- Вместе с ним над трескучками работало еще человек десять, и только
один из них... - Ротанов пожал плечами.
- Возможно, у них лучше работали фильтры.
Они надолго замолчали. Крамов нервно комкал пластиковую скатерть на
столе.
- Что вы собираетесь с ним делать?
- Полная изоляция и жесткий карантин не менее года в лучших клиниках
Земли.
- Он может не согласиться.
- Даже в том случае, если работы здесь будут свернуты? Ведь без
карантина возврат на Землю для него исключен.
- Даже в этом случае.
- Я не думаю, что у него останется право на свободу поступков. В
случае повреждения психики человек может быть лишен такого права.
- Это жестоко, Ротанов.
- Я обязан думать прежде всего о безопасности всех остальных. Вместе
с соком трескучки он мог заразиться каким-нибудь неизвестным вирусом,
воздействие чужих биогенов на человеческий организм непредсказуемо. В
конце концов, он может стать попросту опасен. И потом мы должны выяснить,
как действует на человека сок этих проклятых растений! Хоть это мы увезем
отсюда...
- Слишком дорогую цену вы готовы заплатить. Но я думаю, у вас ничего
не получится.
- Уж не вы ли мне помешаете?
- Нет. Но я предупредил - все гораздо сложнее, чем кажется с первого
взгляда. Когда вы намерены осмотреть развалины?
- Завтра на рассвете. Приготовьте вездеход.
- Вы знакомы с археологией?
- Кладку рэнитов я узнаю! - уже не скрывая раздражения, ответил
Ротанов.
- Хорошо. Я распоряжусь насчет вездехода. За вами зайдет Нита и
проводит в приготовленный для вас коттедж.
- Я мог бы остаться здесь. Все коттеджи стандартны.
- Как хотите.
Глухая тоска навалилась на Ротанова сразу же, как только за Крамовым
захлопнулась тяжелая двойная дверь наружного тамбура. Ну почему он
вынужден натягивать на себя непробиваемую носорожью шкуру в разговоре с
этими отличными ребятами? Что за проклятая должность! И ведь нельзя иначе.
Прежде всего он обязан быть объективен. Любые эмоции, личные симпатии -
все это не должно вмешиваться в его работу. Тоска от этих рассуждений не
стада меньше. Он знал, что никто к нему не придет, даже эта симпатичная
девушка Нита, которую наверняка попросили быть к нему предельно
внимательной. В конце концов, долг вежливости они выполнили, параграф
соблюден, хоть в этом они имеют право быть с ним на равных.
Оборотной стороной его работы было полное одиночество и отчуждение во
всех инспекционных поездках. Он привык к этому и не ждал ничего другого.
Дубров вышел из коттеджа часа в два. С минуту он стоял на пороге,
вслушиваясь в ночные шорохи. То, на что он решился, делало для него
одинаково опасным и людей, и все остальное. Он не смог бы подобрать более
точного определения для этого "остального". Определения попросту не
существовало в человеческом языке. Осматривая лагерь, скупо освещенный
ночными фонарями, он еще раз проверил поклажу в своем рюкзаке. Здесь были
мощный и легкий фонарь, нож, веревка, винтовой пресс, герметический
пузырек. На поясе у него болтался тяжелый футляр с излучателем. Дубров
проверил заряд, искренне надеясь, что ему не придется пользоваться
излучателем. Вообще говоря, на Реане не было животных, вот только в период
цветения шаров это оказывалось не совсем верным...
Вечером в своем коттедже он слышал разговор старейшин с Ротановым так
отчетливо, словно в их комнате стоял передатчик. С ним это уже бывало, и
он знал, что слуховые галлюцинации скорей всего соответствуют истине. Во
всякое случае, рисковать он не мог. Времени у него оставалось очень мало.
Только до рассвета, часов шесть, не больше.
Поселок колонии располагался у самого края речной долины. Поля и
огороды врезались в заросли трескучек, отняв у них порядочный кусок
плодородной почвы.
