рвотою. И примерно воспоминания получались такие потом: иду с Березкиным на
речку ночью - ловить пескарей, а через две недели у меня судороги и пьяная
икота, и он же потом меня и несет... Прижимается ко мне во время борьбы за
первое место на одном квадратном метре и тут же прижимает меня, когда несет,
чтоб не выпала, а я обгажена собственной слизью. Тут вся зарождающаяся
чувственность, как подкошенная, валится. Дома никогда не узнали об этой
истории. Тут уж я постаралась, чтобы Штирлиц в очередной раз ускользнул от
Броневого.
Потом, через много лет, когда я выросла, то поняла другое! Еще хорошо, что
выпили не на костре мы, а то я могла бы потерять сознание и упасть в
огонь...
Пришли из похода с цветами, грибами. И Таисия несколько раз повторила шутку
Вандам Вандамыча:
- Грибы без разбору можно есть все... но только один раз!
После этого они упали в пятнадцатичасовой сон. В походе казалось: все время
отдыхаешь! Спали по четыре часа и то под нажимом Вандам Вандамыча и тети
Любы. И мерещилось Таисии с Машей: придут домой - горы свернут.
А проснулись угрюмые, до предела уставшие, стали Зевса кормить, говоря
осипшими голосами:
- Кушай, Зява, молочко-вкуснячкоЇ!
Мурке они тоже налили, но молча, и животное поняло, что есть разница между
справедливостью и любовью. Мурка подошла и укусила Зевса за хвост.
Маша схватила пластинку, начала ее гнуть, размягчив. Она все делала
отшлифованными движениями, так что пламя газа словно выполняло работу
подмастерья. Поверху пустила какой-то перепончатый гребень, вроде хребта
дракона, в мягкую плоскость воткнула пучки мелких гвоздей. Потом все
покрасила в грязно-серый цвет метели с белыми прожилками вихрей.
- Это сталинский лагерь,- сказала она маме.- Мы там не ночевали, нечистое
место - надо будет его освятить.
- Видимо, ваше поколение уже не будет голосовать за коммунистов... хорошо!
Мама вся была в волнениях по поводу выборов президента, она хотела включить
телевизор, но сели батарейки у пульта. Мама сначала их мыла с мылом и сушила
на батарее - есть такой рецепт. Телевизор поработал минуту, и снова пульт
отключился, нельзя программу переменить. Мама стучала батарейками друг о
друга - тоже есть такой рецепт. Рецепт не помог, и мама села расписывать
тарелку - портрет Ельцина запустить придумала, может, это будет ее вклад в
демократию...
В тишине Маша решила пришить пуговицу к джинсам: в последний вечер у костра
она так смеялась, что пуговица отлетела. И тут послышались звуки большого
толковища людей и зверей, разворачивавшегося во дворе. Таисия выглянула в
окно: люди стояли с радостно-нервозным видом, а собаки радостно общались
друг с другом (это были все знакомые собаки - с Комсомольского проспекта,
Таисия и Вероника с ними часто выгуливали раньше Мартика). Над всем этим
сборищем витала тень мероприятия, рассыпая искры общения. Заряженные всем
этим Маша и Таисия выбежали во двор. К ним победительно кинулся Мартик: "У
нас радость, радость огромная!" Наташка подошла и спросила:
- Дядю Гошу видели? Ранило легко в Чечне! Очень легко! Он вернулся домой
вчера... на костылях, но ранен очень легко!
Девочки сели возле своего подъезда вместе со старушками - солидно так, как
бы безотносительно ко всему, что разворачивалось у дома напротив. Но плечо,
бок, щека, обращенные в ту сторону, превратились в сплошную воспринимающую
плоскость.
Дядя Гоша, пьяный своей не отнятой в Чечне жизнью, выходил из подъезда с
большим подносом. Он приговаривал:
- Ну, Мартик, счас дадим шороху! Неудобняк получается: с костылем и с
подносом, но счас...
Знакомые собачники затолкались вокруг, принимая угощение. Их лица и тела,
здоровые от прогулок по утрам с собаками, излучали честно выполняемый долг.
В выражении этих лиц, как поняла Таисия, было что-то от мечты об отдельно
взятой планете, населенной четвероногими друзьями и их хозяевами. Ну, может,
должна там еще жить пора жертвенных существ для веселья зубов собачьих.
