принципы. Я уверен, что не самосовершенствование неизвестно для кого, а
служение людям является единственным оправданием жизни. Да, да, я уверен в
этом. И это знание оказывает на меня огромное подсознательное действие,
управляя моими мыслями и направляя их течение. Я перечитал статью еще раз,
продолжая спорить с самим Джеймсом! Для него важно только осознание того, что
ты в силах творить добро. Но разве бездействие при этом не является большим
грехом?! Для меня это именно так. Вы согласны со мной?
Второй раз я был ранен недалеко от линии фронта - во время футбольного матча!
Несколько человек, включая и меня, с удовольствием гоняли мяч по небольшой
ровной площадке невдалеке от линии досягаемости германских снарядов. Меня
отправили в санчасть с переломом ноги, сокрушенной резким ударом в голень.
Один из игроков целился в мяч, а попал по моей ноге. Однако на этот раз я
выздоровел очень быстро - еще до того, как во Франции был подписан договор о
прекращении военных действий. Меня перевели на должность нейрохирурга в
госпиталь Ле Гавр, где я должен был аккуратно извлекать шрапнель из раненых
голов.
Когда в 1918 году война, наконец, закончилась, переполняемый радостью
возвращения к любимому делу, я вновь стал работать в лондонском госпитале в
должности старшего акушера больницы. Я перечитал все мои записи о родах и
снова начал пересматривать свои теории. Здесь, в больнице, я обнаружил те же
самые контрасты, которые видел на континенте в Европе. Большинство женщин
сильно страдали, но то там, то здесь встречались спокойные роженицы, которые
не просили обезболивающего, которые, казалось, не ощущали сильного
дискомфорта.
Было трудно объяснить, почему одни должны страдать, а другие боли не ощущают.
Казалось, в самих процессах родов особой разницы не было; и те, и другие,
прилагали большие усилия, временной фактор различался незначительно.
Возможно, те, кто страдал, рожали в среднем чуть дольше, чем те, кто не
ощущал неудобств. В те дни механизм боли был не настолько хорошо известен,
чем теперь, и, естественно, мною было упущено многое из того, что не прошло
бы незаметным в свете современных учений.
После долгих часов размышлений, сомнений и наблюдений я пришел к заключению,
что главной отличительной чертой относительно безболезненных родов было
спокойствие роженицы. Залогом нормального и естественного исхода событий была
спокойная уверенность, почти что вера.
Таким образом, передо мной встал вопрос, какую же роль играют эмоции в
естественной функции воспроизводства. Характер родов отвечает за
эмоциональное состояние женщины или же, напротив, эмоциональный настрой несет
ответственность за характер родов? Что первично, а что вторично? Может ли
страх перед предстоящей болью запускать механизмы, вызывающие боль?
Страх ведь не обязательно ненормален; это - естественная защитная реакция. В
минуту опасности страх, порожденный знанием, является стимулом, который
подсказывает в зависимости от угрозы выход из ситуации. Например, если мы
достаточно умны, то снижаем скорость, когда пересекаем опасные перекрестки.
Имеет место и преувеличенное чувство осторожности. Будучи еще студентами
университета, мы выслушали достаточно историй о "верхе предосторожности",
таких, например, как та, в которой осторожный старик всегда, когда играл в
крикет, надевав защитную экипировку вратаря.
При родах страх и ощущение боли дают толчок естественному защитному
напряжению всего тела. К сожалении мышечное напряжение, вызываемое страхом,
также влияет и на мышцы, закрывающие матку, что задерживает ход родов и
вызывает боль. То, чему я был свидетелем в родильных палатах больницы,
убедило меняв правоте мои предположений. Но в ушах у меня до сих пор звучит
вод рос, заданный в Уайтчапеле: "Ведь не должно быть больно, правда, доктор?"
Теперь, наконец, я знаю, как ответить на этот вопрос: "Нет, не должно быть
больно".
