то придется бросить либо сжечь.
- Нет, - отвечал Гудков, - нужно искать пещеру.
В тех местах пещер вообще много, но две первые, на которые они
натолкнулись, были малы и мелки. Зато третья, начинаясь узеньким горлом,
переходила в большой подземный зал, а из него в недра горы шел каменный
коридор.
Оставив матроса и Клаву с пулеметом стеречь вход в пещеру, Гудков уложил
обессиленную Наталью в подземном зале и отправился вместе с Ахметом
осматривать коридор. Он был длиною около километра, и второго выхода у него
не было. ;
В пещере Гудков был как в крепости. До тех пор, пока у него были патроны,
он мог держаться. Но после боя патронов осталось мало. Мало было и
продовольствия, лишь несколько кусков сыра, что дал старик пастух. К тому же
пещера была безводной.
Днем гитлеровцы попытались пойти в атаку, но с большими потерями для себя
откатились.
Ночью Гудков и Клава поползли к текущему на другом конце поляны ручью за
водой.
У них была единственная фляжка. Ее удалось наполнить и принести в пещеру.
Но дорогой ценой. Обнаружив у партизан движение, гитлеровцы открыли
шквальный огонь, и Клава уже у самой пещеры была убита.
Гудков принес тело девушки. Вырыв ножами могилу в одной из ниш пещеры,
партизаны похоронили Клаву Белую. Они даже не знали ее фамилии.
Теперь их осталось только четверо.
Исследовав еще раз коридор, Гудков решил перетащить туда тюки с
картинами. Рядом положили связку из трех гранат.
Было решено, что тот, кто останется последним в живых, взорвет этими
гранатами вход в коридор, где спрятаны картины.
Возник вопрос, как сообщить о местонахождении картин так, чтобы поняли
свои, но не догадались гитлеровцы.
И вот тут-то Наталья вспомнила, как в юности они с Проценко шифровали
переписку.
В рюкзаке у Натальи лежала книга "Три мушкетера". На последнем листе
Гудков написал письмо. Порвали карту, найденную в планшете Клавы, и в
нескольких экземплярах скопировали письмо.
Оно было понятно каждому, кто прочтет. Партизаны спрятали клад. Где
спрятали, мог расшифровать только Проценко, которому просили сообщить об
этом письме-завещании.
Когда возник вопрос о шифрованном тексте, Гудков предложил сделать его на
предварительно испорченной фляге. На непригодную флягу никто не польстится,
а надпись, выцарапанная на металле, могла храниться годы.
Снова Гудков выполз из пещеры. Он положил фляжку с шифрованным письмом на
камень и сверху прикрыл подобранной каской. Потом записки с открытым текстом
рассовал под камни, так же как и фляжку, Прикрыл касками с убитых
гитлеровцев.
Книгу "Три мушкетера" с письмом на обложке было решено спрятать около
входа в пещеру.
Без пищи, без воды, почти без патронов, они продержались еще трое суток.
Потеряв надежду взять партизан измором, гитлеровцы и прибывшие им в
помощь полицаи пошли на приступ.
Гудков и его верный ординарец Ахмет были убиты почти одновременно.
Боясь надолго оставить пулемет, матрос не мог их похоронить, как Клаву.
Он оттащил их в подземный зал и укрыл бурками.
Наталья застыла над телом мужа. Она была в полузабытьи и очнулась лишь
тогда, когда до ее сознания донеслись горланящие голоса гитлеровцев.
Пулемет молчал. Наталья бросилась к выходу из пещеры.
Матрос был мертв. В пулемете же оставалось полленты патронов.
Кое-как одной рукой Наталья повела огонь и отбила атаку.
Она снова была ранена, но, когда кончилась пулеметная лента, сделала еще
несколько выстрелов из маузера. Только когда в маузере остался один патрон,
Наталья поползла в глубь пещеры. Идти она не могла.
Она знала, что у нее есть время.
Наталья чиркнула спичку и подожгла остатки карты Клавы, чтобы осветить
пещеру.
Взяв одну из картин, она собственной кровью вывела на обороте:
"Патронов больше нет. Взрываю коридор".
Подумав, дописала фразу, которую в нескольких местах писал еще сегодня
утром убитый матрос:
"Погибаю, но не сдаюсь".
От заложенных Гудковым гранат шла веревка. Наталья потянула ее к себе.
Грохот потряс пещеру.
Случилось не так, как рассчитывал Гудков. При взрыве рухнуло не только
устье коридора, где были спрятаны картины, но и обрушился вход в пещеру.
Убитый матрос и пулемет были засыпаны. Картина, на которой только что
кровью писала Наталья, и икона Рублева, очевидно, были вынесены взрывной
волной на внешнюю сторону завала. Сама Наталья очнулась заживо погребенной в
подземном зале пещеры.
Отыскав в полной темноте тело мужа, она опустилась с ним рядом и в
последний раз подняла маузер, в котором оставался единственный патрон.
...Наступило первое сентября.
В школе уже все знали, как необычно провели прошедшее лето Шура Бабенко,
Алла Гудкова и Васька Лелюх.
Ждали их с нетерпением, а они, как нарочно, задержались.
- Алла с Шурой сейчас придут, - успокаивала подруг какая-то
рассудительная девочка с длинной косой, - ну, а Лелюх, наверное, еще не
дозавтракал. Он и в первый день опоздает.
Однако все трое пришли вместе. Лето сдружило их.
В школьном дворе образовались три группки. Девочки обступили Аллу.
Спортсмены утащили в сторону Шуру. А несколько человек остались с Лелюхом.
Известный на всю школу задира и хулиган Юрка Северцев презрительно
хмыкнул:
- Подумаешь, Лелюх тоже вроде участвовал в поисках партизанского клада.
Такой толстяк? Брехня.
Васька осмотрел себя. Теперь он был совсем не толстый. И вдруг всегда
трусливый Васька развернулся и со всей силы ударил Юрку Северцева, которого
боялись почти все. Да так, что Юрка чуть не упал.
В следующее мгновение Юрка выпрямился и оторопело уставился на Лелюха, Не
дав ему опомниться, Васька ударил Северцева кулаком под ребра, и, к
удовольствию собравшихся, Юрка, задира и драчун, бросился бежать.
Лелюх его не преследовал. Он с достоинством подо-шел к Шуре.
- Шурка, - степенно спросил он, - когда у вас занятия секции борьбы? В
боксеры я не хочу. Лучше бороться.
...Вечером подполковник Решетняк заступил на дежурство. Как обычно,
помощником был Потапов.
Начало темнеть.
Зазвонил телефон.
- Дежурный по уголовному розыску, - проговорил Решетняк, поднимая трубку.
- Пропажа в банке? Сейчас выезжаем.
Последние слова он уже произносил стоя и нажимая пальцем на разноцветные
кнопки сигналов, вызывающих к подъезду машины с оперативной группой и
экспертами.
...Три одинаковые "Победы" промчались по оживленным вечерним улицам
города.
Возвращающиеся из школы друзья - Алла, Шура и Лелюх - увидели Решетняка и
приветственно замахали ему руками.
Подполковник их не заметил. Его мысли были поглощены новым делом.
* Alma mater - дословно: "мать-кормилица". Так в старину называли свой
университет студенты.
