бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни
Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Он высматривал по
сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи.
- Селифан! - сказал он наконец, высунувшись из брички.
- Что, барин? - отвечал Селифан.
- Погляди-ка, не видно ли деревни?
- Нет, барин, нигде не видно! - После чего Селифан, помахивая кнутом,
затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда
все вошло: все ободрительные и побудительные крики, которыми потчевают
лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех
родов без дальнейшего разбора, как что первое попалось на язык. Таким
образом дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями.
Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороны и
наделяла его пресильными толчками; это дало ему почувствовать, что они
своротили с дороги и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Селифан,
казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова.
- Что, мошенник, по какой дороге ты едешь? - сказал Чичиков.
- Да что ж, барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая
потьма! - Сказавши это, он так покосил бричку, что Чичиков принужден был
держаться обеими руками. Тут только заметил он, что Селифан подгулял.
- Держи, держи, опрокинешь! - кричал он ему.
- Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, - говорил Селифан. - Это
нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину. - Затем начал
он слегка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил
ее совершенно набок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан
лошадей, однако ж, остановил, впрочем, они остановились бы и сами, потому
что были сильно изнурены. Такой непредвиденный случай совершенно изумил
его. Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками,
в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал
после некоторого размышления: "Вишь ты, и перекинулась!"
- Ты пьян как сапожник! - сказал Чичиков.
- Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее
дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком
можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное
дело; с хорошим человеком можно закусить.
- А что я тебе сказал последний раз, когда ты напился? а? забыл? -
сказал Чичиков.
- Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл Я уже дело свое
знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил,
потому что...
- Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с
хорошим человеком!
- Как милости вашей будет угодно, - отвечал на все согласный Селифан,
- коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь,
коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик
балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не
посечь?
На такое рассуждение барин совершенно не нашелся, что отвечать. Но в
это время, казалось, как будто сама судьба решилась над ним сжалиться.
Издали послышался собачий лай. Обрадованный Чичиков дал приказание погонять
лошадей. Русский возница имеет доброе чутье вместо глаз; от этого
случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда
куда-нибудь да приезжает. Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так
прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилася
оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать. Чичиков только
заметил сквозь густое покрывало лившего дождя что-то похожее на крышу. Он
послал Селифана отыскивать ворота, что, без сомнения, продолжалось бы
долго, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые
доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим. Свет мелькнул
в одном окошке и досягнул туманною струею до забора, указавши нашим
дорожным ворота. Селифан принялся стучать, и скоро, отворив калитку,
высунулась какая-то фигура, покрытая армяком, и барин со слугою услышали
хриплый бабий голос:
- Кто стучит? чего расходились?
- Приезжие, матушка, пусти переночевать, - произнес Чичиков.
- Вишь ты, какой востроногий, - сказала старуха, - приехал в какое
время! Здесь тебе не постоялый двор: помещица живет.
- Что ж делать, матушка: вишь, с дороги сбились. Не ночевать же в
такое время в степи.
- Да, время темное, нехорошее время, - прибавил Селифан.
- Молчи, дурак, - сказал Чичиков.
- Да кто вы такой? - сказала старуха.
- Дворянин, матушка.
Слово "дворянин" заставило старуху как будто несколько подумать.
- Погодите, я скажу барыне, - произнесла она и минуты через две уже
возвратилась с фонарем в руке.
Ворота отперлись. Огонек мелькнул и в другом окне. Бричка, въехавши на
двор, остановилась перед небольшим домиком, который за темнотою трудно было
рассмотреть. Только одна половина его была озарена светом, исходившим из
окон; видна была еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет.
Дождь стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в
подставленную бочку. Между тем псы заливались всеми возможными голосами:
один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием,
как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал
наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный
дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может
быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как
хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора
поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что
ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый
подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает
оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла. Уже по одному
собачьему лаю, составленному из таких музыкантов, можно было предположить,
что деревушка была порядочная; но промокший и озябший герой наш ни о чем не
думал, как только о постели. Не успела бричка совершенно остановиться, как
он уже соскочил на крыльцо, пошатнулся и чуть не упал. На крыльцо вышла
опять какая-то женщина, помоложе прежней, но очень на нее похожая. Она
проводила его в комнату. Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была
обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между
окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся
листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода
карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате...
