что наш король, далекий от того, чтобы доверяться женщинам, помня о
временах, когда именно они настроили вельмож королевства против него,
когда он был маленьким, не выносит, когда какая-нибудь женщина, будь то
королева или фаворитка, произносит хоть одно слово по поводу
государственных дел. Однако мне доподлинно известно, что мадам де Пейрак
является исключением из правил: во время пребывания в Версале она
неоднократно давала королю советы по вопросам дипломатии и отношений с
иностранными монархами..."
Граф де Ломенье поднял голову и взглянул на Анжелику. В его глазах
стояло удивление и ожидание отпора.
Но она только вздохнула.
- Он знал обо всем, ваш иезуит, - сказала она после некоторого
молчания. - Обо всем... даже об этом.
- Да, он знал все, - повторил Ломенье складывая листки с задумчивым
видом. - Не наталкивает ли вас его дар предвидения на мысль, что мы имели
дело со святым, пророчествами которого мы пренебрегли?
- Да кто сказал вам о его предвидении? - возразила она, пожимая
плечами, - у него повсюду были шпионы...
Они могли бы спорить два дня и две ночи, не достигнув результата, к
которому стремилась Анжелика: возродить в сердце шевалье де Ломенье покой.
Их разговоры были подобны замкнутому кругу. Но она считала однако,
что они не так уж бесполезны. По ее мнению споры с Ломенье позволили ей
лучше узнать и приблизить этот персонаж, который даже после смерти
продолжал влиять на их судьбы. Она сделала выводы, и они помогали ей
сохранить ясность мыслей, ибо даже в новом мифе, сложенном о нем, она
находила больше слабых мест, нежели сильных. Этот человек, каким его знала
Анжелика, был подобен пленнику зловещих сил, так рога оленя, предмет его
гордости, зачастую служат причиной его гибели, так как застревают в
кустарнике и не дают животному выбраться.
Дело усложнилось тем, что он принадлежал к Ордену Иезуитов, к ордену,
могущество которого возрастало все больше. Состоящий из лучших людей всех
наций, он образовывал партию умнейших философов и политиков. С другой
стороны, согласно их яростной приверженности законам, строгим запретам и
аскетизму их называли армией Господа, римской армией, то есть воинством
папы. Любой приказ церкви, появившийся в любом веке, был результатом
деятельности этой "партии", которая изменяла не только мысль эпохи, но,
если так можно выразиться, ее идеологическую окраску. В то время, когда
родилась Анжелика, орден Иезуитов занимал главенствующее положение.
В недрах этого ордена сталкивались новейшее развитие и вечные
понятия.
Но если говорить о Себастьяне д'Оржеваль, каким его знала Анжелика,
ей было трудно решить, был ли он настоящим иезуитом, как и брат Раймон.
Они были очень сильны и хитры, но не настолько лицемерны и невыносимы.
Она скорее склонна была обвинять его в том, что он использовал имя
иезуита как камуфляж.
Она видела его, пропитанного ароматом старых законов, простирающего
тень античных проклятий на дикой земле, всеми своими привычками
отрицающего новые названия, которые могли родиться в новом Свете. Но тот,
кто даст этой тени, настойчивой и покровительствующей, поглотить себя, тот
навсегда терял шанс увидеть и почувствовать свет новой жизни.
Итак, это была борьба того, что несли Жоффрей и Анжелика, и того, что
защищал он в приступе мании величия.
То, что не совмещалось с его планами, исключалось. Только то, чего он
добивался имело право на существование, только его преследования были
оправданы, только его месть была праведной. Месть против кого? "...Против
тебя!.." - кричал ей в ответ внутренний голос. "Но за что? Чем я
провинилась?.."
Под рубищем мнимой святости Себастьяна д'Оржеваль скрывались доспехи
воина, надетые только ради его самого и его бредовых идей.
Он вел войну, причины которой были известны только ей, - она их
угадала. Ими являлись неизмеримая гордость и смутный силуэт богини зла за
спиной.