"Словно мы у себя дома, - подумал Дубров. - Словно это лес, который
можно корчевать... Но только это не лес". Он сплюнул в песок, растер
сапогом пыль, еще раз проверил фильтры и только теперь натянул маску.
Снизу пробрался ветер. Большой мягкой лапой он прошелестел в проводах,
поднял с тропинки блеснувшее в лучах фонаря облачко пыли и умчался за
изгородь к холмам, на которых росли трескучки. Почти сразу же оттуда
донесся оглушительный хлопок, словно кто-то взорвал там петарду.
"Началось", - сквозь зубы проворчал Дубров и поежился. Он понял, что
если немедленно не уйдет, то скорей всего вернется обратно в коттедж,
решимость его улетучивалась как дым. Он вспомнил серебряный карандашик в
руках инспектора, зло выругался, подтянул рюкзак и шагнул в темноту. Еще
минуту-другую его фигура смутно маячила в неярком свете фонаря, потом она
исчезла у ограды поселка.
Тревога не дала Ротанову уснуть всю первую половину ночи. Особых
причин для этого вроде бы не было. Все шло как обычно. Ликвидация не
оправдавшей себя далекой колонии всегда связана со столкновением различных
интересов и нервотрепкой. Скорее всего на него так сильно подействовал
необоснованный упрек Крамова в жестокости. А может быть, была другая
причина? Ощущение опасности, к примеру? Нет, это не то. Чувство
непосредственной опасности было ему слишком хорошо знакомо.
Ротанов терпеть не мог прибегать к услугам химии и предпочел встать.
Он смочил виски холодной водой - от бессонницы у него слегка разболелась
голова, и решил немного пройтись. Процедура надевания маски прогнала
остатки сна. Он пожалел о своей затее, но отступать было поздно.
Странные колючие растения, привезенные не то с Земли, не то с Марса,
оплели весь балкон. В полумраке их мясистые стебли казались щупальцами
подводных чудовищ. Небо затягивала легкая облачная пелена, такая
прозрачная, что сквозь нее неясными размытыми шариками проглядывали
звезды. Где-то у самого горизонта вставала одна из двух лун Реаны, и ее
призрачный зеленоватый свет окрашивал горизонт на востоке.
Всякий раз, прилетая на чужие планеты, Ротанов испытывал странное
чувство - ожидания скрытой здесь от людей тайны и еще удивление. Удивление
тому, что стоит сейчас в таком месте, где его не должно быть. Не может
быть. В месте, заведомо скрытом, запретном для людей. Отделенном от них
бесчисленными километрами пустоты, и вот, поди ж ты.... они сажают здесь
салат и эти колючие никчемные стебли.
Возможно, это чувство постоянного удивления помогало сохранить ему
остроту и свежесть восприятия, способность замечать детали, столь
необходимые в его работе. Но оно же и мешало ему порой, отвлекало, уводило
в сторону от сиюминутной, конкретной задачи, правда, потом почему-то чаще
всего оказывалось, что этот неожиданный поворот открывает перед ним новые
горизонты, выводит из тупика, помогает раскрыть какую-нибудь сложную
загадку, решение которой лежало за пределами обычных проторенных дорог.
Возможно, именно это называлось интуицией...
Человека у ограды он заметил не сразу. Кому-то еще не спалось в этот
поздний час... Вначале он почувствовал всего лишь удивление, но уже через
секунду его насторожила странная, крадущаяся походка человека. Он хотел
его окликнуть, но мундштук маски во рту помешал это сделать, и человек
успел скрыться. Там не было никакой калитки. В той стороне за оградой
начинались дикие заросли, и пойти туда ночью мог решиться всего лишь один
человек, и если он не ошибся, то эта ночная прогулка Дуброва многое могла
прояснить в запутанной истории с соком трескучек...
Замаскированный пролом в ограде он нашел не сразу, к тому же свет
далеких теперь фонарей уже не мог ему помочь, и хотя взошла луна, ее
призрачный отсвет не пробивался сквозь плотную зеленую подушку листьев,
висевшую у него над головой. Ротанов остановился и прислушался. Заросли
были полны непрекращавшейся ни на секунду мешаниной непонятных звуков.