Глава 15. Пророк без славы
Мне повезло, что после возвращения в лондонский госпиталь я работал некоторое
время домашним врачом под руководством сэра Генри Хеда. Это был один из
величайших пионеров неврологии, чьи работы помогли развиться целой отрасли
науки, известной как психосоматическая медицина. Он доказал, что соматические
и физические изменения в организме человека могут являться непосредственным
результатом психологического состояния. Мне посчастливилось много беседовать
с ним об этом. Наши беседы всегда приносили мне огромное наслаждение - в
большей степени из-за увлеченности сэра Генри не только своей специальностью,
но и искусством жить в целом. Мы много и интересно спорили, и я был поражен
широтой его наблюдений за человеческими отношениями.
Зная, что я интересуюсь акушерством и гинекологией, он обратил мое внимание
на те изменения, которые происходят в сознании женщины после наступления
беременности, и на то, как они влияют на последующее течение родов. В те
времена догматы акушерства гласили, что при родах для того, чтобы облегчить
"страдания" женщины, необходимо накачать ее лекарствами до бессознательного
состояния. Не может быть ничего более омерзительного. Однако родовспоможение
с помощью хирургических щипцов и как результат - синюшные и не желающие
кричать младенцы, отравленные лекарствами и анестезиологическими препаратами,
было обычным делом в практике того времени.
Я начал интересоваться эмоциями моих пациенток, надеясь, наблюдая за их
душевным состоянием, получить как можно больше ответов на свои вопросы.
Долгие часы я просиживал около кроватей, пытаясь установить силу
взаимоотношений между страхом и напряжением, влекущий за собой боль. Каждую
свободную минуту я рылся в книгах, которые могли бы помочь. Я не успокоился
до тех пор, пока не нашел ответа.
В 1919 году, когда мне было почти тридцать, я объединил все мои
многочисленные заметки в единый труд и тщательно все переписал, надеясь со
временем опубликовать. Рядом не было никого, с кем я мог бы свободно обсудить
эту работу. В конце концов, собрав все свое мужество, представил ее на суд
трем знакомым профессорам акушерства. Они были очень милыми людьми и любезно
согласились ознакомиться с моей работой.
Некоторое время ответа не было. Наконец, меня пригласили встретиться. "Не
обижайся, старина, - сказал один из троих, - но честно говоря, мы думаем, что
тебе следует немного подучиться акушерству, прежде чем начинать писать такие
работы".
Сердцем я предчувствовал такую реакцию. Хотя мои тезисы содержали достаточное
количество общепринятых положений (которые можно было и опустить, но я еще не
дошел до этого), в них были представлены и существенные отклонения от
устоявшихся акушерских догм. "Хорошо, я подучусь", - ответил я им. Вернувшись
домой, я запрятал рукопись подальше и отправился бродить по серым неуютным
улицам Ист-эндских трущоб. За все оставшееся время работы в Лондонском
госпитале я никогда больше возвращался к своим запискам.
Когда подошло время распределения и получения постоянного места службы, меня,
к большому удивлению одногруппников, обошли стороной. Это значило, что я
должен был оставить свое любимое акушерство и заняться общей практикой.
Вскоре после начала работы в паре с пожилым терапевтом в маленьком городке
неподалеку от Лондона я женился. Когда появлялся на свет мой первый малыш,
мне не разрешили присутствовать при родах. Акушерка, сообщившая о рождении
ребенка, обнаружила меня, спокойно читающим газету. Только вот газета была
перевернута вверх ногами! К моему сожалению, все неестественное, виденное
мной в акушерской практике, происходило и в моем собственном доме.
Несколько лет спустя, в мае 1926 года вместе с тремя другими докторами я
приступил к клинической практике и таким образом смог посвящать все свое
время акушерству. Сама идея совместной работы трех специалистов была
настолько нова в медицинских кругах, что наше начинание было принято не
очень-то приветливо. Среди докторов, слышащих о нашей работе, поднялась волна
протеста. Один из них даже доложил о нас в этический комитет местного
отделения Британской Ассоциации Медиков. Мы подверглись проверке, но в итоге
решение было принято в нашу пользу.
