во времена, когда наш монарх был еще ребенком, и который прославился своим
милосердием.
- В те времена я сама была очень юной, и поскольку я не покидала
тогда своей провинции, то не могла встретиться со столь важной персоной.
Но это правда, что случай столкнул нас...
- Где это было?
- Это случилось во время переезда Двора в Пуатье.
Шевалье, казалось, пришел в восторг.
- Факты совпадают. Но, послушайте-ка. И тогда вы поймете, почему я
задал вам этот вопрос. Когда я был еще новичком на Мальте у меня был
соученик, такой же юноша как и я, звали его Анри де Ронье...
- Это имя мне о чем-то говорит. Кажется, что мне о нем кто-то
рассказывал... или же... нет, это воспоминание, которое явилось мне во
сне, кажется, в каком-то кошмаре. Но продолжайте... вы меня заинтриговали.
- Он мне рассказал, что его религиозное призвание было определено
непосредственным образом встречей с господином Венсаном при
обстоятельствах... гм...
Клод де Ломенье-Шамбор пощипывал кончик уса и тайком наблюдал за
Анжеликой, следя краем глаза. Казалось, что история, которую он вспоминал,
отвлекала его от мрачных мыслей.
- Ему было тогда шестнадцать или семнадцать лет, он находился при
дворе королевы-матери, и входил в ее свиту в Пуатье. Он куда-то бежал по
поручению, когда вдруг на одной из улочек ему встретилась молоденькая
девушка с зелеными глазами.
- О! Паж! - вскричала она. - Тот, что заигрывал со мной.
- Ну вот! Все-таки это вы - та самая молоденькая девушка, о который
он столько рассказывал. Мне продолжать рассказ?
- Конечно! Вот уж пикантная история! Если мне не изменяет память,
этот паж вовсе не собирался вступать в Орден.
- Действительно!.. Молодой легкомысленный человек, он имел совершенно
другие намерения.
Ломенье-Шамбор смеялся.
- Так значит это были вы, мадам, вы - тот очаровательный ребенок,
которого он увлек на кафедру собора Нотр-Дам де Пуатье, чтобы вырвать
несколько поцелуев и, быть может... добиться большего, пусть и не имея
другой комнаты для любовных свиданий в городе, занятом Двором и его
слугами. Шалости были прекращены внезапным появлением господина Венсана де
Поля, который в тот день молился в этой церкви. Святой Отец отчитал юных
шалунов.
Анжелика тоже смеялась, хотя легкая краска и выступила на ее щеках
при воспоминании об этом анекдоте из ее юности.
Ломенье продолжал:
- Анри де Ронье, хоть и не сознавал, что под взглядом этого святого
человека прожил мгновение, в которое вместилась вечность, все же
утверждал, что в его решении вступить в Орден в большей степени "повинна"
та молодая незнакомка. Он очень долго боролся с чарами той встречи. Это
была неизлечимая рана, - говорил он. Он заболел. Он решил, что его
околдовали. Однажды он понял, что в лице юной незнакомки, а он знал только
ее имя - Анжелика, он встретил настоящую любовь. Понимая также, что они
больше никогда не встретятся в сутолоке улиц и среди Двора, и что никакая
другая женщина не сможет более внушить ему такое чувство, он решил отдать
себя Тому, кто есть источник вселенской любви, и сделался мальтийским
рыцарем.
- Вот как! Ну и история. Я рада узнать, что не всегда являюсь
причиной беспорядка и горя, как вы утверждали. Ну и что с ним случилось?
- Когда он был офицером на мальтийской галере, во время боя он был
пленен варварами и принял смерть, как и другие наши братья: его побили
камнями в Алжире.
- Бедный маленький паж!
Она задумчиво произнесла:
- Я забыла о нем.
- Ах! - внезапно вскрикнул Ломенье. - Вот и еще одна черта вашего
обаяния. Ваше безразличие жестоко. Вы с такой легкостью забываете тех, кто
не может вырвать вас из сердца! Вы забывчивы, вы сами признаете это. Вы
помните лишь одного!
