их можно лишь путем сложной дедукции.
Следовательно, для русского политического мыслителя несторианская проблема
стала актуальной лишь после включения Руси в монгольский улус, и тогда же
стало небезопасно поносить религию, пусть не господствующую, но
влиятельную. Тогда и возникла необходимость в иносказании и Калка могла
превратиться в Каялу, а татары - в половцев [є55]. О послах же лучше было
помалкивать - как потому, что монголы считали посла гостем, следовательно,
особой неприкосновенной, и никогда не прощали предательского убийства
посла, так и потому, что напоминать ханским советникам о религиозной
ненависти к ним было рискованно. Об этой вражде мы имеем сведения из
зарубежных источников. Венгерские миссионеры указывают со слов
беглецов-русских, покинувших Киев после разгрома его Батыем и
эмигрировавших в Саксонию, что в татарском войске было много
"злочестивейших христиан", т.е. несториан [є56]. В "Слове" этот вопрос
завуалирован, хотя есть намеки на то, что его автору несторианское
исповедание было известно. Но ведь "Слово" - литературное произведение, а
не историческое.
ЯДРО И СКОРЛУПА
Но если так, то в "Слове" следует искать не прямое описание событий, а
образное, путем намека, аллегории, сравнения, подводящее читателя к выводам
автора. Этот принцип, широко распространенный в новой литературе, применяли
и в средние века - например, в "Песне о Роланде" вместо басков поставлены
мавры. Такая подмена не шокировала читателя, который улавливал коллизию,
воплощенную в сюжете, и воспринимал намеки, делая при этом необходимый
корректив. Любопытно, что современные сектанты именно так читают и
воспринимают Ветхий завет. Их совсем не интересуют ассирияне, филистимляне
или халдеи, но сюжетные коллизии они применяют к своему личному состоянию и
делают из прочитанного любые выводы (как правило, ложные). Несомненно, что
читатели "Слова" были более образованны и умели отделить буквальное от
аллегорического, но, значит, в тексте произведения сочеталось и то и
другое.
Следовательно, в "Слове" мы должны отчленить сюжетное ядро, отражающее
действительное положение, интересовавшее автора и читателя, от оболочки
образов, которые, как во всяком историческом романе или поэме, не что иное,
как вуаль. Однако и в образах есть своя закономерность, подсказанная
жанром, и они наряду с сюжетной коллизией позволяют найти ту единственную
дату, когда составление такого произведения было актуально.
Призыв, о котором говорилось выше, был адресован главным образом к трем
князьям: галицкому, владимирскому и киевскому; во вторую очередь
призывались юго-западные князья, но отнюдь не призывались князья Северской
земли И новгородцы и проявилось особое отношение к Полоцку, о чем будет
сказано ниже. Посмотрим, когда была политическая ситуация, отвечавшая
приведенному условию. Только в 1249-1252 гг., ни раньше, ни позже!
В эти годы Даниил Галицкий и Андрей Ярославич Владимирский готовили
восстание против Батыя и пытались втянуть в союз Александра Ярославича,
князя киевского и новгородского [є57]. Но поскольку автор "Слова" не мог
предсказать вторжения Батыя, то естественнее всего предположить, что он
имел в виду вторжение Неврюя 1252 г. [є58], которое за год или два
предвидеть было несложно. И вряд ли возможно, чтобы такой патриот, как
автор "Слова", в том случае, если наша гипотеза правильна и он
действительно был современником этих событий, прошел мимо единственной
крупной попытки русских князей скинуть власть татарского хана. Но для
проверки предположения обратимся к деталям событий и образам князей. Если
мы на правильном пути, то детали и описания "Слова" должны изображать
ситуацию не XII, а XIII в. и под масками князей XII в. должны скрываться
деятели XIII в. Рассмотрим в этом аспекте обращение к князьям.
Прежде всего Святослав киевский, который отнюдь не был грозным и тем более
сильным. Он и на престол-то попал при помощи половцев и литовцев, и владел
он только городом Киевом, тогда как земли княжества находились в обладании
Рюрика Ростиславича. Зато Александр Невский был и грозен и могуч.
