долга или даже, может быть, миссии.
Но, чтобы осилить задуманный труд, нужно было есть и пить, и, бро-
сив, теперь уж бесповоротно, постылую ежедневную службу, Лев Яковлевич
с отвращением брался за случайные заработки, халтуру, всякий раз кляня
себя за то, что разменивается.
К тому же писательство, как частный промысел, вне официального ста-
туса, было занятием подозрительным. Нормальный писатель получает па-
тент на профессию от общества и государства, а если нет патента, то
кто ты? как тебя именовать и что ты там пишешь у себя в каморке, не
иначе как пасквиль на нашу жизнь? Только что прогремел процесс в Ле-
нинграде, поэта отправили в ссылку за тунеядство, и никто из именитых
коллег не смог его защитить... На Катю эти рассказы произвели впечат-
ление большее, чем можно было представить. Человек в каморке нуждался
в защите. Чтобы кто-то здоровый и сильный, пользующийся доверием влас-
ти, прикрыл его своим крылом, отвел от него беды и угрозы. И не это ли
соображение - может быть, даже инстинкт - заговорили в ней в тот час,
когда Катя сделала свой выбор?
По крайней мере, в дальнейшем, когда карьера пошла на подъем, она
уже отдавала себе в этом отчет.
С первых же дней ее нового поприща, теперь уже партийного, в райко-
ме, в Москве, Лев, по обоюдному их желанию - молчаливому уговору, ушел
в тень, залег на дно, как выразился однажды, в минуту откровенности,
он сам. Было так, что он отказался пойти с Катей на какой-то там тор-
жественный вечер ("зачем я тебе там нужен?"), и Катя не настаивала. В
другой раз она опять предложила и опять не настаивала, в третий - уже
и не предлагала. Случалось, Лев подвозил ее утром на работу на своей
машине - служебной пока еще не было - и всякий раз останавливался мет-
рах в пятидесяти, за углом. Дальше она шла одна. Конспирация эта также
не обсуждалась, все было ясно без слов. Лев возвращался домой писать
роман, а Екатерина Дмитриевна поднималась к себе в кабинет, где созре-
вало, совершалось ее необыкновенное преображение.
4
Все происходило незаметно, неслышно, как бы само, помимо нее, без
ее участия. Искусство как раз в том и заключалось, чтобы не проявлять
активности, предоставив ход вещей его собственному теченью и лишь в
нужный момент оказываясь на месте. Не суетиться, не подталкивать, не
делать более того, что положено, никаких лишних телодвижений. И еще
много всяких "не". Не отмалчиваться, но и не выступать подробней, чем
нужно. Не напрашиваться, но и не отказываться... Екатерина Дмитриевна
постигала эти тайны собственным шестым чувством, но отчасти и с по-
мощью опытного наставника, человека, который однажды и, как оказалось,
надолго протянул ей свою руку.
Звали его, как уже сказано, Иваном Ивановичем Гусевым, и был он
скромным инструктором райкома, пятидесяти пяти лет, то есть уже на из-
лете, с несостоявшейся карьерой и мудрыми мыслями о том, почему она не
состоялась.
Тут и впрямь было над чем задуматься. Жили два друга, два однокаш-
ника. Пришли из армии в сельский клуб: Виктор баянистом, Иван киноме-
хаником. Оба поступили на заочный. Обоих выдвинули в райком, сначала -
комсомола, а там и повыше. Так и шли параллельно, в одной связке, пока
один из них не ушел в отн рыв - взяли в область, потом на учебу, так и
пошло. Иван до сих пор в райкоме, а Виктор... да, представьте, это он,
тот самый Виктор Сергеевич, чьи портреты вы таскали на демонстраци-
ях...
Надо сказать, большой демократ. Как-то раз встретились с Иваном на
юбилее общего друга: приехал, не погнушался, охрана осталась на улице.
Иван ему - "вы", "Виктор Сергеевич", как положено. А тот - что бы вы
думали: брось, Иван, придуриваться, как, мол, тебе не стыдно!
Вот так: вместе начинали, и родословные одинаковые, и сказать, что
кто-то умнее, кто-то глупее... да ничего подобного. А вот поди ж ты!