невмочь было ничего более заметить. Он чувствовал, что глаза его липнули,
как будто их кто-нибудь вымазал медом. Минуту спустя вошла хозяйка женщина
пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее,
одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи,
убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу
деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодом. В один
мешочек отбирают вс° целковики, в другой полтиннички, в третий тий
четвертачки, хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме
белья, да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа,
имеющего потом обратиться в платье, если старое как-нибудь прогорит во
время печения праздничных лепешек со всякими пряженцами или поизотрется
само собою. Но не сгорит платье и не изотрется само собою: бережлива
старушка, и салопу суждено пролежать долго в распоротом виде, а потом
достаться по духовному завещанию племяннице внучатной сестры вместе со
всяким другим хламом.
Чичиков извинился, что побеспокоил неожиданным приездом.
- Ничего, ничего, - сказала хозяйка. - В какое это время вас бог
принес! Сумятица и вьюга такая... С дороги бы следовало поесть чего-нибудь,
да пора-то ночная, приготовить нельзя.
Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было
испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но,
взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла
охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец,
понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто
колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно
щелкать направо и налево.
Чичиков поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему не нужно ничего, чтобы
она не беспокоилась ни о чем, что, кроме постели, он ничего не требует, и
полюбопытствовал только знать, в какие места заехал он и далеко ли отсюда
пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что и не слыхивала
такого имени и что такого помещика вовсе нет.
- По крайней мере знаете Манилова? - сказал Чичиков
- А кто таков Манилов?
- Помещик, матушка.
- Нет, не слыхивала, нет такого помещика.
- Какие же есть?
- Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков.
- Богатые люди или нет?
- Нет, отец, богатых слишком нет. У кого двадцать душ, у кого
тридцать, а таких, чтоб по сотне, таких нет.
Чичиков заметил, что он заехал в порядочную глушь.
- Далеко ли по крайней мере до города?
- А верст шестьдесят будет. Как жаль мне, что нечего вам покушать! не
хотите ли, батюшка, выпить чаю?
- Благодарю, матушка. Ничего не нужно, кроме постели.
- Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и
расположитесь, батюшка, на этом диване. Эй, Фетинья, принеси перину,
подушки и простыню. Какое-то время послал бог: гром такой - у меня всю ночь
горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся
спина и бок в грязи! где так изволил засалиться?
- Еще славу богу, что только засалился, нужно благодарить, что не
отломал совсем боков.
- Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем потереть спину?
- Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь, а прикажите только вашей девке
повысушить и вычистить мое платье.
- Слышишь, Фетинья! - сказала хозяйка, обратясь к женщине, выходившей
на крыльцо со свечою, которая успела уже притащить перину и, взбивши ее с
обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате. - Ты
возьми ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнем,
как делывали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько.
- Слушаю, сударыня! - говорила Фетинья, постилая сверх перины простыню
и кладя подушки.
- Ну, вот тебе постель готова, - сказала хозяйка. - Прощай, батюшка,
желаю покойной ночи. Да не нужно ли еще чего? Может, ты привык, отец мой,
чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не
засыпал.
Но гость отказался и от почесывания пяток. Хозяйка вышла, и он тот же
час поспешил раздеться, отдав Фетинье всю снятую с себя сбрую, как верхнюю,
так и нижнюю, и Фетинья, пожелав также с своей стороны покойной ночи,
утащила эти мокрые доспехи. Оставшись один, он не без удовольствия взглянул
на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья, как видно, была
мастерица взбивать перины. Когда, подставивши стул, взобрался он на
постель, она опустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные
им из пределов, разлетелись во все углы комнаты. Погасив свечу, он накрылся
ситцевым одеялом и, свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же минуту.
Проснулся на другой лень он уже довольно поздним утром. Солнце сквозь окно
блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах
и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо,
третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела
неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в
самый нос, что заставило его крепко чихнуть, - обстоятельство, бывшее