Что-то шуршало, потрескивало, скрипело и пищало у него над головой.
Неожиданно впереди раздался оглушительный взрыв. Рвануло совсем близко и
без единого проблеска пламени. Ротанов бросился на звук, выставив вперед
руки, стараясь уберечь лицо от хлещущих, плотных, словно вырезанных из
железа, листьев. Неожиданно он услышал, как на самом верху, в кронах
растений, родился новый непонятный звук. Впечатление было такое, словно
кто-то разорвал у него над головой мешок с песком, и целые потоки этого
песка хлынули вниз со свистом и шелестом, подминая под себя листья.
Ротанов рванулся в сторону, но опоздал. Сухой шелестящий поток обрушился
ему на плечи и сразу же, не задержавшись на одежде, скользнул вниз. Почти
в ту же секунду Ротанов споткнулся о корень растения и растянулся на
земле.
Удар был достаточно силен. Секунду-другую у него перед глазами
плясали огненные искры. И лишь окончательно придя в себя, он увидел
впереди, в нескольких шагах, неподвижное пятно света. Источник света
загораживала от него плотная щетина молодой поросли трескучек. Стебли
казались такими плотными и толстыми, словно их сделали из твердой резины.
Все же ему удалось ползком продвинуться вперед на несколько метров и
осторожно раздвинуть последний ряд растений, отделявших от него источник
света. К несчастью, луч фонаря, валявшегося на песке, оказался
направленным прямо в лицо Ротанову и на мгновение ослепил его.
Дубров втиснулся в пролом изгороди и очутился в зарослях трескучки.
Он знал здесь каждую тропку и знал, что нужно искать. Он не заметил
преследования и все же очень спешил. Ему предстояло выбрать достаточно
зрелое растение, в то же время оно ни в коем случае не должно было быть
полностью созревшим и готовым к выбросу спор. Определить это в темноте, да
еще снизу, не видя спороносов, было достаточно трудным делом. В конце
концов он остановил свой выбор на толстом шершавом стволе и полез вверх.
За долгие годы у него выработалась в этом деле приличная практика. Чтобы
не повредить растения, он никогда не пользовался механическими
приспособлениями и взобрался на шестиметровую высоту по совершенно
гладкому стволу с помощью связанной кольцом веревки, особым образом
перекинутой вокруг ствола и служившей опорой для ног. Колючки начались на
уровне кроны, и здесь понадобилась вся его осторожность и весь предыдущий
опыт, чтобы пробраться сквозь опасную зону.
Наверху, как только он миновал нижний пояс листьев, сразу стало
светлее, здесь ствол раздваивался, и Дубров выругался сквозь зубы. Двойной
ствол на этой высоте означал, что растение имело два спороноса - случай
довольно редкий и достаточно опасный, поскольку спороносы хоть и созревали
практически в одно время, все же оставалось небольшое индивидуальное
различие, и оно могло окончиться трагически, если второй споронос достиг
стадии зрелости раньше первого. Дубров взобрался теперь почти к самой
чашечке, увенчанной огромным двухметровым белым шаром со сморщенной
оболочкой. Ощупав его, он почти безошибочно смог определить степень
зрелости, но второй споронос... Он раскачивался где-то рядом,
всмотревшись, можно было различить за спиной бледное белое пятно. Дубров
зажег фонарик и теперь смог рассмотреть чуть желтоватую, изрезанную
глубокими складками поверхность оболочки. Все равно это ничего не дало.
Конечно, можно было спуститься до развилки и вновь подняться к этому
второму спороносу. Но, во-первых, определение на ощупь никогда не было
особенно точным, все равно приходилось рисковать, а, во-вторых. Дуброва с
самого начала, с того момента, как он решился на этот поход, не покидало
ощущение, что времени у него в обрез, что он опаздывает и дорога каждая