- Кто у нас во дворе хорошие люди? Да те, у кого собакам хорошо живется! -
говорил дядя Гоша, вынимая из кармана брюк бутылку вина.
Вышли Вероника, ее мама Изольда, а бабушка Генриетта несла коробку с тортом.
Маша и Таисия привыкли уже, что Вероника вычеркивает их из поля своего
зрения, и вздрогнули, когда она закричала:
- У нас день рождения Мартика - идите есть торт! Маша, Тася!
Вероника почувствовала самой своей серединой, что за сегодняшнее перемирие с
сестрами ей ничего не будет. Ведь Мартику исполняется два года!
Превратившись в достойных светских девиц, Маша с Таисией медленно подошли к
скоплению живых тел, издающих разнообразные звуки:
- Ты своего ротвяка к астрологу своди! Я водил Хелму, сказали, что
подверженность влиянию этого... Меркулия... Меркурия...
- Мочу Алисочки на анализ только в человечью больницу ношу!.. Даю двадцать
баксов - хорошо делают...
- Гав-гав!
- Двадцать - это многовато...
- Р-р-р...
- Подставку под собачью миску мы сделали из красного дерева!
- А мы зразы особые готовим Хелме!
- Ску-у, ску-у, ску-у-у-у...
Разевая чистые красные пасти, шерстистые друзья изо всех сил общались друг с
другом и с людьми. Щенок-боксер (был чудо - мордочка вся в морщинах, словно
маленький Сократик, как говорил папа Таисии), вырос таким злым, что один раз
чуть не покусал папу Таисии (и тогда тот сказал, что у такого Сократа Платон
бы ни за что не стал обучаться философии!); сейчас он словно мучительно
решал: кто здесь главный? Ему хотелось стать главным, но "були" - две
горбоносых увесистых крысы - оглядывали его взглядом новых русских: "Мы
главные".
- Ну, что новенького? - спросила Вероника у сестер, выделяя им по большому
куску торта.
- Да вот я решила,- отвечала Таисия,- вырасту - тоже свою фирму открою...
Собаку куплю!
На самом деле Вероника понимала, что не будет у Таисии никакой фирмы, но она
хотя бы соблюдает правила игры и говорит о том же, о чем говорят все дети
двора. И то хорошо.
На торте были изображены имя Мартика и большая цифра "2". Так Вероника дала
Маше кусок с буквой "М", а Таисии - с буквой "Т". И Таисия подумала: а какую
букву она выдаст Алеше? Букву "А"? И точно: кусок с буквой "А" Вероника
никому не выдала. Ждала. И Таисия тоже с тревогой ждала. Но Загроженко нигде
не было. Обычно вечером он выходил покурить во двор с обычным
снисходительным видом насчет собравшихся. Но сегодня не видать его сухой
фигуры.
- Подходите, берите! - любезничала со старушками на скамейке Изольда, дочь
Генриетты.
И Генриетта живо двигала лицом и руками, приглашая полакомиться за здоровье
Мартика.
- Очень вкусно,- сказала Таисия, продолжая высматривать Алешу.
Маша, хотя ей ничего не было сказано сестрой, все видела внутри нее ясно,
будто прочитала в подробной глуповатой книге, не становящейся от своей
глупости менее интересной.
У Таисии не было радости от временного перемирия с Вероникой, ведь завтра...
прощайте снова! Об этом говорил ее маслянистый взгляд. "Не каждый день из
Чечни возвращаются люди!"
Уже звучали предложения добавить - купить в киоске и... Но псы были
дисциплинирующей силой: кому надо догулять, кому особый ужин приготовить,-
так что все распрощались, договорившись встретиться таким же образом в день
рождения Хелмы. Таисия вспомнила, как они с Вероникой начали выводить
Мартика на Комсомольский проспект. Он сильно боялся взрослых собак, так что
слюна беспрерывно шла изо рта, и когда он мотал головой, то слюна веревкой
словно обматывала всю его мордочку, и Вероника каждую минуту вытирала его
специальным платком. Но и тогда уже любимицей Мартика была Хелма. И сейчас
его от нее не оторвать - так и рвется вслед. А Таисия уже твердо решила
отказать Алеше: не будет она вести их хозяйство! Не готова она к семейной
жизни... Но нужно увидеться и все разъяснить...
Вечером, когда Таисия мучила немецкие глаголы, а Маша выгибала над газом из
грампластинки нос Гоголя, позвонили в дверь. Это была Вероника. Таисия сразу
почувствовала, что случилось что-то с Алешей, хотя потом не могла понять,
почему она это почувствовала.
