причиною его пробуждения. Окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, что
на картинах не вс° были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный
масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как
нашивали при Павле Петровиче. Часы опять испустили шипение и пробили
десять; в дверь выглянуло женское лицо и в ту же минуту спряталось, ибо
Чичиков, желая получше заснуть, скинул с себя совершенно все. Выглянувшее
лицо показалось ему как будто несколько знакомо. Он стал припоминать себе:
кто бы это был, и наконец вспомнил, что это была хозяйка. Он надел рубаху;
платье, уже высушенное и вычищенное, лежало возле него. Одевшись, подошел
он к зеркалу и чихнул опять так громко, что подошедший в это время к окну
индейский петух - окно же было очень близко от земли - заболтал ему что-то
вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно "желаю
здравствовать", на что Чичиков сказал ему дурака. Подошедши к окну, он
начал рассматривать бывшие перед ним виды: окно глядело едва ли не в
курятник; по крайней мере, находившийся перед ним узенький дворик весь был
наполнен птицами и всякой домашней тварью. Индейкам и курам не было числа;
промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и
поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; свинья с
семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она
мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки
своим порядком. Этот небольшой дворик, или курятник, переграждал дощатый
забор, за которым тянулись пространные огороды с капустой, луком,
картофелем, светлой и прочим хозяйственным овощем. По огороду были
разбросаны кое-где яблони и другие фруктовые деревья, накрытые сетями для
защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенными тучами
переносились с одного места на другое. Для этой же самой причины водружено
было несколько чучел на длинных шестах, с растопыренными руками; на одном
из них надет был чепец самой хозяйки. За огородами следовали крестьянские
избы, которые хотя были выстроены врассыпную и не заключены в правильные
улицы, но, по замечанию, сделанному Чичиковым, показывали довольство
обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах
везде был заменен новым; ворота нигде не покосились, а в обращенных к нему
крестьянских крытых сараях заметил он где стоявшую запасную почти новую
телегу, а где и две. "Да у ней деревушка не маленька", - сказал он и
положил тут же разговориться и познакомиться с хозяйкой покороче. Он
заглянул в щелочку двери, из которой она было высунула голову, и, увидев
ее, сидящую за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым видом.
- Здравствуйте, батюшка. Каково почивали? - сказала хозяйка,
приподнимаясь с места. Она была одета лучше, нежели вчера, - в темном
платье и уже не в спальном чепце, но на шее все так же было что-то
завязано.
- Хорошо, хорошо, - говорил Чичиков, садясь в кресла. - Вы как,
матушка?
- Плохо, отец мой.
- Как так?
- Бессонница. Все поясница болит, и нога, что повыше косточки, так вот
и ломит.
- Пройдет, пройдет, матушка. На это нечего глядеть.
- Дай бог, чтобы прошло. Я-то смазывала свиным салом и скипидаром тоже
смачивала. А с чем прихлебаете чайку? Во фляжке фруктовая.
- Недурно, матушка, хлебнем и фруктовой.
Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид,
говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не
церемонился. Надобно сказать, кто у нас на Руси если не угнались еще кой в
чем другою за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться.
Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или
немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти
тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким
табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У
нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести
душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а у
которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их
пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у
которого их восемьсот, - словом, хоть восходи до миллиона, вс° найдут
оттенки. Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом
государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии.
Прошу смотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, - да просто
от страха и слова не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего не
выражает лицо его? просто бери кисть, да и рисуй: Прометей, решительный
Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел,
как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника,
куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет. В обществе и
на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Прометеем,
а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого
и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку! "Да
это не Иван Петрович, - говоришь, глядя на него. - Иван Петрович выше
ростом, а этот и низенький и худенький; тот говорит громко, басит и никогда
не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется". Подходишь
ближе, глядишь - точно Иван Петрович! "Эхе-хе", - думаешь себе... Но,
однако ж, обратимся к действующим лицам. Чичиков, как уж мы видели, решился
вовсе не церемониться и потому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда
фруктовой, повел такие речи:
- У вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ?
- Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, - сказала хозяйка, -
да беда, времена плохи, вот и прошлый год был такой неурожай, что боже
храни.
- Однако ж мужички на вид дюжие, избенки крепкие. А позвольте узнать
фамилию вашу. Я так рассеялся.. приехал в ночное время..:
- Коробочка, коллежская секретарша.
- Покорнейше благодарю. А имя и отчество?
- Настасья Петровна.
- Настасья Петровна? хорошее имя Настасья Петровна. У меня тетка
родная, сестра моей матери, Настасья Петровна.