"Он считал, что направляет ее силу против нас... А на самом деле все
обстоит наоборот... Это она всегда торжествовала над ним, со времен его
детства; она одержала в их борьбе окончательную победу..."
Она задумалась над словом "детство", применительно к нему.
И она с содроганием представила троих проклятых детей, выросших в
лесных долинах мрачного Дофинэ. Все было мрачным в этой истории. Все, кого
д'Оржеваль и Амбруазина увлекли на свой путь, в конце концов сбивались с
него...
Разве Ломенье этого не замечал? Она вновь вспомнила фразу
мальтийского рыцаря об Онорине, которую он произнес однажды после того,
как подарил ей маленький лук со стрелами:
"Невинность всеми горячо любима. И она одна этого заслуживает..."
Сколько изысканности и тонкости в мужчине расстрогали ее. Сегодня
впечатление померкло. Иезуит отбрасывал тень, подобно ядовитому дереву, на
тех, кого нужно было заманить и победить, а затем уничтожить.
Зима в Квебеке показалась ей временем, благословенным для дружбы и
для веселых развлечений. Несмотря на испытания, ошибки и безумства с обеих
сторон, тогда произошло очень много хорошего.
Но она не была уверена, что всегда действовала безупречно. И это
мучало ее.
Малейшие промахи в словах или действиях подвергали опасности
выполнение намеченных планов. Она догадывалась, что слова Любовь,
удовольствие были для мальтийского рыцаря невыносимы, что он сознательно
изгнал их из своего сердца ради любви более возвышенной; ему удалось
убежать от нее и перенести разлуку с достойной и светлой печалью.
Но она не могла смириться с тем, что видела, как он стареет и
слабеет, теряя свою ауру.
К тому же пришлось отметить, что отныне многие деликатные и
изысканные темы для них закрыты; теперь они уже не смогут болтать как брат
с сестрой, как любящие друзья в свободной и чарующей манере.
Можно было бы сказать, что он лишился воли. Он, которого она знала
таким энергичным, таким здравомыслящим и непреклонным перед соблазнами и
искушениями, он всегда знал, как правильно поступить. Когда в Катарунке он
познакомился с ними, или когда позже он присоединился к ним в Квебеке,
пренебрегая различными мнениями, некоторые из которых шли во вред его
репутации, он был полон жизненных сил. Сегодня же он напоминал корабль
"без руля и ветрил".
За несколько часов до отъезда она взглянула в его лицо, почти со
слезами, и сказала ему:
- Я вас теряю?
Еще раз выражение его лица изменилось, и можно было бы сказать, что
морской бриз своим дуновением развеял отравляющие дымы, клубящиеся в его
душе.
- О нет, друг мой, нет! Как вам это пришло в голову? Жить без вас
невозможно. Во всяком случае мысль, что вы больше не дорожите нашей
дружбой, что вы больше не думаете обо мне, для меня невыносима, мой милый
нежный друг. Но поймите, что я страдаю от незаслуженных ударов, полученных
от дорогого мне человека!..
- А те, что он направил против меня, не причинят вам боль? - сказала
она с легким упреком.
Но она тут же удовлетворилась, убежденная искренностью его чувств,
ярко проявившихся в данный момент. Кроме того не в стиле Анжелики было
возвращаться к несправедливостям и невзгодам, которые выпадали на ее долю.
Существует чистота и гордость, присущие исключительно женщинам, в молчании
по поводу ран, которые пришлось получить. Она была подобна легендарным
рыцарям, которые с состраданием относятся к чужим страданиям, летят на
помощь слабым, восстают против несправедливости и следуют высокому
призванию уничтожать чужих врагов; при этом они не думают, что их
выслеживает неприятель, и не дорожат собственной жизнью.
Да что легенды, - думала она. - Просто приятно сознавать, что наше
оружие сильно, а кровь струится в моих жилах. Я абсурдно сильно волнуюсь
за судьбы своих друзей, а они пренебрегают, не задумываясь, что наносят
мне удары и огорчают меня.