Теперь я полностью смог сконцентрироваться на своей специальности, продолжая
применять свои теории к пациенткам, предпочитающих мои методы и по их словам,
и по моим наблюдениям. Я помню, как принимал роды у одной девятнадцатилетней
девушки. Перед началом второго периода она заверила меня, что все идет
отлично. Девушка умела управлять собой и потугами, и все шло исключительно
хорошо, пока в комнату на цыпочках не вошла ее мать. С выражением ужаса на
лице она подошла к кровати и взяла дочь за руку. После прекращения очередной
схватки, мать уронила слезу и прошептала: "Милая, если бы я только могла
взять часть твоей боли!" К счастью, моя пациентка в этот момент переключилась
на меня, поэтому она только улыбнулась матери и сказала: "Да, я знаю, тебе
очень тяжело на это смотреть. Пожалуйста, иди, мама. Я добавил сценическим
шепотом: "Пожалуйста, уходите".
Никогда не забуду мученического выражения лица другой девятнадцатилетней
девушки. На этот раз роды вел не я, меня попросили помочь. Роды шли медленно.
Свекровь роженицы - неподражаемый образец того, как не надо вести себя при
родах - бросилась мне навстречу и распахнула дверцу машины еще до того, как
водитель успел привстать с места. Она тянула меня за руку и кричала:
"Быстрее, быстрее. Они убьют мою невестку. Спасите ее, спасите ее!" Я
постарался охладить ее пыл, посмотрев на нее с улыбкой: "Спасти от кого?"
Наверху царили страдания и неразбериха. Молодая женщина, раздетая ниже пояса,
кусала полотенце, запиханное ей в рот. Когда я вошел, полотенце убрали, она
вскинула мне навстречу усталую руку и прохрипела: "Ради Бога, дайте мне
покоя!"
В ее родах все было нормально, кроме того, как они принимались. Каждая
схватка являлась сигналом для громких выкриков, типа: "Напрягись!" "Давай!"
"Держись!" Надавливание на живот чередовалось с приподниманием ягодиц, чтобы
посмотреть, не появился ли ребенок. Сестра, доктор и даже свекровь смотрели
на безобидный вход во влагалище с мучительным нетерпением. Но шейка матки еще
недостаточно расширилась. Я выдвинул предположение, что они все устали и
предложил им попить внизу чай, а мне и пациентке принести по чашечке
некрепкого и теплого напитка наверх. Через час появился здоровый малыш.
Несколько глотков эфира в самое трудное мгновение (молодая женщина была очень
сильно возбуждена), и вновь воцарилось спокойствие. Жалобная просьба девушки,
замученной суматохой: "Ради Бога, дайте мне покоя!" запала мне в душу, так же
как и незабываемое впечатление от могущества спокойствия и уверенности.
Еще задолго до этого для меня стало очевидным, что первое, с чем надо
бороться, чтобы избежать боли, - это напряжение. В мозгу уже созрел афоризм:
"Напряженная женщина - напряженная матка". Всем акушерам хорошо известны
последствия напряженной матки: боль, сопротивление, бесчисленные осложнения
затяжных родов и, не исключено, оперативный финал. Я был уверен, что причиной
напряжения является страх. Возвращение чувства уверенности позволяло юным
женщинам ослабить напряжение в степени, достаточной для того, чтобы родить
здорового ребенка за довольно короткий промежуток времени.
Так как мысль о том, что роды обязательно должны быть болезненными,
распространялась из многих источников, и некоторые из них были весьма
высокопоставленными, общество, наверняка сильно встревожилось бы, подвергнись
эти источники хоть малейшим нападкам! Я понимал это, но никак не мог
согласиться с тем, что женщины по-прежнему будут страдать от боли, которую
реально преодолеть. Также я понимал: трудно будет убедить людей, что Библия и
Молитвенник неправильно трактуют сказанное первоначально! Молитвенник не
подвергался исправлениям с 1662 года. В нем есть служба, известная как
"Очистительная молитва рожающей женщины". Нижеследующее взято из молитвенника