С тех пор Иван Иванович в свободное от аппаратной работы время все
еще размышляет над этой загадкой. Ну как вы объясните сей парадокс:
почему один, а не другой, в чем тут дело? Слепая фортуна? Да нет же.
Наверняка существуют какие-то особенности характера, скрытые от глаза.
Какое-то особое, если хотите, вещество... фермент, гормон, как угодно
называйте - то, что есть у одного и чего нет у другого.
Так и не найдя искомой формулы, Иван Иванович тем не менее угадывал
чутьем этот таинственный гормон, он же фермент, в других людях. И, на-
до сказать, не ошибался. Так и на этот раз, когда взгляд его в первую
же минуту, еще там, в прядильном цехе, угадал Екатерину Дмитриевну.
С того дня и до недавних пор ее вела от ступеньки к ступеньке все
та же невидимая рука Ивана Ивановича.
В его покровительстве не было никакого расчета, ни доли своекорыс-
тия, ну разве некая мужская симпатия, да и то слабо выраженная: Иван
Иванович был человеком скромным и держался правил (не это ли, кстати,
и помешало ему в жизни?). Был, пожалуй, некоторый спортивный интерес,
что-то подобное азарту тренера, выпускающего своих питомцев на беговую
дорожку... А может быть, где-то в глубине души он предчувствовал буду-
щее - день, когда все еще в ранге рядового инструктора запишется на
прием к секретарю горкома, и недоступная начальница примет его без
проволочек и со всей возможной благосклонностью - усадит за приставной
столик, сама напротив, и они с доверием улыбнутся друг другу, и он,
Гусев, волнуясь, изложит свою просьбу, а она, Екатерина Дмитриевна,
тут же поднимет трубку телефона - об чем разговор!
Это был уже другой кабинет, все другое: вкрадчивые трели телефонов,
еле слышные голоса, неподвижная убаюкивающая тишина, которую не нару-
шит ни один резкий звук. Иван Иванович мог вспомнить, как сам когда-то
наставлял Екатерину Дмитриевну: старайся в любом случае успокоить че-
ловека. Да и сейчас, перейдя вслед за ней на полушепот, он не преминул
снабдить свою питомицу одним-двумя полезными советами на разные случаи
аппаратной жизни, и Екатерина Дмитриевна выслушала его, как всегда
терпеливо и отзывчиво, на этот раз с улыбкой...
А из просьбы Ивана Ивановича, той, с которой он приходил, увы, так
ничего и не вышло. Екатерина Дмитриевна снимала трубку еще и в другой
раз, уже без него, и может быть, даже в третий, и кто-то что-то обе-
щал, куда-то "ушло письмо", но, видимо, так и не дошло... Кто думает,
что такие люди, как Екатерина Дмитриевна, из своих кабинетов управляли
жизнью, тот глубоко ошибается. Жизнь управлялась, да и управляется
совсем другими способами и другими людьми, если вообще может быть уп-
равляемой... Вот, кстати, одна из истин, которые не умел понять Иван
Иванович Гусев, отчего и устарел раньше времени. Но это уж совсем дру-
гая тема...
5
Труд жизни между тем подвигался медленно; романисты народ, как из-
вестно, усидчивый, и этого качества Льву как раз не хватало, если счи-
тать, что были все другие. Мешали также увлечения: сначала гитара, по-
том кактусы, потом еще свечи различной конфигурации - Лев возил их из
Прибалтики; потом чеканка грузинской работы, а вскоре и иконы, соби-
ранью которых он отдавал немало времени. Возвращаясь с работы, Екате-
рина Дмитриевна все еще заставала мужа за пишущей машинкой, но случа-
лось, что он просто дремал, обложившись газетами. Прошло время, и Лев
в эти предвечерние часы оказывался на кухне: в нем прорезался новый
талант - кулинара. Екатерина Дмитриевна, а иногда и гости - старые
друзья все еще хаживали к ним - могли оценить его фирменные блюда,
иногда уж такие замысловатые, что ни одна хозяйка не догадалась бы,
что из чего сделано.