- К папе заезжал его друг из отделения милиции, нашего... Там арестован
Загроженко!
Говорит это Вероника, а вид у нее плачевный: ведь для нее Алеша становился
уже не чужим, а вымечтанным партнером-челноком, но теперь... Порог квартиры
Вероника так и не переступила, а когда уходила, то снисходительный ее взгляд
говорил Таисии: "Получила?" Это уже завтрашняя Вероника, аккуратно
уклоняющаяся от касаний с секондхэндным людом.
Поздний вечер в светлых проплешинках ночной уральской зари очень помогал
успокоиться. Но слезы лились сами. Таисия села писать в дневник, но не
вывела ни одного слова... Родители были на высоте на сей раз. Они сказали,
что знают одного человека, который в детстве сидел в колонии, а теперь
доктор наук! Потом они пошли узнать, где Лизка, но ее, оказывается, уже
инспектор по делам несовершеннолетних увезла в детдом. Или в детприемник.
Никто точно не знал.
А случилось вот что. Алеша шел по Комсомольскому проспекту. Он только что
был на сходняке мойщиков, они вновь распределяли участки. Количество машин,
особенно иномарок, увеличивалось. И теснины уличного движения выдавливали
машинный поток на ранее захолустные улицы. Одним мойщикам становится
выгодно, а другим завидно. Приходится собирать такие съезды, чтобы не было
войн у пацанов. Тем, кто зарабатывает своим трудом, не пристало воевать по
пустякам!..
От белой ночи лицо подошедшего подростка было словно покрыто прозрачной
грязью:
- Без базара, Леха,- сказал он,- надломим ларек - сигнализации на нем вообще
°к!
Вавилон, одноклассник, но бывший, он уже два года как бросил школу, говорил
так, словно боялся отказа, вплетал одно слово в другое. А в Алеше что-то на
уровне журнала "Родина" глухо жаловалось, что мать после реанимации будет
нуждаться в уходе. Но... потом ведь она опять примется за старое, и сколько
бы бабок он не ковал, мать будет волочиться за ним через всю улицу
жизни...
Леша потянулся, томя Вавилона, причем лунная тень превратила его движение в
первобытный обряд. Одно только томило Загроженко: шли они вскрывать
несчастливый ларек на углу проспекта и улицы Чкалова, где зимой была убита и
закопана рядом в сугроб ночная продавщица. Ее зловещее, жаждущее отмщения
присутствие ощущалось то тут, то там.
К облегчению Загроженко, Вавилон вдруг взял наискось через бульвар.
- На Хасана фонари сейчас отключили,- говорил Вавилон.- Хозяин ларька
жадный, опять вчера от него ушла ночная продавщица.
Слова бывшего одноклассника звучали кругло и успокаивающе, а как принялись
за дело, Алеше все казалось, что наклонившийся над ними старый дом жестких
сталинских линий кишит многоглавой бессонницей. Стон выдираемых петель
донесся, кажется, аж до Башни Смерти - гнездилища УВД. На что они надеялись:
что пачки денег будут везде раскиданы?! Вавилон захватил из дома наволочки,
в них вяло набрали без разбору (внутри было темно, а о фонарике не
догадались позаботиться) шоколадок, курева, каких-то бутылок, чтобы потом
можно было продать их алкашне. Ничего не мешало, и все замолчало вокруг, но
это было самое неприятное. Вышли, неся на плечах по две дрябло набитых
наволочки. Самые алмазные мечты Вавилона выродились в усталый марш мимо
предутренних домов. И надо же - в это время в милицейской машине оказалось
еще несколько литров бензина, и решили сделать еще один кружок. И увидели
две подростковых фигуры с узлами. А мертвая продавщица тоже продолжала свой
незримый патрульный облет.
В участке шла бесконечная ночная работа. Сосредоточенные милиционеры ходили
со своими подопечными, устало, незло охаживая их иногда по шеям и плечам.
Вавилон несколько раз принимался рыдать, стараясь разжалобить, потом шептал
Алеше, что постарается подкупить своего мильтона... И тут Алеша увидел
Димона, того самого, что ходил раньше часто к Александре, сестре Таисии...
В эту же самую ночь у Димона было патрулирование по Свердловскому району. Их
уазик въехал во двор и затаился. Напарник шепнул шоферу: "Будь!", и они