- Вы даже не спросили об Онорине! - резко упрекнула она Ломенье. -
Господин рыцарь, вы причинили мне боль. И перемены, происшедшие в вас,
только подтверждают причину, о которой я догадывалась - снова иезуит.
Я оставила мою маленькую Онорину на попечение матушки Буржуа, и в
течение целого года я не увижу ее по причине, в которой я еще не
разобралась, но которая вполне очевидна: Новая Франция встретила меня с
кислой миной. Я искала вас в Монреале, потому что нуждалась в поддержке, а
вы сбежали от меня. Опечаленная, я села на корабль и начала спуск вниз по
реке, чтобы удалиться как можно дальше.
Тогда ли я поняла, что потеряла вашу дружбу? Вы думаете, это было для
меня безразлично? Довольно выгодно не знать ничего о преданности, которую
я испытываю по отношению к друзьям и которая является моей слабостью. Вы
считаете меня женщиной-политиком, расчетливой или легкомысленной или еще
кем-нибудь. Но нет.
Я всего лишь женщина, говорю вам... и вам следовало бы возмутиться
при виде того, что такой ваш друг, как я, который вас вылечил и спас и
который имел глупость испытывать к вам предпочтение, слабость, которую я
сама находила очаровательной, итак, вам следовало бы возмутиться при виде
той ненависти и клеветы, которые обрушились на меня, да...
Он прервал ее, схватив за руку и целуя ее со страстью.
- Это правда, вы правы, простите меня! - Это было так необычно для
характера шевалье, что ее это потрясло. - Простите меня! Тысячу раз
простите! Я вас умоляю. Моему поведению нет оправданий. Я знаю, я никогда
не сомневался... Я знаю, что ваша сторона - сторона красоты и правды...
- Что необходимо отметить, как это то, что несмотря на все
добродетели, ваш святой мученик, наш противник, был не очень-то милосерден
по отношению к нам. Вы согласны?
Она бы очень хотела, чтобы он произнес, что он согласен взглянуть
ситуации в лицо, что он сделал выбор. Ее ранили его сомнения.
- Да, это правда, - сказал он. - Но все же, нет, он был добрым...
- Довольно, - прервала она. - Вы меня расстраиваете, потому что никак
не хотите отказаться от своих терзаний.
И видя, что он снова потянулся к жилетному карману, она решила, что
он снова намеревается читать ей письмо отца д'Оржеваля.
- Довольно, я вам говорю. Я не желаю больше слышать об этом человеке.
- Это не то!
Он следовал за ней по дороге на борт "Радуги", держа ее за руку и
улыбаясь.
- Вы ошибаетесь на мой счет, так же как и я на ваш, мадам. Знайте же,
что в Монреаде я навестил маленькую Онорину в конгрегации Нотр-Дам, и что
я привез вам письмо от Маргариты Буржуа, в котором вы найдете детали и
подробности жизни малышки!..
Анжелика чуть было не подпрыгнула на месте, чуть было не поцеловала
его, и нежно упрекнула в том, что он ничего не сказал ей до этого момента.
Он ударил себя в грудь и поклялся, что только усталость и тяжелое
путешествие послужили причинами его забывчивости до такой степени, что он
с трудом вспомнил суть поручения, данного ему. В конце концов он же
вспомнил. Он бы не уехал без того, чтобы не отдать ей этот сложенный в
несколько раз листочек, рассказывающий о ее ребенке.
Она поверила ему только наполовину. Она подозревала, что он хотел ее
испытать, заставить ее страдать, лишая радости отомстить за себя,
отомстить за "него"... Это было так непохоже на него... Его ипохондрия
была гораздо сильнее, чем она думала. Она не удивлялась, что именно
Маргарита Буржуа распорядилась разыскать шевалье в монастыре святого
Сульпиция под предлогом дать ему поручение доставить письмо, рассказывала