Очень интересен и отнюдь не случаен подбор народов, которые "поют славу
Святославлю" после победы над представителем степи Кобяком (стр. 18):
немцы, венецианцы, греки и чехи-моравы. Тут точно очерчена граница ареала
Батыева похода на Запад. Немцы, разбитые при Лигнице, но удержавшие линию
сопротивления у Ольмюца, венецианцы, до владений которых дошли передовые
отряды татар в 1241 г., греки Никейской империи, при Иоанне Ватаце
овладевшие Балканским полуостровом, и, поскольку Болгария пострадала от
возвращения Батыевой армии, также граничившие с разрушенной татарами
территорией, и чехи-моравы, победившие татарский отряд при Ольмюце. Все
четыре перечисленных народа - потенциальные союзники для борьбы с татарами
в 40-х годах XIII в. Не должно смущать исследователя помещение в ряд с
тремя католическими государствами Никейской империи, потому что Фридрих II
Гогенштауфен и Иоанн Ватац стали союзниками, имея общего врага - папу, и
император санкционировал будущий захват Константинополя греками, опять-таки
назло папе, считавшемуся покровителем Латинской империи.
И эти четыре народа осуждают Игоря за его поражение. Казалось бы, какое им
дело, если бы действительно в поле зрения автора была только стычка на
границе. Но если имеется в виду столкновение двух миров - понятно.
Дальше, автор "Слова" считает, что на самой Руси достаточно сил, чтобы
сбросить татарское иго. Вспомним, что того же мнения придерживались Андрей
Ярославич Владимирский и Даниил Романович Галицкий. Автор перечисляет
князей и их силы и опять-таки рисует картину не XII, а XIII в. Во-первых,
владимирский князь, якобы Всеволод, а на самом деле Андрей: у него столько
войска, что он может "Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти" (стр.
21). Звать на юг Всеволода Большое Гнездо, врага Святослава и Игоря, более
чем странно. А звать владимирского князя в 1250 г. к борьбе со степью было
вполне актуально, ибо Андрей действительно выступил против татар и был
разбит Неврюем, очевидно, уже после написания "Слова". Надо думать, что
надежда на успех у Андрея и его сподвижников была.
Дальше идет краткий панегирик смоленским Ростиславичам, союзникам Всеволода
Большое Гнездо в 1182 г., с призывом выступить "за обиду сего времени, за
землю Русскую" (стр. 22). Смоленск не был разрушен татарами во время
нашествия и сохранил свой военный потенциал, и обращаться к смольнянам за
помощью в 1249-1250 гг. было вполне целесообразно, тогда как в XII в. они
были злейшими врагами черниговских Ольговичей.
Столь же уместно обращение к юго-западным князьям, про которых сказано, что
у них "паробцы железные под шеломами латинскими" (стр. 23) и "сулицы
ляцкие" (стр. 24). Но из перечисления исключены Ольговичи черниговские
(стр. 23), потому что они были в 1246 г. казнены Батыем по проискам
владимирских князей [є59], а Черниговское княжество политически разбито.
Самым важным в списке является Ярослав Осмомысл, который высоко сидит "на
златокованном столе, подпер горы Угорскы... затворив ворота Дунаю...
отворяши Киеву врата, стреляеши с отня злата стола сальтани за землями"
(стр. 22). Ему тоже предлагается автором "Слова" застрелить "Кончака,
поганого кощея" (стр. 22).
Если призыв понимать буквально, то это вздор. Ярослав Осмомысл был окружен
людьми, которые были сильнее его, - боярами, лишившими его не только
власти, но и личной жизни. В 1187 г. бояре сожгли любовницу князя,
Настасью, и принудили Ярослава лишить наследства любимого сына (от
Настасьи), а после его смерти, происшедшей тогда же, посадили старшего
сына, пьяницу, на галицкий престол. К низовьям Дуная, где в 1185 г.
