раньше видела только по телевизору. Писатели, академики, режиссеры,
артисты - все они, по крайней мере большинство, оказывались людьми
приветливыми и симпатичными, хоть порой и с причудами. Обе стороны - и
консерваторы, и защитники прогресса - были, например, на удивленье
едины в том, что касалось почетных званий и наград, и равно обижались,
когда почему-либо оказывались обойденными. Ей в этом кабинете они яв-
лялись такими, какими друг друга не знали; чувствовалось, что они хо-
тят здесь понравиться, и Екатерина Дмитриевна отвечала тем же. Удив-
ленье и восторг перед чудом сочинения слов и фраз все еще жили в ней.
Сама Екатерина Дмитриевна была не в ладах с пером и бумагой, доклады
ей писали помощники, а правил и переписывал - втайне, конечно, - Лев
Яковлевич вечером дома.
Они старались понравиться, потому что от этого для них что-то зави-
село - так, по крайней мере, казалось им самим. На самом деле, конеч-
но, от нее мало что зависело, вот что характерно. Метр влево, метр
вправо. Троллейбус строго держал маршрут, не отклоняясь более положен-
ного и все же маневрируя. Где можно, Екатерина Дмитриевна шла навстре-
чу просьбам, допускала послабления и в результате прослыла деятелем
либерального толка. (Тут недавно один драматург, известный моралист, в
своих воспоминаниях особо отметил Екатерину Дмитриевну в связи с тем,
что она когда-то, будучи при должности, помогла ему, оказывается, съ-
ездить в Японию, распорядившись в том числе насчет валюты. За такие
милости, как видите, можно полюбить начальство на всю жизнь.)
Неприятности грянули, как всегда, в момент, когда их не ждешь.
Споткнулась Екатерина Дмитриевна вот уж поистине на ровном месте, и,
увы, не без участия Льва, хотя и косвенного.
В кругу Левиных старых друзей был некто Вася С., художник-авангар-
дист, прославившийся когда-то на той самой знаменитой выставке в Мане-
же, которую посетил Хрущев. Вася был одним из тех, на кого обрушил Ни-
кита свой гнев, обозвав всех "пидарасами". С тех пор Вася остепенился,
занялся книжной графикой, даже, говорят, разбогател. Вчерашние гони-
мые, как это у нас бывает, оказались в итоге в выигрыше, по крайней
мере, Вася, как обиженный, вскоре же получил хорошую мастерскую, о чем
всем рассказывал. И вот уж годы спустя он надумал съездить туристом за
границу, и тут случилась осечка: оказалось, он все еще невыездной.
Компетентные органы, надо понимать, оставались во власти рутины, нужен
был чей-то мощный толчок. Лев избегал обращаться к жене с подобными
просьбами, но на этот раз дело было уж куда как ясное. "Пусть он мне
позвонит", - разрешила Катя, и на следующий день Вася был принят; го-
ворили, правда, на "вы". Еще через два дня он благополучно улетел с
группой в Мюнхен, а на десятый день группа вернулась в Москву без Ва-
си.
Жил Вася холостяком. В его однокомнатной квартире были обнаружены
непотраченные деньги, в холодильнике сыр и колбаса. Похоже, что Вася
собирался вернуться, но в последний момент решил попытать счастья в
Мюнхене. О сыре и колбасе он, очевидно, не подумал, об Екатерине Дмит-
риевне и ее поручительстве - тем более.
Было два неприятных разговора, один из них - в очень высоком каби-
нете. Здесь были употреблены слова, значение которых понятно лишь пос-
вященным: п о д с т а в и т ь с я, з а с в е т и т ь с я и о т м ы т ь
с я. Каждый из этих глаголов имел непосредственное отношение к проис-
шедшему: подставилась, конечно же, она, Екатерина Дмитриевна; засвети-
лась - она же; и ей же предстояло отмыться, то есть, на простом языке,
снять или загладить вину. Был помянут - впервые - и муж Лев Яковлевич
с его сомнительной компанией (вот что означало: засветиться). "Иди ра-
ботай", - сказано было на прощанье. Тут тоже был свой шифр. Ей как бы
отпускали грех, но - до поры. Екатерина Дмитриевна была достаточно ис-
кушена в тонкостях и знаках аппаратной жизни, чтобы понять намек. В ее
собственном сейфе тоже хранились такого рода документы: на кого-то пи-
сали жены, кто-то по пьянке угодил в вытрезвитель, у кого-то были
проблемы с таможней - мало ли что накапливается за годы работы, не
всему же давать ход, но совсем неплохо, когда человек знает, что
где-то он засветился, это держит его в напряжении, что совсем не вред-
но для дела. А уж в какой момент вытащить бумажку, решать руководству.