Он смотрел на нее, и пристальный интерес читался в его глазах.
- А кто вы для других?..
Затем, не дожидаясь ее ответа, он пробормотал восторженно:
- Знак противоречия, призыв, крик, который возвращает нас к нам
самим, как в случае с юным Ронтье.
- Ах, да прекратите же себя терзать! - воспротивилась Анжелика. - Вы
сами утопаете в противоречиях, господа, такие, какие вы есть, эгоисты,
неблагодарные, плачущие о том, чего не добились, и не умеющие наслаждаться
тем, что дано.
Вы разговариваете со мной так, будто я потратила свою жизнь на то,
чтобы наносить раны в сердце только удовольствия ради, и не разу не
пострадав от любви.
Бог свидетель, что из всех мужчин я могу любить лишь одного, и это
чувство неколебимо. Он не всегда находился возле меня, и я тоже мучалась и
испытывала боль, которую по вашим словам знаете только вы.
- Да, это мне известно. Воистину счастлив тот, кого вы не можете
позабыть. Любовь, которая вас объединяет, - это чувство, способное
заставить поверить в невероятное. Вчера вечером я смотрел на вас, когда вы
стояли вместе; ваши глаза беспрестанно обращались друг на друга, чтобы
удостовериться в том, что вы рядом, и чтобы насладиться тем, что вы
видели. Вечером того дня, когда мы приехали вместе с господином
д'Авренсоном, я заметил ваши силуэты, слитые в одном поцелуе на балконе
замка, и внезапная беспричинная боль поразила меня. Я считал, что
излечился и защитился при помощи гнева от ваших чар. Но вы были там! И моя
жизнь наполнилась смыслом и счастьем. Ваша белокурая красота всегда
торжествует. Вы побеждаете даже тогда, когда не желаете этого. И
побеждаете, даже не осознавая, что наносите раны, служите причиной
трагедий, изменяете чужие судьбы. Он был прав, считая вас непобедимой и
опасаясь за реализацию своих планов. И он умер на алтаре страданий,
прокляв вас, а вы даже не придали значения ужасной анафеме, которой он
предал вас за час до гибели!
- Действительно ли это было так?
- Вы осмелитесь обвинить отца де Марвиль в обмане?
- Нет, но...
Как ему объяснить, что она никак не может отделаться от впечатления,
что обман в этом деле подобно червю подтачивает доверие и вредит дружбе?
Несмотря на некоторую трагичность, сцена, которая развернулась в
прихожей Госпожи Кранмер в Салеме, оставила о себе смешное впечатление,
будто бы присутствовала на мрачной комедии, специально утрированной, в
которой подлинным был только обморок юного канадца Эммануэля Лабура.
Немного времени спустя он умер при загадочных обстоятельствах. Если бы не
это, получился бы настоящий спектакль.
И в то же время она кусала губы, чтобы не улыбаться, потому что чем
больше она думала об этом столкновении, тем больше смешных сторон
открывалось, будь то выдающийся среди персон, символизирующих папизм и
кальвинизм истинных пуритан, иезуит и доктор библейской теологии Самюэль
Векстер, который разглагольствовал, используя возможности своего
красноречия и фанатизм. А в это время гигант-ирокез босой, стоя на
черно-белом плиточном сияющем полу, дотрагивался кончиками перьев своего
головного убора до натертых воском потолочных балок, характерных для домов
Новой Англии, а на ступеньках лестницы, как в театральных рядах,
расположились женщины дома, среди которых были две колдуньи-индианки, Руфь
и Номи, и она сама в платье роженицы.
Проклятия иезуита ее не столько расстроили, сколько удивили. Они
постепенно стирались из памяти. С этого момента она почувствовала, что
поток, приносящий им несчастья и удары, ослабевает, меняет направление
течения, что наступает отлив; она утвердилась в этом мнении с того
момента, как получила вампум от вождя пяти ирокезских племен Уттаке,
который означал: "Твой враг мертв".