Каждое из новых увлечений встречалось, как ни странно, полным одоб-
рением жены. Кажется, ни разу за все годы Катя не упрекнула мужа за
странный образ жизни. Были ли у них вообще размолвки, взаимные обиды,
конфликты? Да, в общем-то, не было, если не считать случаев, когда
Екатерина Дмитриевна могла - имела основание - приревновать своего
благоверного к кому-то из гостей женского пола или, как это случилось
однажды, к молодой врачихе из спецполиклиники, которой больной Лева
слишком уж упоенно вешал лапшу на уши, как выразилась Екатерина после
того, как бедная врачиха удалилась, - и что тут было!
Она оказалась ревнивой!
Вот уж чего был лишен сам Лев. Впрочем, Екатерина и не давала серь-
езных поводов, при том, что была хороша и соблазнительна и окружена
мужчинами. И, представьте, она не хитрила. Ей никто не был нужен, кро-
ме ее Льва. Так она прямо и заявляла, открытым текстом, в те разы,
когда объявлялся некий претендент. Это мог быть, сами понимаете, не
каждый встречный, а только человек ее круга, не иначе, и в обстоятель-
ствах особых, лучше всего - подальше от Москвы, скажем, где-нибудь в
городе Будапеште, в командировке. Как раз в городе Будапеште, в отеле,
во втором часу ночи Екатерина Дмитриевна выталкивала из номера своего
спутника по делегации, перед тем основательно набравшегося на приеме в
посольстве. Сама Екатерина хоть и не пила, по обыкновению, но все же
пригубила бокал шампанского на этот раз. Казалось бы, что могло поме-
шать совершиться греху в эту ночь, но... Екатерина Дмитриевна была и
оставалась верной супругой, о чем напрямик и в грубых выражениях, не
стесняясь, заявила спутнику. Это был человек в больших чинах, и еще не
стар, и, как выяснилось, охотник до приключений, особенно вдали от
отечества. И тем не менее оказался за дверью!
Лев, в свою очередь, также мог бы сказать, что не нуждается ни в
ком, кроме собственной жены, хотя время от времени и отдавал дань тра-
диции, существовавшей в его кругу, и позволял себе так называемые ле-
вые заходы. После таких эпизодов Лев, как человек, склонный к самоана-
лизу, мучился раскаяньем, зарекался и еще больше любил Катю.
Им и впрямь не нужен был никто, включая друзей и близких, от кото-
рых они почему-то быстро уставали, к концу вечера начинали откровенно
томиться, а лучшие часы жизни были те, когда они оставались вдвоем и
ложились, что уж тут говорить. Привычка и время, случается, не притуп-
ляют желания, а даже и обостряют их. Уходит молодость, с нею то, что
было отрадой для глаз, но остается то, что чувствуют кожей. Так и в
природе: слепому дано слышать так, как недоступно зрячему, слабеющее
зрение возмещается обострившимся слухом, осязанием, обонянием, все
пять органов чувств стоят на страже, готовые подкрепить друг друга...
Среди ночи Лев заводил разговоры, она слушала полусонная, иногда отве-
чала, а то вдруг оживлялась: начинали смеяться. Смеяться они умели, и
часто не к месту и по любому поводу - это было ее, Катино, свойство,
перешедшее уже и к нему, как оно и бывает у супругов.
А уж отпуска, их отпуска в августе-сентябре, совместные вояжи и
приключения - тут был сплошной праздник. Конечно, никаких санаториев и
путевок, положенных ей по чину, об этом и разговору не было: садились
в машину и - на юг! В первое же лето он посадил ее за руль, Катя и тут
оказалась способной ученицей: уже к концу отпуска она гоняла почем
зря, а в следующем августе вели машину по очереди.
Если б кто увидел ее сейчас - за рулем, в джинсах, где-нибудь на
заправочной станции между Джанкоем и Симферополем, - не поверил бы
своим глазам. И еще бог весть что подумал бы. Притворяется, не иначе -
либо здесь, либо там... Однажды так и встретили кого-то из сослужив-
цев, и тот поспешил удалиться, а в другой раз другой знакомый что-то
бормотал...
В Балашихе у бабушки росла дочь Света. Имя это ей никак не шло:
чернявая, худенькая, похожая, надо понимать, на отца-кавказца - уж
скорее какая-нибудь Фатьма или в крайнем случае Нина, но никак не
Светлана. Во всем остальном Света была в мать, или скорее в бабушку:
старательная, неприхотливая. Исправно училась, исправно навещала мать