Екатерина Дмитриевна продержалась на своем посту еще месяца три,
после чего была отправлена в отставку без объяснения причин и, конеч-
но, с переводом на другую работу, как это обычно делалось в то гуман-
ное время. Она кинулась к высокому покровителю, воспользовавшись -
единственный раз - телефоном, записанным на бумажном квадратике. Пок-
ровитель поднял трубку сам, она назвалась. "А что случилось?" Она объ-
яснила. "Так в чем проблема? На другую работу? Ну и хорошо. Работу
время от времени надо менять, продлевает жизнь, японские ученые уста-
новили. Так что давай. Успеха".
Не надо было звонить. Она уже не управляла своими поступками. Пер-
вый раз в жизни.
Лев Яковлевич, вернувшись от приятеля, застал дома необычную карти-
ну. Катя лежала в темноте, не зажигая света, и голоса не подала. "Ты
где? - переспросил он. - Катя! Что с тобой? Заболела?"
Он уже знал обо всем, накануне проговорили весь вечер, пришли к вы-
воду: вот и хорошо! что ни делается, все к лучшему! подальше от этой
публики, от этого ежедневного вранья! ну их всех в задницу, если на то
пошло!.. Вот в таком роде - и Катя не возражала, даже повеселела в
конце концов: в задницу их всех!
Так что же сегодня? "Катя, ты где?" Ни звука в ответ. "Спит?" - по-
думал он. В голову пришло худшее, он отбросил эту мысль. "Катя!"
Тут позвонили в дверь. Пришла дочь Света с мужем Колей: "Чо это у
вас тут происходит?" Вот оно что: значит, Света уже в курсе. Катя выз-
вала Свету. Так все серьезно. Лев в который раз мог убедиться в своем
легкомыслии. Вот оно что, оказывается: для нее это трагедия. А он-то
думал...
Зажгли свет. Катя была жива и не спала.
"Ну чо, чо, мама? Чо там у тебя?" - торопила Света. Она, при своем
красном дипломе, говорила все-таки "чо" и "ездиют", как будто род про-
должался от бабушки к Свете, обойдя стороной нынешнюю Екатерину Дмит-
риевну.
Света и Коля спешили куда-то на день рождения, оставили в прихожей
неуместные цветы. "Ну, мать! - говорила бодрым голосом Света. - Ну,
подумаешь! Сняли тебя! Всех когда-нибудь снимают рано или поздно, а то
ты не знала!" - и глядела вопросительно на Льва: мол, то или не то я
говорю?
Екатерина Дмитриевна слегка оживилась: "Это ты верно. Всех ког-
да-нибудь".
"Побудешь дома! Что, нет? Ну, не дома, так опять же - на руководя-
щую, так они не оставят. А лучше, я считаю, дома. Дать отдых себе. Не-
ужели не прожин вете?" - и снова на Льва Яковлевича: так или не так?
Нежности у них приняты не были. Света приобняла и потормошила мать,
и они с Колей отправились по своему маршруту, чуть не забыв цветы...
А уж затем, после их ухода, с Катей сделалась истерика. "Это все
ты! - услышал Лев. - Твои друзья!" Плечи ее вздрагивали, по лицу текли
слезы. "Почему ж мои? Не мои, а наши!" - осторожно возражал Лев, хотя
зачем уж было возражать. "Твои! Ваша вшивая интеллигенция! Простой че-
ловек такого не допустит!" Ничего подобного он от нее раньше не слы-
шал. "Простой человек и похуже допускает!" - не оставался в долгу Лев
- и напрасно: она не помнила себя. Глаза ее набухли от слез, голос
дрожал, он вдруг увидел, что она постарела, увидел все сразу: морщинки
у глаз, и побелевшие пряди светлых волос у висков, и две поперечные
складки гармошкой над верхней губой. Волна нежности поднялась в нем,
он стал целовать ее мокрые глаза, волосы. Она вырвалась с воплем, он
почувствовал боль - расцарапала ему щеку; потом, словно образумившись,
затихла, обмякла, больше ничему не сопротивляясь, будь как будет, а он
все держал ее, боялся отпустить...