- А ваше имя как? - спросила помещица. - Ведь вы, я чай, заседатель?
- Нет, матушка, - отвечал Чичиков, усмехнувшись, - чай, не заседатель,
а так ездим по своим делишкам.
- А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мед купцам так
дешево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил.
- А вот меду и не купил бы.
- Что ж другое? Разве пеньку? Да вить и пеньки у меня теперь маловато:
полпуда всего.
- Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали
крестьяне?
- Ох, батюшка, осьмнадцать человека - сказала старуха, вздохнувши. - И
умер такой вс° славный народ, вс° работники. После того, правда,
народилось, да что в них: все такая мелюзга; а заседатель подъехал -
подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого.
На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное
мастерство знал.
- Разве у вас был пожар, матушка?
- Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой.
Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел
от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный
кузнец! и теперь мне выехать не на чем: некому лошадей подковать.
- На все воля божья, матушка! - сказал Чичиков, вздохнувши, - против
мудрости божией ничего нельзя сказать... Уступите-ка их мне, Настасья
Петровна?
- Кого, батюшка?
- Да вот этих-то всех, что умерли.
- Да как же уступить их?
- Да так просто. Или, пожалуй, продайте. Я вам за них дам деньги.
- Да как же? Я, право, в толк-то не возьму. Нешто хочешь ты их
откапывать из земли?
Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно
растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или
покупка будет значиться только на бумаге и души будут прописаны как бы
живые.
- Да на что ж они тебе? - сказала старуха, выпучив на него глаза.
- Это уж мое дело.
- Да ведь они ж мертвые.
- Да кто же говорит, что они живые? Потому-то и в убыток вам, что
мертвые: вы за них платите, а теперь я вас избавлю от хлопот и платежа.
Понимаете? Да не только избавлю, да еще сверх того дам вам пятнадцать
рублей. Ну, теперь ясно?
- Право, не знаю, - произнесла хозяйка с расстановкой. - Ведь я
мертвых никогда еще не продавала
- Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы вы их кому нибудь
продали. Или вы думаете, что в них есть в самом деле какой-нибудь прок?
- Нет, этого-то я не думаю. Что ж в них за прок, проку никакого нет.
Меня только то и затрудняет, что они уже мертвые.
"Ну, баба, кажется, крепколобая!" - подумал про себя Чичиков.
- Послушайте, матушка. Да вы рассудите только хорошенько: - ведь вы
разоряетесь, платите за него подать, как за живого...
- Ох, отец мой, и не говори об этом! - подхватила помещица. - Еще
третью неделю взнесла больше полутораста. Да заседателя подмаслила.
- Ну, видите, матушка. А теперь примите в соображение только то, что
заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за
них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость
на свои деньги, понимаете ли вы это?
Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да
только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться,
чтобы как-нибудь не надул ее этот покупщик; приехал же бог знает откуда, да
еще и в ночное время.
- Так что ж, матушка, по рукам, что ли? - говорил Чичиков.
- Право, отец мой, никогда еще не случалось продавать мне покойников.
Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок, по сту
рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами
салфетки ткут.
- Ну, да не о живых дело; бог с ними. Я спрашиваю мертвых.
- Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести
убытку. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того... они
больше как-нибудь стоят.
- Послушайте, матушка... эх, какие вы! что ж они могут стоить?
Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите
всякую негодную, последнюю вещь, например даже простую тряпку, и тряпке
есть цена: ее хоть по крайней мерз купят на бумажную фабрику, а ведь это ни
на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
- Уж это, точно, правда. Уж совсем ни на что не нужно; да ведь меня
одно только и останавливает, что ведь они уже мертвые.
"Эк ее, дубинноголовая какая! - сказал про себя Чичиков, уже начиная
выходить из терпения. - Пойди ты сладь с нею! в пот бросила, проклятая
старуха!" Тут он, вынувши из кармана платок, начал отирать пот, в самом
деле выступивший на лбу. Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и
почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная
Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилить;
сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от
него, как резинный мяч отскакивает от стены. Отерши пот, Чичиков решился
попробовать, нельзя ли ее навести на путь какою-нибудь иною стороною.
- Вы, матушка, - сказал он, - или не хотите понимать слов моих, или
так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить... Я вам даю деньги:
пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их не
сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?
- По двенадцати рублей пуд.
- Хватили немножко греха на душу, матушка. По двенадцати не продали.
- Ей-богу, продала.
- Ну видите ль? Так зато это мед. Вы собирали его, может быть, около
года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их