возникло сильное влахо-болгарское царство, Галицкое княжество не имело
никакого касательства. Никаких "салтанов" Ярослав не стрелял, а догадка о
его участии в третьем крестовом походе (стр. 444) столь фантастична, что не
заслуживает дальнейшего разбора. Призывать князя, лишенного власти и
влияния и умирающего от нервных травм, к решительным действиям - абсурд, но
если мы под именем Ярослава Осмомысла прочтем "Даниил Галицкий", то все
станет на свое место. Венгры разбиты под Ярославом в 1249 г. Болгария после
смерти Иоанна Асеня (1241) ослабела, и влияние Галицкого княжества
простерлось на юг, может быть, доходя до устьев Дуная, где в Добрудже жили
остатки печенегов - гагаузы, возможно еще сохранившие кое-какие
мусульманские традиции [є60]. Разрушенный Киев был тоже под контролем
Даниила, и наконец его союз с Андреем Владимирским был заключен в 1250 г. и
направлен против татар. Сходится все, кроме имени, без сомнения,
зашифрованного сознательно.
Так же невероятен в данном контексте Кончак. Почему он "поганый раб"? Чей
раб, когда он хан? Почему его называть поганым, если он тесть благоверного
русского князя, а его Сын и наследник крещен и наречен Юрием? Кроме того,
Кончак в недавнем прошлом привел на золотой стол киевский Святослава, а в
1182 г. был союзником Игоря и Святослава против Всеволода Большое Гнездо и
смоленских князей. Допустим, что его так честят за то, что он участвовал в
русской усобице, не будучи христианином, но в ней принимали участие
литовские язычники на той же стороне, и их за это осуждает автор "Слова",
несмотря на свое уважение к великому князю Всеволоду.
Но если мы на место хана Кончака поставим какого-нибудь татарского баскака,
например Куремсу или расшифрованного выше Дармалу, то все станет на место.
Он - раб хана, он- приверженец одиозной религии, и в 1249-1250 гг. его,
несомненно, следовало стрелять, если стать на позицию автора "Слова". Что
же касается литовцев, то с ними можно было повременить, так же как с
немцами, венграми и поляками. Насколько правильна была такая позиция -
другой вопрос, но и его не обходит автор "Слова", хотя его мнение
высказывается сверхосторожно, в связи с темой, не имеющей как будто
никакого отношения к походу Игоря и вообще к половецкой степи.
ПОЛОЦКАЯ ТРАГЕДИЯ
Щитом Руси против ударов с Запада был Полоцк. Автор "Слова", много говоря о
полоцких князьях, с призывом к ним не обращается. Он скорбит о них. Герой
полоцкого раздела "Слова" - Изяслав Василькович - личность загадочная. В
летописи он не упомянут, что было бы возможно, если бы он никак себя не
показал. Но он, по тексту "Слова", отличился не меньше Игоря Святославича:
пал в бою с литовцами, и поражение князя повлекло сдачу города (стр. 95).
Какого города? Надо думать, Полоцка, в котором в 1239 г. сидел некий
Брячислав, после чего сведения о Полоцком княжестве прекращаются [є61]. Это
имя - Брячислав - упомянуто и в "Слове" [є62]. Так назван брат погибшего
князя, не пришедший своевременно к нему на помощь. И несколько ниже
последнее упоминание земли Полоцкой: "на Немизе [Немане] снопы стелют
головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладуть, веют душу от
тела. Немизе кровави брезе не болотом бяхуть посеяни, посеяни котьми
русских сынов" (стр. 25). Эта вставка композиционно относится к поражению
Всеслава в 1067 г. князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом
Ярославичами (стр. 458). Однако приведенный отрывок в "Слове" поставлен не
до вступления Всеслава на киевский престол и его бегства, а после, т.е.
после 1069 г. Такой перескок не оправдан, если относить резню на Немиге к
временам Всеслава, но если считать упоминание о ней ассоциацией писателя,
думающего о своем времени, то эта вставка должна относиться ко времени
написания "Слова", т.е., по нашим соображениям, к 40-50-м годам XIII в.
А в XIII в. именно такая ситуация и была. Литовцы захватили Полоцкое
княжество и простерли свои губительные набеги до Торжка и Бежецка. В 1245
г. Александр Невский нанес им поражение, но в следующем году, когда Ярослав
Всеволодович с сыновьями поехал в Монголию, власть во Владимире захватил
Михаил Хоробрит Московский и тут же погиб в битве с литовцами. И так же как