Сидя подле нее мальтийский рыцарь, отвлеченный на какое-то время
историей Анри де Ронье, возвратился к предмету своих страданий.
- Себастьян говорил: "Наша цель - водрузить на всей земле флаг единой
веры". Я должен был его поддерживать до конца.
Она положила руку на его кисть.
- Мой дорогой Клод, мы с вами - наследники многочисленных религиозных
войн, которые продолжаются уже два столетия; они потопили Европу в крови,
но так и не достигли цели установления единой веры. Нельзя ли попытаться
построить Новый Мир мирным путем?..
- Возможно ли это? Правда, что вы не из всех испытаний выходите
победительницей. И я не отрицаю этого. Если бы вас послушали... Этого-то
Себастьян и боялся в вас, вы способны отвратить умы от великого учения
Евангелия. Он опасался, что ваше очарование восторжествует над
проницательностью политиков.
- Как, политика? - вскричала она.
Услышав как она смеется, он живо повернулся к ней, и она встретилась
с его взглядом, блестящим и нежным, полным интереса ко всему, что исходило
от нее; она отметила то выражение, которое появлялось на его лице при виде
ее, оно было мечтательным и рассеянным, будто бы он встретил необычное
создание, которое увлекло его на неизведанные дороги, и зачарованный, он
шел все дальше и дальше.
- Ваш смех! Он, кажется, может отбросить куда-то далеко все наши
страдания и открыть наши сердца навстречу Господней любви.
- Вот кто велик. Но после того, как вы приписали мне столь страшную
власть и такие светлые способности, вам следовало бы остановиться на
заключении, которое я вам предлагаю: представьте, что наше присутствие в
Новом Свете и наше вмешательство, как вы это называете, принесли здесь
больше пользы, чем вреда, больше мира и успехов, чем беспорядка и
катастроф. Разве роль священника-воина не заключается в сражении за мирное
существование народов и освобождение угнетенных? Защита в ходе войны - это
богоугодное дело, нужно тщательно продумать ее детали и необходимость, и
не относиться к мечу, как к единственному спасителю. И, кстати уж, если вы
называете политикой тот факт, что женщина позволяет себе задуматься о
судьбах мира и о будущем, которое монархи уготовили своим детям, я думаю,
что она права. Это обязательная необходимость для женщины - попытаться
представить, в каком обществе будут жить ее дети.
Анжелика признала, что ответственность женщин в этой области ей
представлялась большей, чем ответственность мужчин. Кроме того у ирокезов,
например, женщины имели право голоса. Но если отец д'Оржеваль, говоря о
ней, утверждал, что она ведет отряды в бой, то теперь это было уже
неправдой, это время безвозвратно прошло.
- Однако, вам не удалось остановить отряды моих людей, даже когда вы
в них стреляли около бродов Катарунка!
- Это был вопрос ловкости. Решение вас остановить исходило от моего
супруга. Я ничего не знала об Америке, которую считала необитаемой, или по
крайней мере населенной изгнанниками, подобными нам, у которых не имелось
врагов, разве что дикая, непокоренная природа. Увы! Я сильно ошиблась.
Дело было не только в прохладных отношениях и соперничестве Франции и
Англии. От нас требовали, чтобы мы были подобны святошам.
А я всего-навсего женщина, повторяю вам.
- И очень красивая женщина.
Вновь очарованный ее красотой, он поймал ее ручку в движении и
поцеловал.
- Простите меня! Я болван. Мое поведение невозможно оправдать.
Таким образом они провели часть двух следующих дней: они спорили,
прогуливались вдоль набережной и по площади, или же меряя шагами палубу
"Радуги", после обеда в компании графа де Пейрак и офицеров, или после
службы в маленькой часовне.
Иногда они смеялись как заговорщики, что свидетельствовало о долгой
дружбе, возникшей внезапно, иногда Ломенье снова впадал в меланхолическое
и тревожное состояние, как если бы неожиданно очнулся на краю бездны.