8
Через несколько лет после описываемых событий карьера Екатерины
Дмитриевны, казалось бы, навсегда прервавшаяся, вдруг неожиданно во-
зобновилась. Кто мог предвидеть, что все вокруг будет меняться, да еще
с такой быстротой. Прежняя эпоха была безоговорочно осуждена, ее фаво-
риты развенчаны, заслуги поставлены под сомнение, а провинности и на-
казания, наоборот, в заслугу. Зачлось и Екатерине Дмитриевне. Кто-то
вовремя упомянул ее как человека, пострадавшего при бывшем руководс-
тве; вспомнили об опальном художнике, которого она брала под защиту,
за что, как водилось в то время, сама оказалась в опале. Одним словом,
Екатерину Дмитриевну призвали вновь в партийные органы, теперь уже
взявшие либеральное направление, где как раз такой человек был нужен.
Что касается самого художника, то имя его замелькало в прессе, поя-
вился вскоре и он сам, встречен был с помпой, как европейская знамени-
тость. Разумеется, никому не пришло бы в голову упрекнуть его сейчас
за тот не совсем стандартный, впрочем, и не новый способ, каким он в
свое время перемахнул за рубеж, хотя, казалось бы, власть и законы ос-
тавались пока еще те же, и коллеги, осуждавшие его тогда на собраниях,
тоже все на своих местах. На одной из встреч в Доме художника сам Вася
со смаком рассказывал историю с колбасой в холодильнике, и все дружно
смеялись - деталь, в самом деле забавная. С кем-то из старых знакомых
вспоминали прошлое, Вася вспомнил о Леве - как он там, жив ли? Вопрос
не праздный, поскольку и поумирали люди за это время...
К началу эпохи перемен Екатерина Дмитриевна работала директором
техникума, успев до этого побывать еще на нескольких должностях, но
нигде не задержавшись. Теперь ее позвали в высокое учреждение на Ста-
рой площади, на должность, правда, более скромную, чем когда-то, не с
двумя шоферами, а с одним, и без собственной приемной, и все же -
вспомнили и позвали. Работа оказалась непыльной, что же касается благ,
то их сократили везде - как раз начиналась знаменитая борьба с приви-
легиями.
Екатерина Дмитриевна постарела - все мы, увы, не становимся моложе,
- но выглядела все еще привлекательной женщиной; вдобавок теперь она,
что называется, следила за собой, и времени для этого было достаточно,
не то, что раньше. К пятидесяти женщины ее склада обычно раздаются
вширь, Екатерина же Дмитриевна, наоборот, заметно похудела, что очень
молодило ее фигуру, но, к сожалению, старило лицо. Она сделалась вдруг
более разговорчивой, словно сняла с себя вместе с грузом ответствен-
ности и обет молчания. Одним словом, это была уже другая Екатерина
Дмитриевна, как отмечали те, кто знал ее раньше. Единственное, что ос-
тавалось неизменным, это ее прибежище - дом и любящий муж.
Изменился и Лев Яковлевич. Прежде всего, и это главное, он закончил
роман. Этот большой труд, почти сорок листов, не так давно увидел свет
в одном из новых наших издательств, и где-то была даже рецензия, что в
наше время редкость. Короче, долг был все же исполнен, на это ушла,
может быть, целая жизнь, и не одна, а две, если считать и жизнь Екате-
рины Дмитриевны, но кто сказал, что жизнь и судьбу надо мерить сверше-
ниями, не есть ли это остатки прагматического, целевого мышления, ко-
торое мы теперь, слава богу, изживаем... Если уж чему-то посвящать
жизнь, то не самой ли жизни?!
В конце ее политической карьеры Екатерину Дмитриевну ждало еще одно
потрясение. Было это в августе 91-го, в том самом августе, в двадцатых
числах. Екатерине Дмитриевне и ее коллегам пришлось в спешном порядке
покидать здание с уютными кабинетами и табличками на дверях. Толпа на
Старой площади, у подъездов, сдерживаемая растерянной милицией, обра-
зовала узкий коридор, по которому один за другим, цепочкой выходили
бывшие, теперь уж определенно бывшие хозяева кабинетов. За час до это-
